Лейтенант Абрамова внимательно слушала объяснения полковника Батурина.
— ...Вот, собственно, и все, Вера. Повадки этой женщины тебе хорошо известны.
— Понятно, Павел Михайлович.
— Тогда за дело. Ночью вас отвезут.
Группе, в которую входила лейтенант Абрамова, было поручено организовать наблюдение за квартирой Настасьи. Вера находилась в самой квартире. Она даже на ночь устраивалась рядом с телефоном, чтобы в любую минуту ответить на звонок. Остальные вели наблюдение на улице. В это же время сотрудники ГАИ просматривали документы всех владельцев серых «Москвичей» и выписывали адреса тех, кто носил имя и отчество «Аким Акимович» или схожее с ним по звучанию. Инспектора отделений милиции и МУРа разыскивали неизвестного по приметам.
А Овеченский собирался в дорогу. Золото он упаковал в кожаный футляр несессера, большую сумму денег перевел на аккредитивы, остальные припрятал в книги-тайники и попросил Марину, чтобы она отнесла чемодан с этими книгами к себе домой.
Мысль исчезнуть из Москвы созрела у него не сразу. Сначала он обрадовался, когда узнал от Настасьи о гибели Маркина, но потом прикинул, как может обернуться дело, и забеспокоился. С тех пор его постоянно преследовал страх. Даже Марина, которая, кроме нарядов, ничего не замечала, и та увидела резкую перемену в поступках и характере любовника. Он все чаще уединялся, ночами подолгу ворочался в постели, а за ужином, как правило, напивался.
В субботу Марина не приехала на дачу. Аким Акимович до утра не ложился спать и все ходил и ходил по комнате. Он чутко прислушивался к каждому шороху. То ему казалось, что кто-то притаился за дверью, то слышалось чье-то дыхание под окнами, то чудился скрип половиц на веранде. Овеченский заранее наметил себе путь бегства с дачи и, как только его ухо улавливало посторонний шум, сразу же бросался к двери ванной комнаты и взводил курок крохотного «маузера».
Бессонная ночь дала себя знать. Как только сквозь оголенные ветви деревьев в комнату пробился первый слабый луч осеннего солнца, Аким Акимович обессиленно упал на кровать. Разбудила его Марина, которая метеором влетела в комнату и опустилась перед ним на колени. Овеченский вздрогнул.
— Ну и смехота получилась, — щебетала Марина. Потом оглянулась, встала, прикрыла поплотней дверь и, придав своему голосу таинственность, зашептала: — Дай честное слово, что все останется между нами.
У Акима Акимовича по спине пробежал холодок, но он старался казаться спокойным. Деланно зевнув, спросил:
— Опять какие-нибудь нелепости?
— Нелепости?! Ты знаешь, где я была? В самой главной милиции!
Аким Акимович хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он кивнул и еле-еле выдавил из себя:
— К-какой милиции, за-ач-чем?
Марина, не заметив его испуг, продолжала:
— Собралась я уже ехать на вокзал, вышла из дому, и вдруг ко мне подходит молодой мужчина и называет меня по имени и отчеству. (У Овеченского начали подрагивать колени.) «Есть, — говорит, — необходимость побеседовать с вами». Я смотрю в его карие глаза и отвечаю: «А вы не боитесь моего жениха? Он у меня очень сильный». Мужчина отвечает: «На любовь вашего жениха никто не посягает». Ну, в общем, показывает он мне такую маленькую красную книжечку. Я читаю: «Московский уголовный розыск», — и сажусь в «Волгу». (Зубы Овеченского уже выбивали дробь.) В главной милиции со мной разговаривал такой симпатичный старикан. Умора. И, ты думаешь, о чем? Помнишь, я тебе рассказывала, что была в ресторане с приятельницей и у меня ночевал сын генерала Николай? (Овеченский уже проклинал себя за то, что его угораздило познакомиться с этой пустой девчонкой.) Так вот, этот старикан показал мне фотографию Николая и подробно о нем расспрашивал. Просил даже ни тебе, ни Элле ни о чем не говорить. А люди они хорошие, такие вежливые и деликатные. Даже не поинтересовались, кто я, чем занимаюсь, кто мой жених, что это за Элла Викентьевна.
«Пуста как пробка, — думал Овеченский. — Прежде чем тебя, дорогуша, вызвать, они всю твою подноготную изучили. Как бы ты на хвосте кого не принесла... Пора кончать дачный сезон и сматывать удочки. Что им стоит докопаться...»
