Внезапно мои наблюдения за милыми чертами утренней городской жизни дополнились криком: «Держи вора!» Призыв донесся из соседнего ряда. Я услышал, как ко мне приближается шелест проворного бега, и не преминул укрыться за низкой тележкой корзинщика, жестом попросив того не суетиться. Моя рука без промедления обременилась дорожной палкой. Корзинщик торговал на северном краю площади, куда вели сразу несколько мощеных жилок, сливавшихся здесь устьем. Таким образом, у беглеца появлялась возможность раствориться в одной из них на выбор, и он не промедлил. Как только его пятки сверкнули по другую сторону телеги, мое тело выпрямилось под тележкой подобно отлаженной тетиве, но даже при всей молниеносности моих действий палка едва успела создать препятствия татю. В следующие мгновение я вскочил на ноги, увлек с собою плетенку для белья и бросил ее на голову споткнувшегося, который уже почти сумел подняться. Я вновь опрокинул его и придавил к земле, заломив руки. Только теперь после того как мой противник был повержен, мне бросился в глаза его крохотный рост: я боролся либо с карликом, либо с ребенком. Внезапные всхлипы побежденного явственно указали на второе – я причинял боль дитю. Моя хватка бессознательно ослабилась. Почувствовав упадок моих сил, мальчик рванулся, и в тот же миг в нескольких шагах от меня громовым раскатом пронеслось: «Не отпускай его!». Голос, возвестивший это, как и призыв к поимке, принадлежал несшемуся к нам тучному бородачу в замызганном переднике. Он прытко перекрыл пострелу пути к отступлению и схватил его за руку.

– Сожми-ка другую покрепче, – то ли попросил, то ли приказал мне бородач.

– Его нужно отвести в Управу, – сказал я.

– Разумеется, но мы отведем его ко мне.

– Куда же?

– В трактир. Конан-трактирщик к вашим услугам, – представился мой новый знакомый.

– Арфир-чтец к вашим, – отозвался я, пожимая свободную лапищу Конана. – Тем не менее, господин трактирщик, насколько я помню, закон Кимра требует препроводить вора…

– Закон Кимра требует кромсать ворам конечности независимо от возраста. Вы этого хотите, господин чтец?

Я осекся. Действительно, такая простая взаимосвязь не пришла мне в голову. Тать9 должен быть пойман, тать должен быть осужден, тать должен стать калекой, но если тать – ребенок, то закону или совести ты отдашь предпочтение?

Трактир в столь ранний час был почти пуст. Лишь пара-другая забулдыг опохмелялась в полумраке у подгнивших столов. Пересекши пыльный угрюмый зал, прорезанный солнечными лучами и пронизанный кислятиной, и его кухонную часть, пропитанную манящим паром жаркого, мы очутились в небольшой комнате. Конан запер дверь. Воренок бросил на меня разъяренный взор из-под черных как смоль прядей. Глядя на его глаза полные гнева, детской обиды и досады, присущей любому пойманному, я гадал, отчего этот мальчишка встал на путь присвоения чужого и сумею ли я поменять что-нибудь в его судьбе.

– Наконец-то ты попался, Аиф, – провозгласил Конан, сияя.

– Ты знаком с ним? – удивился я. (Мы быстро перешли на «ты» с трактирщиком).

– Да я его пеленал в свое время. Вот только с тех пор, как он научился ходить, за ним трудновато угнаться. Давай-ка тряханем его, как следует.

Полы плаща Аифа обнаружили под собой два туго набитых кошеля. Конан ухватил один, а второй оставил.

– Я гляжу, ты успел обчистить кого-то до меня, – усмехнулся трактирщик, – плодовитое утро. Судя по бархату и рисунку, это добро господина травника. Я прав?

Воренок угрюмо кивнул.

– Что с отцом, Аиф? – спросил серьезно Конан.

Мальчик не отвечал. «Уж не онемели ли все дети Кимра», – подумал я, вспомнив Майди.

– Он совсем плох, – ответил Аиф после продолжительного молчания. – Не работает. Айлир нечего есть, а мне работу не дают. Знают, что вор и… из-за отца тоже.

