Я слетаю с лестницы, предвкушая щедрый на события день, и тут же упираюсь в необъятные ряды тяжелых двуручных и легких конных мечей, пробираюсь мимо топоров, секир и чеканов со всевозможными топорищами и рукоятями. Рубящее оружие сменяется ударным, не уступающим обилием первому, стоит лишь бросить взгляд на копи окольцованных палиц, шипастых булав, хвостатых перначей, летучих кистеней или носатых молотов. По бокам от старших собратьев ютятся ножи, кинжалы и стилеты вперемешку с дротиками, пращами и прочими мелкими средствами умерщвления. Долгим строем тянутся вдоль стен копья, рогатины и даже остроги. И, конечно, орудия защиты не отстают от орудий нападения. Чешуи, латы и панцири, окруженные вереницами щитов различной толщины и кривизны на стенах, дополняются наличием рогатых, остроконечных, покатых, куполовидных шлемов. Я привык к этому холодному складу и не уделяю ему ни капли внимания, но знаю, что при необходимости отыщу даже неприметное кольчужное зернышко. Отец отчитывает одного из помощников в глубине зала. Кроме нас и приросших к стенам охранных ратников в оружейной еще никого нет, хотя скоро начнут появляться унылые взрослые из Управы, чтобы приняться за скучный и долгий торг с моим родителем. Я радостно забываю обо всем этом и выбегаю за дверь.

Пламя огнива пахнуло мне чуть ли не в самый нос, вмиг вернув меня в осеннюю ночь. Я находился в своем доме, но не мог узнать его. Веселый детский образ грозного хранилища растворился в воздухе, а мне предстали облезлые голые стены и зал-пустошь. Присмотревшись, я понял, что лавка все же была занята: у противоположной стены между лестницами на двух небольших прилавках лежали некие многоуровневые предметы самых причудливых очертаний.

Я невольно сделал пару шагов вперед, чтобы выяснить суть этих загадочных приспособлений, но Нерис опередила меня.

– Вам занятны кокошники, Арф? – рассмеялась она.

– Кокошники? – поразился я.

– Да, или чепчики, или колпаки? Я обязательно покажу их вам завтра утром, но нынче вам необходимо отдохнуть с дороги. Двирид, проводи своего брата в гостевую горницу.

Брат направился к лестнице, но вдруг остановился.

– А ты? – спросил он негромко.

– Что за вопросы? – вознегодовала Нерис. – Ты же знаешь, что нам нужно обсудить дела с Анвином. Доброй ночи, Двирид. Доброй ночи, Арф, простите за произошедшее недоразумение, но вы должны понять, наш город кишит ворами и насильниками, и Анвин опасается за нас.

– Понимаю, сударыня, – кивнул я, – доброй ночи.

Единственным приятным событием с той поры, как я вступил на вытоптанный дерн родной улицы, стало то, что гостевой горницей оказалась моя собственная, хотя так же, как и внизу, мне пришлось сперва пристально вглядеться в нее, чтобы узнать. Кровать не изменила своего положения напротив окна, но мой синий полог сменился омерзительно-розовым, и тот же гадливый цвет заразил ковры, облепившие стены. Поставец исчез, зато под лавкой я приметил неуклюжий рундук19, а на лавке мужской пояс. У камина, находившегося между окном и кроватью, лежали дрова и охапка хвороста. Помещение не производило впечатление заброшенного, здесь часто бывали, и в голове заерзал вопрос, уж не являлся ли господин Анвин тем самым гостем для гостевой спальни. В горнице уже суетилась пухлая круглолицая служанка, по всей видимости, предупрежденная Кледвином. К нашему приходу девушка успела разжечь камин, разместить на столе поднос с недурным ужином, положить на кровать простыни, валик и покрывало. Увидев нас, она поспешила удалиться, попутно прихватив с лавки пояс, очевидно, забытый впопыхах.

– Чепчики вместо палиц, – провозгласил я, обращаясь к брату, только что затворившему дверь за прислужницей. – Двенадцать лет, двенадцать лет меняют многое. Мне не стоило рассчитывать на то, чтобы увидеть и кусочек прошлого в сохранности, но, веришь ли, я всю дорогу таил в глубине сердца столь беспочвенную надежду. Как сильно упиваемся мы порой самообманом! А ведь я бы должен возрадоваться, что предметы сражения сметены предметами красоты.

