Дверь открыл пожилой низкорослый мужчина с детским выражением лица.

— Власть пришла, милости просим, — дохнул он на вошедших водочным перегаром.

— Что-то ты часто стал пить, Иван Егорович, — с укоризной проговорил участковый.

Хозяин сел напротив Качалова и спросил:

— Вот ты, мил человек, скажи участковому: могу я выпить на свои кровные или нет?

— Если в меру, почему же нет? — ответил Качалов.

— За последнее время он потерял меру, — вставил участковый.

— Как это потерял? — обиделся Иван Егорович. — Валялся я на дороге, затронул кого? Обойди соседей, спроси любого.

— Чего не было, того не было.

— То-то и оно, — выпятил петушиную грудь Иван Егорович. — Восемьдесят целковых пенсия, да ящичков для посылок настругаю, деньги есть, почему же не выпить? Старуха, царствие ей небесное, та держала. А теперь я сам себе контролер.

— Иван Егорович, да разве, кроме того, чтоб водку пить, другого занятия нет? Она людей до беды доводит, до преступлений, — поучал участковый.

— И это я от тебя слышал, а вот меня не довела и не доведет!

— Как же не довела, если вы плохим людям помогаете? — будто бы к слову заметил Качалов.

Ивана Егоровича как ветром сдуло с табуретки. Он бочком подскочил к капитану и погрозил ему морщинистым пальцем:

— Ты мне это брось! Да я этих ворюг сам... — и он, сжав свои маленькие натруженные кулачки, показал, как поступит с преступниками.

— Оно и видно, — подзадорил участковый. — Грозится, а сам в комиссионку вещи таскает.

Сергей Владимирович пристально смотрел на старика — ждал, как он прореагирует на эти слова.

— Едрена палка, — прошепелявил тот, — эва откуда начал. Доверие я потерял. Обижаешь, участковый. Это ему позволительно ошибаться, — Иван Егорович кивнул в сторону Качалова, — а тебе... Сколько ты меня лет знаешь. Почитай, больше десятка. Так бы и спросил сразу: «Егорыч, когда ты сдавал костюм и откуда он взялся?»

— Так нельзя, сразу с места в карьер, — дружелюбно усмехнулся участковый. — С подходцем надо.

— Ну, да ладно, — Иван Егорович почесал затылок. — В пятницу, значит, торгую я ящичками, и тут подходит ко мне такая фря. Женщина, значит. Баба — мы втроем не обхватим. Одета с модой. И говорит: «Уважаемый папаша, помогите моей беде. Хотела костюм сдать в комиссионный, а пачпорт дома забыла». Прямо скажу, польстился я на такое доверие. Велел ей ящики покараулить, а сам — мигом в магазин. Трешницу она мне преподнесла. Я отказывался, уломала. Квитанцию я ей отдал. Договорились, что она будет наведываться, чтобы узнать, когда продадут костюм. Адресок мой записала.

— Мы верим, Иван Егорович, что вы нас не подведете, — Качалов протянул старику руку.

Тот, вскочив с табуретки, гордо подал свою. Потом что-то вспомнил и бросился к комоду.

— Погодите! — он открыл ящик, вытащил со дна его узелок, развязал и что-то протянул Качалову на ладони. — Заслужил я доверие или нет?

Сергей Владимирович увидел медаль «За трудовую доблесть», взял ее и прикрепил к лацкану пиджака Ивана Егоровича.

— Мы и пришли сюда потому, что полностью вам доверяем. А награду носить нужно, пусть все видят, какой вы заслуженный человек.

Иван Егорович приосанился, улыбнулся и стукнул Качалова по плечу.

— Будь спокоен, сцапаем. Это я говорю!

Настасья приехала на рынок в воскресенье. Иван Егорович издали увидел ее и показал Качалову. Сергей Владимирович и сам уже заметил ту, которую «втроем не обхватишь». Ее мощная фигура резко выделялась среди других покупательниц.

Настасья усталой походкой подошла к Ивану Егоровичу и поздоровалась.

— С почтеньем, Лизавета Михайловна, — низко поклонился Иван Егорович и снял шапку. — Любопытствовал я. Пока не продали, наведайтесь во вторничек.

— Ничего не поделаешь, придется во вторник, — недовольно проговорила Настасья. — Вы здесь будете?

— Само собой.

Качалов «проводил» женщину до дома и отправился в местное отделение милиции.