— Я вижу, тебе неинтересно, — надула губки Марина, вскочила и закружилась по комнате. — А я есть хочу. Будем завтракать, — она поцеловала любовника и убежала на кухню.
После этого разговора у Овеченского созрел окончательный план. Марину уговаривать не пришлось: она еще не потеряла надежду женить на себе Акима Акимовича, поэтому сразу согласилась отправиться путешествовать. Овеченский уже месяц назад уволился по собственному желанию, и теперь ничто не связывало его с Москвой.
Но тут случилось непредвиденное: умер сосед. Старушка-вдова пришла к Акиму Акимовичу и со слезами на глазах просила отдать ее старику последний долг и помочь с похоронами. Скрепя сердце взялся Овеченский за хлопоты. Но сам с места не сдвинулся. Каждый жилец получал от него поручение и выполнял с особым старанием: авторитет Овеченского в доме был непоколебим. Наконец наступил день похорон. Аким Акимович радовался, что свалил с плеч эту гору и теперь может трогаться в путь. Он смотрел в окно и мысленно представлял себя за рулем автомобиля на дальних южных дорогах. И вдруг с испуганным лицом он отпрянул от окна. Во двор входили участковый и постовой. Не помня себя, Овеченский раскрыл чемодан, выхватил несессер, набитый золотом, и бросился к соседке.
На кухне тихо беседовали родственники покойного. Аким Акимович прошмыгнул в комнату и остановился перед гробом. Старушка сидела на стуле и громко рыдала. Овеченский воровато оглянулся и, будто поправляя одежду на умершем, приподнял покойника и засунул несессер ему под спину. Отошел, перекрестился и облегченно вздохнул, но тут вспомнил о работниках милиции и стал думать, как ему пробраться к гаражу. Подошел к окну, выглянул украдкой и увидел удаляющихся милиционеров. От сердца отлегло. Овеченский даже повеселел. Теперь он размышлял, как незаметно достать несессер. Хотел сделать это сразу же, но тут вошли родственники покойного, соседи. Всю ночь у гроба кто-нибудь дежурил. К каким только уверткам ни прибегал Овеченский, но так и не добрался до золота. А утром его ждали новые огорчения: сначала приехала делегация с завода прощаться с покойным, потом над гробом рыдала какая-то близкая родственница, потом умершего отпевали. Так и похоронили золотой запас Овеченского. Аким Акимович сначала был вне себя, а потом остыл и рассудил, что так даже лучше: золото спрятано в надежном месте, пролежит там хоть сто лет.
Дел в Москве больше не оставалось, и Овеченский, взяв с собой Марину, укатил на юг. Конечно, одному ехать было бы куда удобнее, да еще в его положении, когда он был твердо убежден в том, что его ищут. Но разве мог он оставить в Москве такую болтливую свидетельницу, которую к тому же очаровали работники милиции.
«Москвич»» стрелой летел по гладкому асфальту, еще быстрее летели мысли Акима Акимовича. Он строил планы: как избавиться от автомобиля, как поступить с любовницей, как вызволить «похороненное»» золото, как жить дальше.
Бархатный сезон на юге кончался, и снять комнату не составило никакого труда. Дом, в котором Овеченский с Мариной поселились, находился недалеко от санатория.
В первые же дни пребывания на юге Аким Акимович отыскал нужных людей и приехал на автомашине в условленное место. Сделка состоялась. Пока покупатель и продавец мирно беседовали за бутылкой «Цинандали», двое молодцев возились с «Москвичом». По мере того как бутылки на столе одна за одной опустошались и появлялись новые, с автомашиной происходили чудеса: она стала голубого цвета, на ней появились новые номерные знаки. А на соответствующих документах сохли чернила с данными нового владельца.
Пока Аким Акимович обделывал свои дела, Марина перезнакомилась со многими отдыхающими. Вскоре у нее появились и поклонники. Овеченский делал вид, что ревнует, а сам только и мечтал о том, чтобы она увлеклась кем-нибудь и оставила его. Не идти же ради избавления на «мокрое» дело. Однако дорогое для Овеченского время проходило, Марина флиртовала, но все оставалось по-прежнему. Наконец Аким Акимович не выдержал и объявил любовнице, что уезжает покупать ее мечту — «Волгу». Теперь Марина ни на шаг не отходила от него, заверяла, что будет ждать его с нетерпением, постоянно думать о нем, и отпустила одного лишь с тем условием, что сразу по приезде в Москву они распишутся. Овеченский соглашался на все, лишь бы уехать.