– Понятно, – произнес сурово трактирщик. – Я беру вас с Айлир к себе. Платить пока не буду, но голодными не оставлю. Украдешь или будешь отлынивать, второй возможности не будет. Попадешься, отдам в Управу. По рукам?

Он протянул мальчику огромную ладонь. Аиф встретил ее своими тощими пальчиками.

– Только можно мне брать для отца немножко еды и меда? – пробубнил он, потупившись.

– Пожалуй, – вздохнул Конан, – но пусть ему носит Айлир. По вечерам я буду отпускать ее домой.

– Вот что, Аиф, – вмешался я. Трактирщик и мальчик обернулись ко мне, слегка вздрогнув и, вероятно, забыв о моем присутствии. – Я не знаю ни тебя, ни Конана, и не имею намерений вмешиваться в ваши дела, скажу лишь, что мне нравится предложение обокраденного, и я надеюсь, что ты не спугнешь счастливую птицу. Тем не менее, поймал тебя все же я, поэтому именно у меня больше права распоряжаться твоей участью. Я преспокойно могу отдать тебя под суд, однако для всех кроме нас троих забуду твое имя и лицо, как будто бы мы и не встречались. Но взамен ты дашь мне возможность один раз просить тебя об ответном одолжении в тот день и час, когда буду в нем нуждаться. Что скажешь?

Трактирщик присвистнул.

Аиф слегка заострил уголки губ.

– Скажу, господин чтец, что пока иметь дело с господином чтецом приятнее, чем с господином катом10.

– Достойный ответ, Аиф, – одобрил слова мальчика Конан. – В полдень я проведаю твоего отца и заберу вас с сестренкой. Вы ведь по-прежнему у золотаря, так? Не вздумай не быть дома в назначенный срок – я расценю это как нарушение уговора. Теперь ступай.

Трактирщик отпер дверь и встающий на истинный путь воренок, растворился за ней, не прощаясь. К моему скрытому ликованию вслед за этим хозяин харчевни самолично принес мне плошку с горячей овсянкой и телятиной и кружку.

– Каким ветром тебя занесло в этот город, чтец? – спросил Конан, отыскав две лавки и предложив присесть.

– Ветер дул от города, – усмехнулся я, – а вообще я прибыл для переговоров с вашим владыкой.

– С Брохвелом?

– Да. Но оглашать предмет и цель нашей предстоящей беседы я, естественно, не властен.

– А я бы и не стал спрашивать. Мне вполне хватает внимания со стороны парочки местных разбойников, чтобы выставляться еще и перед управскими. Вот что мне действительно любопытно, так это увижу ли я еще сегодня Аифа.

– Думаешь, обманет?

– Надеюсь, нет. Но когда в два щелчка разживаешься вереницами монет, а потом вдруг приходится потеть за одну единственную в неделю, разве не засосет под ложечкой вернуться к первому и плюнуть на второе?

– А давно он ворует?

– Луны четыре время от времени. Он и меня-то сегодня обокрал не впервые. Тянет только у приятелей отца, знает, что тяжко нам его пострела под топор отдать, вот только сегодня почему-то и травнику досталось. Один раз его ловили. Байфан-кожевник высек его так, что пил у меня вечером левой, настолько утомилась правая. Аиф вернул владельцам награбленное и пару недель сидел смирно, а сегодня за старое. И все из-за отца, кузнеца.