— Никакая она не Елизавета Михайловна, а Анастасия Филимоновна Ступак, — сказал начальник отделения. — На нее уже готовился материал как на тунеядку, но она предъявила справку о болезни сердца и устроилась на работу. Дважды привлекалась за мелкую спекуляцию, правда, давно.

Сергей Владимирович заторопился.

— Спасибо за информацию, товарищ майор, теперь пора к ней наведаться.

— Сюда ее доставите или сразу к себе?

— Зачем же вас зря беспокоить? К себе.

— Ну, счастливо, — майор проводил Качалова до двери.

...Сергей Владимирович поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Двое его помощников прошли на этаж выше и остановились на лестничной площадке.

— Кто там? — послышался настороженный голос за дверью.

— Я, Настасья, или своих не узнаешь? — вступил в роль Качалов.

Дверь приоткрылась, но удерживалась на цепочке. Настасья выглянула и тут же отпрянула, увидев незнакомого человека.

— Чего надо? Уходи, соседей позову.

— Не блажи, дура! От Сереги я, а ты вой поднимаешь. Открывай, чего зенки вылупила? Хошь, чтоб засекли?

Видя замешательство Настасьи, Сергей Владимирович требовал все настойчивее.

— Если прихватят из-за тебя... Смотри!

— Не ори, пуганая, — цепочка наконец загремела, и Сергей Владимирович вошел в квартиру.

— Куда прешь! — остановила его Настасья. — Ноги сначала вытри.

Гость повиновался.

Настасья рассматривала его с откровенным любопытством.

— Что скажешь, добрый молодец?

— Серега денег просил, жрать не на что, — зевнул Сергей Владимирович.

— Дружка прислал. А сам что же, брезгует поклониться? — подбоченилась Настасья.

— Побрезгуешь, когда Ванька завалился.

— Какой малый был! — мечтательно вздохнула Настасья. — А этот, Геночка! Я на похоронах все глаза проплакала. Говорила ему — не пей много. Не сел, так под машиной жизнь кончил.

— Так как же насчет денег? — перебил ее Качалов.

— Все к Настасье. А чуть что — все отмахиваются. Аким Акимович, почитай, уже месяц глаз не кажет. Просила адресок, да где там...

Сергей Владимирович насторожился: «Да здесь, кажется, осиное гнездо. Повезло». Спросил:

— Как Ивана взяли, так и не звонил?

— Да нет, забегал на минутку, — ответила Настасья и подсела поближе к Качалову. — Ночевать будешь или предложить что хочешь?

— Могу и предложить, пустыми не ходим, — Сергей Владимирович долго рылся в карманах.

Настасья с нетерпением следила за ним.

— Вот, — капитан достал удостоверение и положил его перед ней.

Лицо ее перекосилось, как от острой зубной боли. Жадно глотая воздух, она рванула ворот кофты, упала Качалову в ноги и заревела:

— Милый, голубчик, не губи! Сколько хочешь — все отда-а-ам!

Сергей Владимирович стиснул зубы. Ему захотелось ударить эту женщину. Ища разрядки расходившимся нервам, он крикнул:

— Встать!

Настасья заревела еще сильнее.

Качалов выбежал из квартиры и позвал помощников.

Белугой ревела Настасья и на допросах, да так голосисто причитала, что ее было слышно во многих кабинетах управления. Всю вину она валила на Ковалева и Сергеева, но особенно досталось Акиму Акимовичу.

— Кровопивец! — рыдала Настасья. — Я на побегушках была, я и срок получаю. Ищите ирода, я ему зенки повыдеру!

На каждом допросе она спрашивала, какое ее ждет наказание. А на напоминания следователя о чистосердечном признании отвечала: «Уж куда еще чистосердечнее признаваться? Сказала все, как на духу». Действительно, она ничего не таила. Обладая хорошей памятью, Настасья во всех подробностях описывала все свои сделки с преступниками, мельчайшие приметы каждой вещи, прошедшей через ее руки, и лиц, которым сбывала краденое. Только об Акиме Акимовиче она сказала очень мало, так как сама толком ничего не знала. Но и то, что она смогла сообщить о нем, было хорошей зацепкой для МУРа. Теперь сотрудники имели ясное представление о внешности Акима Акимовича. Серый «Москвич» — тоже не иголка. Важными оказались сведения и о молодой особе, приходившей к спекулянтке.