Ромка профессионально заверещал. Один из вертухаев, одной рукой удерживая Деримовича за шиворот, другой быстро залепил ему рот. Глаза Ромки блеснули надеждой. Этого ему и надо. Сосало в ход пустить. Но почему же сидит наставник? Хотя нет, почему сидит? Вот он встает и самолично отдергивает волосатую лапищу от сосала ученика. И не только отдирает, еще и снимает со спинки кровати вафельное полотенце и тщательно вытирает им руку териарху, а после, фу, какая мерзость! — всю сосальную часть Деримовича. Насухо вытирает, так, чтобы ни капли живительной влаги не осталось на его рудименте. Вот как целуют современные Иуды, даже не губами — полотенцем вафельным.

— Осторожней с этим, — предупреждает Онилин младший зверсостав, — сладкий он больно. Капля попадет на ширу или даже на палец, какой понежнее, и все — растаете, как лох в «малине».

— Мы ему ща покажем, извращенцу, какие пальцы он сосать будет! — выкрикнул второй териарх, доставая из-за спины мешок.

Обыкновенный мешок, холщовый, с ворсинками, картошку раньше в такой складывали. А теперь… Теперь в него вложили Ромку и затянули горловину тугим узлом.

Он, как обритый Самсон, почему-то не сопротивлялся. Только тихо сопел.

— Ну что, нести уже? — спросил у Платона второй из вошедших зверначальников, тот, что порыжее и с мешком.

Платон быстро прокрутил в голове весь список намеков на посвятительные процедуры и задумался, достаточно ли он сделал для своего недососка в теорчасти. В самое ближайшее время их разлучат, может статься, что и навсегда. Нет… Конечно же, нет. Деримович способный. Вот и сейчас он притаился и выжидает. Выжидает, потому что такого оборота событий никак не ожидал.

В олигархи вступать, это не значки с терафимами на лацкан вешать и клятвы беспонтовые[217] давать.

— Пора, Рома, — со сдержанной грустью, но при этом весомо и торжественно изрек мистагог. — На путь вставать горя.

— Я думал, вы друг, Платон Азарович, — профессионально надавил на жалость недососок. — Отец родной, ата, понимаешь, а вы меня в мешок… пыльный. — И Ромка, оборвав мысль, громко засопел.

— Ее воля, мин хер! — переадресовал ответственность церемониарх.

— Говорил же, аллергия у меня, — сказал Деримович и громко чихнул.

Териархи дружно заржали. Вероятно, чихающие мешки были им в новинку.

— Потерпи. Недолго осталось, — успокоил его Платон, задним числом отмечая двусмысленность фразы.

Однако печальный намек не произвел на плененного недососка должного воздействия.

— Сука вы, дядь Борь, — сделал неожиданное признание ученик.

— Отказ на тебя пришел… Извини.

Он собрал со стола листки и, протиснувшись сквозь громадные фигуры к тумбочке у кровати, аккуратно сложил их обратно в ящик.

— Выносите, — сухо, как прозектор помощникам, бросил он териархам. И это «выносите», сказанное так, словно в мешке лежала обычная картошка или отходы мясной лавки, но никак не живой неофит, сказанное бесповоротно и бесстрастно, это повеление Платона было куда страшнее тайных намеков и явных угроз.

— Лады, — подтвердили приказ териархи и, взяв мешок за углы, просто поволокли его по полу.

Только бы об угол не расшибли, перед тем как бросить, переживал Платон.

— Аккуратней там, без самодеятельности чтоб, — решил он предупредить слишком разухабистых, на его взгляд, исполнителей, одновременно давая неуставную надежду полюбившемуся недососку.

Аккуратней — это хорошо. Будущий труп не берегут.

Слово аккуратность младшим зверсоставом в лице Валяя и Кончая понималась совсем не так, как хотелось бы Деримовичу. Нет, его специально не пинали, но и не церемонились, — его просто и грубо тащили куда-то по песку. В песке, между прочим, попадались камни и сучья деревьев, и Ромке оставалось только молиться, чтобы на их пути не попалась стоянка «человека отдыхающего», как правило, усыпанная битой посудой и смертельно опасными для афедронов бутылочными розочками.

