С тех пор дядя и тетя стали приезжать ко мне почти каждую неделю. Обычно это происходило по субботам. Я выходил к ним, сопровождаемый воспитательницей, и мы уединялись на скамейке, под развесистым деревом. Из окон за нами наблюдали десятки жалостливых глаз. Мне было очень неловко, ведь у большинства ребят вообще никого из родственников не было – к ним никто и никогда не приезжал. Но что я мог с этим поделать?..
Надо сказать, что поведение Раисы Борисовны при встрече с моими родственниками кардинальным образом менялось – она подобострастно заглядывала им в глаза, а в голосе ее начинали звучать льстивые нотки. «Вы же знаете, как мы, педагоги, бьемся здесь над тем, чтобы сделать жизнь этих бедных сироток хоть капельку счастливее?! И я уверяю вас, что недалек тот день, когда они, наконец, смогут осознать все то, что мы для них, так сказать, совершили!» – говорила она дяде Васе, выразительно посматривая на пакет с гостинцами, который он для меня приготовил. Дядя Вася понимающе кивал головой и предлагал ей взять немного конфет «от чистого сердца». Раиса Борисовна забирала весь пакет и торжественно удалялась, полагая, вероятно, что это лишь маленькая толика той благодарности, которую она заслужила.
Иногда родственники по договоренности с администрацией детского дома забирали меня к себе в гости на все выходные, и это было абсолютно незабываемым событием! Начать хотя бы с того, что я впервые вообще выходил за территорию интерната, о чем все остальные мои одноклассники могли только мечтать. Мы шли с дядей и тетей до конечной остановки, садились на весело дребезжащий, фонтанирующий забавными искрами трамвай, и ехали около часа до проспекта маршала Буденного, где они тогда жили.
С тех пор, кстати, мне всегда очень нравилось кататься на трамвае. В нем чувствовалась какая-то серьезная основательность и многотонная уверенность в себе. В конце концов, это вам не какой-нибудь легкомысленный автобус – его с рельс просто так не столкнешь! Всю дорогу я, буквально распластанный мордой по стеклу, жадно впивался глазами в мелькающие за окном картинки. Мимо меня проносились люди, машины, дома и целые улицы, а я, как последний дикарь, только что попавший из джунглей в мегаполис, упивался этим невиданным мною доселе зрелищем!
Еще более ошеломляющие и с ног сшибающие переживания ожидали меня на квартире у родственников. Там я мог поплескаться в самой настоящей белоснежной ванне (что казалось мне невероятным чудом!), слопать яичницу-глазунью на завтрак, которая просто потрясала меня своим изысканным вкусом, и посмотреть цветной телевизор, выглядевший каким-то совсем уж фантастическим откровением!
У нас в Младшем корпусе тоже стоял телевизор, но, во-первых, он был черно-белым, а во-вторых, почти всегда выключенным, поскольку Раиса Борисовна категорически запрещала нам его смотреть. Лишь изредка с утра на уроке учительница Елена Николаевна позволяла включать телевизор, когда по нему передавали какую-нибудь учебную программу, которую она считала нужным показать в классе.
Мне также очень понравилась добрая традиция, которую установили дядя и тетя с самого первого дня моего пребывания в их доме. Они прислонили меня спиной к дверному косяку на кухне и отметили на дощечке гвоздем мой тогдашний рост – метр с кепкой, а потом каждый год замеряли его – получилась целая летопись моего взросления, выраженная в сантиметрах. Спустя много лет я так умилился этому косяку с нацарапанными на нем цифрами, что даже хотел выломать его на хрен и забрать себе на память, но дядя Вася не разрешил – он сказал, что вырасти-то я – вырос, а вот ума не набрался.
Честно сказать, своих тетю и дядю, несмотря на все их прекрасное ко мне отношение (совершенно, кстати, мною незаслуженное) я считал людьми излишне строгими и в общем – для меня непонятными. А посему – мало с ними общался. Нет, конечно, если они задавали какой-то вопрос, то нечто невразумительное, типа «да» или «нет», я отвечал. Но сам к ним с расспросами не лез и общения своего не навязывал, чем приводил их в абсолютное отчаяние. Они даже в какой-то момент усомнились в моих речевых навыках: «Олег, а ты вообще разговаривать умеешь?!».