Эйнин был славным мастером и добрым другом, до того как семь лет назад с ним не приключился паршивый случай. Однажды к нему в кузню заявилась девица из знатных, красоты сказочной, и заказала нож. В общем, ничего особенного, кроме того, что приходила она это дело сама вести, а не через прислугу. В оговоренный срок лезвие было готово. Девица вновь пришла сама и щедро оплатила работу. А через несколько дней ее старшую сестру и маленького брата зарезанными нашли в постелях. Душегуба, в чужой крови, бешеного, как псину, изловили сразу же. Им оказался конюх семейства, а орудием убийства – нож Эйнина. Ну, в Управе не полные дураки сидят – сообразили, что без девицы тут не обошлось. Конюха пытали, да он все одно твердил: бес его попутал, а девица ни причем. Тогда про нож вспомнили, глядят: выделка высшей пробы, вызвали кузнецов, а тут какая штука выходит, чтец: из прислуги о клиночке-то этом не знал никто. Выходит, если б тот, кто ковал, на нее показал, тут для ведьмы дело-то совсем по-другому бы обернулось. Оно, конечно, и странно, что она, убийство вздумав, сама под себя ножом этим копала. Ей бы его, наоборот, на виду держать, а потом кражу разыграть, но будто знала она, что кузнеца опасаться нечего. В общем, дошел черед и до Эйнина, спрашивают: «Ты нож ковал?». А он возьми да и соври: «Нет, не моя работа. И девицы этой в глаза не видел». Молва потом шла, что, мол, и его, выходит, захомутала, а мне вот думается, боялся он, как бы его собственным же ножиком холопы ее не пощекотали. Конюха, короче, вздернули, девицу не уличили. Мать ее, хвала Кариду, уже успела почить, а отец крепко хворал и вовсю собирался к супруге, видно, потому в ту пору девка дело это темное и затеяла. Ждать ей пришлось недолго: как узнал бедолага, что с детками стало, так на тот свет и отправился. Вот только и пировать на могилах родных не долго довелось ведьме. Редкая для бабы у нее была страстишка – на лошадях она носилась по-мужски и без седла иной раз. И уж не знаю, небеса ли, подземные ли владыки взялись свершить то, что не смогла Управа, только вечерком одним взбеленился под нею любимый рысак, скинул оземь, поломала она себе шею, да и сдохла. По мне так легкая плата за четыре смерти. Тут бы и конец повестушке, но для Эйнина все еще начиналось. Жене его в ту пору срок подходил разродиться, и получилось, что тем же вечером, как наездницу конь погубил, явила она на свет девочку и туда же к мертвякам. Тем самым вечером, понимаешь. На словах-то ему, понятное дело, посочувствовали, а по сути, чужое горе для людей – вино, дай волю, упьются. В наших краях в родах редко мрут, ну и начал народ судачить: поди, не ладно что-то с кузнецом, и про ножик, конечно, вспомнили. Говорили, карает его Карид за то, что девицу не выдал. Ну а дальше пошло-поехало. Начали у людей клинки эйниновы за столом в живот ближнего соскальзывать, молоты пальцы дробить, подковы слетать, стремена ломаться, замки вскрываться, оси гнуться. Правда, с кем это приключалось, трезвыми не ходили почти, да кто ж на это смотрит. Решили: ясно, проклят Эйнин, и с ведьмой покойной в сговоре. Доболтались до того, что он конюху помогал ее маленького братика резать и жену собственную после родов придушил. И тут уж к гадалке не ходи, чтец, больше всего питали эту молву ковали.11 Старались они не зря: помаленьку меха Эйнина выдохлись, кузня остыла, а дорожку к ней подернуло травой. А кузнецу что оставалось? Раньше его хоть работа от печали лечила, а теперь… Он и до всей этой чертовщины осушить сосудец другой не прочь был, а тут по-черному пошло. Друзей у него всего ничего осталось: я, вот да Байфан. Ну, мы его пытались на ноги поднять, железки заказывали без особой надобности. Да куда там! Постучит чуток – и в трактир. К себе я его быстро пускать перестал, так он – пропойца, дурень, в лицо мне плюнул, предателем назначил, а что деньгу, на которую он в других питейных пробавлялся, я ему выдавал, это он и забыл, видно. После такого и у меня терпение лопнуло, крикнул на него, чтоб больше на глаза мне не попадался. Тот правда, на следующий день явился почти трезвый с извинениями. Кончилось всё покамест уговором моим с золотарем, чтоб Эйнин ему лошадку подковывал да обручи на его бочке смрадной подновлял. За счет этого кузнец еще по свету белому и передвигается. Опустился он страшно, так если бы один жил! Аиф и Айлир совсем оборвышами ходили, босые, голодные. А как зайдут в мало-мальски приличное место… Они бы огрызку хлеба недоеденному рады были, а им про родителя пару ласковых и за дверь. Вот так и получилось, чтец, что Аиф воровать пошел.