Квалтер рассмеялся в голос.

– Страшно себе представить, Вилли!

– Да уж… Это тебе, извиняюсь, не "Твёрл-Гёрл"… Даже не Ланита Ивуак.

– А вот о последней не надо… Для Канделючии она очень даже неплоха… – ответил Квалтер с напускной серьёзностью – Биннэ, например, нравится. Не отходит от телевизора, если её в новостях показывают. Мгм…

Биннэ отвернулся, покрасневший. Уилфред расселся как на диване, по-хозяйски.

– Оказия, извиняюсь, а я не понимаю… Похожа на подставку для вазы – сверху есть, снизу нет. И оправа у очков такая, будто она всю жизнь, извиняюсь, занималась сваркой. Одевается так, будто хочет быть похожей на куклу, и красится, словно, извиняюсь, под труп. Правда, Биннэ?

– Да, господин Волокита, так и есть. Да, так и есть!

К 19:35, когда со всех сторон классический имперский Новосанктувер покрылся неоновым освещением и наружной рекламой, зелёная шушлайка, кашляя и чихая, преодолела районы Пассаджер, Президентикут и остановилась в Хокрендже на Губернаторской улице у дома 103. Всё содержимое машины кое-как заползло в единственный подъезд – обитель консьержки, старой семрийки с причёской до потолка, и домоуправителя, тоже семра, но лысого.

Уилфред изо всех стремительно уходящих сил надеялся, что оба уже спят, но был этой надеждой сурово обманут – за маленьким откидным столиком сидели оба и жевали оставшимися зубами чёрный хлеб.

Здравствуйте, господин Волокита, здравствуйте, милостивый – подбоченилась консьержка – Если в своей квартире не проживаете, так отдайте тем, кому нужнее!

– Оказия, извиняюсь… Поверьте, она сейчас никому не нужна больше, чем мне.

– Ладно, это я шучу. Где были-то?

– На планете Койбернайю. Это… Далеко. От неё, извиняюсь, всего 23 световых года до Скаттернуна…

И ему наконец дали подняться к себе на шестой этаж. Тут он встал перед дверью своей квартиры номер 64 и начал настойчиво стучать.

– Вилли, это твоя квартира, – напомнил ему Квалтер.

Уилфред поставил себе три щелбана.

– Понимаете, я же месяц делил жилплощадь… С очень, извиняюсь, странным человеком… Можно сказать, потерял понятие личного пространства… Знаете, мне показалось вообще, что он последователь какой-то, простите, секты…

– Вилли, тебе надо отдохнуть.

Каждый день Уилфреда, за редким исключением, можно чётко и всеобъемлюще расписать:

Утром в 7:08 он встаёт, делает всё, что положено делать утром – иногда он придумывает несколько более креативные методы претворения этих дел: например, обычно он сначала просыпается, потом одевается, потом ест, потом умывается, а может сначала поесть, потом умыться, потом проснуться и только потом одеться; или, например, может почистить яблоко и съесть кожуру, а само яблоко выбросить; бывает, он сначала смотрит выпуск утренних новостей, и только потом включает телевизор (стоит ли говорить, что иногда он неверно интерпретирует просмотренное).

В 8:09 он отправляется на работу – в Конгломерат. В свой полупеший-полутрамвайный маршрут он, слава богу, не привносит излишнего творчества.

В 9:10 он прибывает на работу, предъявляет припис-книжку и отправляется на восемнадцатый этаж.

В Конгломерате он занимает должность "директора по связям с общественностью, по статистике и по убеждению особенно упёртых лиц" (да, она и правда так называется). У Уилфреда есть личный кабинет, который он делит со своим ассистентом Маляриком Итченсоном – очень эрудированным нэстаном, рассеивающим гнетущую тишину бесконечной интеллектуальной болтовнёй:

– Читал сегодня про проницательность. Знаете, господин Волокита, проницательность – есть способность проницать, то есть – в глубь смотреть. Представляете? В общем, самые проницательные люди, они…

И так далее. Если бы в знаниях этого человека была хоть какая-то система, он добился бы работы получше; если бы в моих знаниях была хоть какая-то система, вы бы это сейчас не читали.