Разговаривать-то я умел, вот только с родственниками своими чувствовал себя довольно скованно. Возможно, что проистекало это от общего недоверия к взрослым, которое, к тому времени, уже почти всецело мною завладело. Тем не менее, дядя Вася и тетя Лида продолжали, как умели, опекать меня, за что я им, конечно, безмерно благодарен!
Интересно, кстати, проследить судьбу гостинцев, которые сердобольные мои родственники периодически привозили мне по доброте своей душевной. Обычно Раиса Борисовна требовала сдавать все передачки ей, объясняя это тем, что если я съем их сразу, то у меня «жопа от сладостей слипнется», а так она будет выдавать мне по несколько конфет в день, и я смогу растянуть удовольствие от поедания посылки на более длительный срок. «Кроме того, – добавляла Раиса Борисовна, – у меня они будут в полнейшей сохранности».
Но однажды я случайно подглядел в замочную скважину, как, оборзевшая до неприличия, Фрекен Бок, сидя в своей бытовке, самым бессовестным образом пожирает мои печенья и конфеты! Это возмутило меня необычайно! Я, разумеется, ей ничего не сказал, но с тех пор взял за обыкновение по возвращению в интернат, тут же раздавать все гостинцы одноклассникам. Родственники даже на меня обижаться стали: «Олег, мы же тебе гостинцы покупаем, а не твоим товарищам!», на что я отвечал, что все равно не смогу их есть в одиночестве. Я же не чмошник какой-нибудь, чтобы тихарить в темном углу передачки!
Помню, как в один из приездов тети и дяди мы сидели на лавочке и разговаривали о моем отнюдь не идеальном поведении, подкрепляя беседу разложенной тут же едой. Только я расправился с большим, наливным яблоком, как к нам подошел какой-то первоклашка из параллельного класса и стал жалобным голоском просить: «Тееетенька, дяяяденька, дайте мне, пожалуйста, покууушать!».
Родственники мои чуть не поперхнулись от неожиданности: «Тебя что, здесь не кормят, мальчик?!». «Кооормят, – снова продолжил канючить он, – но я яблоко хочууу!». Тетя Лида протянула настырному малышу яблоко и тот, вполне удовлетворенный подношением, куда-то тотчас же исчез. Через несколько минут к нам подбежала уже целая ватага сирот, и принялась умолять моих родственников выделить им что-нибудь от щедрот своих. «Вот видите, – улыбнулся я дяде с тетей, – а вы говорите: ешь один!».
Но не всегда мои встречи с родственниками заканчивались столь безобидно. Как-то раз я шел после встречи с ними к себе на этаж и неожиданно внизу, рядом с раздевалками, где хранились наши уличные вещи, меня встретил какой-то взрослый парень из Старшего корпуса. «Ну-ка, иди сюда, пиздюк мелкий!» – приказал он мне. Я в нерешительности остановился, готовый в любой момент дать стрекоча. «Чего это ты тащишь?» – парень в два прыжка подскочил ко мне и грубо вырвал пакет с гостинцами из моих рук. «А-а, вафли, конфеты – спиздил где-то, признавайся?!» – он начал рвать пакет и рассовывать все его содержимое по карманам.
«Отдааай! – что есть мочи закричал я, – это не тебе привезли!». Парень злобно посмотрел на меня и процедил сквозь зубы: «Заткнись, урод, а то порежу!». Но я не унимался, продолжая орать, как потерпевший (собственно, я и был потерпевшим!) чуть ли не на весь интернат. Вдруг откуда-то снизу до меня донесся резкий щелчок, и что-то нестерпимо острое уперлось мне в горло. «Нож!» – замерев от страха, понял я. Стараясь не делать резких движений, я продолжал уже молча и почти не дыша смотреть на своего обидчика.
«Я же тебе сказал, что прирежу – тупой, что ли?! Заткнулся и пошел на хуй отсюда, пока при памяти!» – рявкнул он мне, а потом добавил: «Если кому-нибудь расскажешь, найду и убью, понял?!». Я тихо кивнул головой и совершенно ошарашенный, на ватных ногах поплелся прочь с места ограбления. О том, что у меня отобрали гостинцы, я решил никому не говорить. И ведь не сильно, казалось бы, испугался, но весь год после этого прозаикался. Вот такая она, чертова детдомовская порода: маленькие сироты хитро выклянчивают то, что им хочется, а большие – нагло отнимают…