– Зачастую вторые выступают в роли первых, – подметил в ответ Двирид почти шепотом, будто опасаясь, что его слова ловят неугодные уши. Он не смотрел на меня, стоя вполоборота так же, как и по отношению к другим собеседникам. Это слегка покоробило меня – неужели мы стали настолько чужими?

Окован броней шлем,

И крепко доспех соткан,

Но оба они – тлен

Пред нежным взором красотки.

– прочел я строки старинной песни. – Как говорят, одна прелестная улыбка стоит сотни копий, с тобой было также?

– Да… вернее… – промычал, потупившись, брат. – Я должен сказать тебе кое-что о другом.

Он присел на край кровати, уставившись в стык пола и стенной кладки.

– Когда ты уехал, – заговорил Двирид прежним полушепотом, – отец стал совсем угрюмым. Знаешь, хоть и отрекшись, он еще долго ждал тебя обратно. Он почти перестал разговаривать с кем-либо в доме, но однажды ночью я услышал грохот в столовой зале и прибежал посмотреть в чем дело. Отец крушил кухонную утварь, он был пьян. Я бегом спустился к нему, но застыл на полдороги, не зная, как поступить. Следом за мной в зал принеслись двое подмастерьев, он рявкнул, чтобы они убирались вон, бросив подвернувшийся кувшин им вдогонку. Потом отец заметил меня и остановился. «Двирид, мальчик мой, – прогремел он, – садись, выпьем». Я сел. Он осушил очередную кружку с медом, в то время как я слегка пригубил свою, и взглянул на меня. Его глаза неожиданно прояснились.

«У меня стало сильно болеть сердце, Двир, – сказал он как-то буднично, – когда так начинает болеть сердце, помирают скоротечно и вдруг. Лавку мне оставить кроме тебя некому. Хозяин из тебя никудышный, так что передай ее в управление. Ты нашел себе дело?»

«Я, ну, я играю на лире».

Отец стукнул по столу. «Чтобы сын Амлофа-оружейника колесил по Кимру в вонючих кибитках скоморохов и кривлялся на площадях?! Я говорю о деле! И если уж ты не способен его себе найти, так будь уж покоен, я смогу».

Он схватился за грудь и продолжил тише: «Как бы я там ни прожил свою жизнь, сколько бы ошибок ни сделал, но я достойный и уважаемый человек. Мне хочется уйти, видя, что и ты становишься таким же, не добивай меня своими глупыми мечтами». И вдруг позвал тебя: «Арфир, сынок», устремив взгляд на твое место так, будто ты вправду сидел там. «Нет, его здесь нет, – покачал он головой, примиряясь с очевидным. – Я, я виноват в этом, Двирид и сам покарал себя. Если ты когда-нибудь еще увидишь брата, так и передай ему, передай сразу, не затягивая. Чем дольше мы медлим, тем робче и паршивей становятся замыслы, и когда мы, наконец, решаемся предъявить их миру, то обнаруживаем, что припасенный невылупившийся золотой обратился никчемным протухшим желтком». Его сморщенная щека увлажнилась, он повалился на рукав и вскоре захрапел. Никогда до или после я не видел его таким, и не слышал больше от него твоего имени. Отец прожил еще три года. Он подыскал мне место, как и обещал, им стала должность управского писаря. К его чести, он не пристрастился к меду, хотя торговля с каждым годом шла все хуже. В последние полгода он почти перестал выходить из комнаты. О том, как я нашел его мертвым и похоронах, я тебе писал. Однако те его слова, конечно, не предназначались для писем.

Прости, что сразу вывалил на тебе все это, – произнес Двирид, понурив голову. – Ты ведь только приехал и так устал. Но, пойми, он просил сказать сразу.

– Мне нечего тебе прощать, Двир, – успокоил я его, хотя сам с трудом сохранял спокойствие. – Неужели ты думаешь, что собственный брат в моих глазах недостойнее других, которых мне поручено выслушивать и направлять? Я – чтец, это – мой путь. Отец хотел бы, чтобы я стал оружейником, – продолжил я. – Мы оба знаем: я вел бы его дела не хуже, но Карид решил по-другому, а исполнить его волю почти всегда означает отказаться от многого, порой даже от дома. Надеюсь, что он понял это перед концом.