Нет, Богг миловал. Попалось несколько крупных камней, больно прокатившихся по спине, уколол расщепленный сук, а потом под ним вспучилось и вовсе что-то живое, успев нанести сотни легких уколов прямо в нежные булки. Наверное, еж. Ромка даже ухмыльнулся. Хоть и не поздоровилось ему от ходячей колючки, все же застигнутое врасплох иглокожее оставило по себе светлую память. Вдруг это последнее живое существо, встреченное им на смертном пути.

Оказалось, не последнее. Следующей представительницей местной фауны была обыкновенная жаба. Только ей повезло меньше. Точнее, совсем не повезло. Перед кончиной она только и успела, что сказать «а-а», после чего каблук Валяя выдавил из нее на песок все внутренности.

Кортеж неожиданно остановился, один из териархов высморкался, и сразу же вслед за трубными звуками, издаваемыми могучей носоглоткой Кончая, в мешок к Ромке залетела странная для здешних мест песня, состоящая из единственного слова — протяжной «аллилуйи».

«Неужели и правда отказ?» — думал он, пытаясь оценить собственные шансы на спасение. И зачем столько возни с ним? Кому была нужна эта интродукция с утомительным пальцесосанием и приятным принцессолобызанием. К чему наставления наставителя? Для чего учения учителя?.. Для того, чтобы его, как муму последнее, в мешке таскать?

Прозвучала вторая «аллилуйя», и Валяй с Кончаем дружно потянули мешок дальше. Потом песок под Деримовичем кончился… Да, кажется, его подняли в воздух… и не совсем аккуратно опустили на что-то деревянное. Затем раздался хлюпающий звук и за ним два бухающих.

— Весло! — вместе с хриплым приказом Валяя донесся до Ромки и смысл происходящего. Его же топить везут — прямо по сценарию «Муму». А через мешок этих Герасимов не оближешь.

«Отказ. Неужели отказ?» — в такт веслам бился в голове Деримовича один-единственный вопрос, обращенный к невидимой, но всемогущей силе.

Вместо ответа, который он ожидал услышать от Зовущей, раздался обыкновенный плеск. Не может быть, все еще не верил в печальный финал Деримович. Невозможный финал. С его-то уровнем сосабельности — в мешке топить! Да таких сосунов!.. Таких сосунов, продолжала кружить в голове надежда на чудесное спасение, меж тем как Ромка уже колыхался на черных волжских волнах.

Только он не тонул, как литературное Муму, а все еще держался на поверхности, как то, что сколько ни топи, все одно всплывет. Да, можно сказать, пока ему везет. Не сильно, но все же он на плаву.

Отправить недососка на дно не позволял воздушный пузырь, образовавшийся в мешке. Непредвиденный брак в отработанной технологии. И все из-за новшеств этих. Мешки какие-то ввели. То ли дело, гирю на шею и привет. Пусть барахтается.

Исправить допущенную оплошность решил Кончай, сидевший у ближнего к утопленнику борта. Вытащив из-под скамьи багор, он с силой ткнул им в мешок. Однако образовавшаяся дыра помогла не сильно. Мешок чуть сдулся, но все еще пузырился. Вполне достаточно для того, чтобы удержать недососка на плаву.

— Надо было камней накидать, — заметил Валяй.

— Надо, надо! — передразнил Валяя Кончай. — Чего раньше о камнях не вспомнил!

Ромка почувствовал, как мешковина снова натянулась и что-то острое царапнуло ему голову.

Кончай сделал еще одну дырку в полотнище и, подцепив мешок багром, начал буквально вталкивать его в воду.

Ромка успел набрать воздуха столько, сколько позволяла грудь, и теперь с ужасом слушал не предвещающее ничего хорошего бульканье.

— Пошло, пошло муму! — радостно вскрикивал Кончай.

— Ко дну, ко дну! — вторил ему второй зверначальник.

Второй, и возможно последний раз за один вечер Ромка оказался в ночных водах.

Но только эта вода была куда холоднее предыдущей.

Волжская, наверное.

Сколько продолжалось его забытье, в котором он видел трехмерный сон с его собственным посвящением, Платон не знал. Очнулся он от того, что нечаянно укололся иглой шприца, который все еще сжимал в руке. Поднеся «баян» к глазам, покачал головой. Для не слишком атлетичного Деримовича доза была чудовищной. В его время задвигали вполовину меньше. И по локтевой, а не в загривок, как он недососку воткнул. Но вещь зверская — Деримович даже не оглянулся. Моментально умалился до плаксивого поца. Хотя это хорошо — сосунку мимикрия не помеха.