Рабочая деятельность Уилфреда была не в пример его общему ежедневному расписанию разнообразна. Он работал с документами, срочно работал с документами, заседал в директорате, срочно заседал в директорате. Он работал с документами дистанционно. Бывает, работал с документами прямо в буфете! Иногда он выезжал с инспекцией, ждал, пока инспекция пройдёт, а потом во всех формах отчитывался перед публикой, что всё хорошо. Уилфред считал себя очень большим хитрецом, ведь он когда-то заранее подготовил текст подобного отчёта и просто произносил его каждый раз – причём так, что публика ничего не замечала. Господин Новачек, генеральный директор Конгломерата, считал его гением, хотя не забывал время от времени на него, мягко говоря, орать – для профилактики.

В 17:18 Уилфред покидает здание Конгломерата и до 19:20 гуляет по городу – особенно ему нравится шагать туда-сюда по вечно загруженному мосту Централитету или по Набережной, где продают мороженое (нет, продают-то его, конечно, много где, но, как говорится – “не такое”). Иногда он загуливается, и приходит в гости к своей дорогой… Подруге Мариж Иванежик, которой не повезло жить в самом отсталом семрийском районе Новосанктувера – в Дальногорском берегу. Уилфреда это никогда не смущало, благо у него хватало ума понять, что хрупкая интеллигентная особа, вроде неё, не позволила бы себе сделать ничего столь непочинственного, чтобы её выгнали из приличных, исключительно нэстанских мест. Тем не менее, она редко разговаривала о причинах своей ситуации. Уилфред много думал над тем, чтобы тихо забрать её к себе на шестой этаж, правда боялся разного рода недопониманий.

Даже самые тривиальные способы организации досуга для Уилфреда становились немного увлекательнее и теплее, когда он находился с ней за одним столом. Часто они разглагольствовали над вопросами всеобщей несправедливости и альтернативного хода истории. Иванежик давала ему бесплатные уроки вигонижа, который Уилфред только с её помощью смог освоить хотя бы на уровне попугая…

Понятно, что в таком случае, домой Уилфред возвращается не раньше, чем в 20:21.

Где-то с полчаса (если погода благоволит), он любит посидеть на крыше и поесть крыжовники. А если голода не наблюдается – покидаться ими в прохожих. Его основной целью была позолоченная каска его знакомого жандарма Делюсьвансона, попадание в которую Уилфред расценивал как хороший знак.

В 21:22 он делает всё то, что люди обычно делают вечером. Тут он часто применяет тот же подход, что и утром – и ему это нравится, хотя он, не будучи придурком, понимает, конечно, что формулировка – "раздеться, после того, как уснуть" – это, само-собой, парадокс. Размышляя над парадоксами, он часто приводил себя к бессоннице.

А утром, за, повторюсь, редким исключением, всё повторялось…

Сегодня его ждало самое редкое исключение из всех возможных.

И совсем не утром.

Уилфред имел интересную способность точно разводить сон и реальность (он сам считал, что эта способность необычна, с чем окружающие не спорили). Она часто помогала, но и вызывала множество проблем – он, например, в какой-то непонятной ситуации точно не мог успокоить себя той мыслью, что находится во сне, ведь прекрасно понимал, что во сне не находится. И наоборот.

В первую ночь после его возвращения на Оплот случилось то, что заставило его усомниться в том, насколько совершенно эта способность у него развита.

Он не мог понять, где находится. Его не слушалось тело, не слушался разум. Казалось, кто-то нарочито "отключил" в нём всё, что делает цивилизованного человека цивилизованным человеком.

Перед ним предстал индивид… Неожиданно, в голову Уилфреда вернулись сложные мысли… С одной оговоркой – только определённые сложные мысли, до которых ему "разрешили" догадаться. Это была первая из этих мыслей. Вторая – то, что этот индивид – не Художник, о чём подумал бы Уилфред в первую очередь, не будь он в таком положении, третья – этот индивид не относится ни к одной расе, созданной Художником.