— Я всё ещё император, — несмело вякнул за моей спиной Нерон. Я уже успел убедить его в том, что спасение близко, но появление военного отряда вновь лишило его надежды.

— Эй, кастрат, — не оглядываясь, позвал я, — тебе сказали, что делать. Выполняй.

Юноша-евнух подбежал, бережно взял Нерона под локоть и повёл императора в перистиль. У самого выхода Нерон вдруг обернулся.

— Спикул, верный друг мой, я совершил много преступлений и не горжусь этим, но что бы обо мне не говорили, Рим я не поджигал. Слышишь? Не поджигал!

Я кивнул: слышу, и как пожарного, эти слова меня порадовали. Ненавижу поджигателей. Но сейчас было не до исторической правды. Центурион махнул жезлом, и двое легионеров бросились за императором. Я не стал вытаскивать меч, встретил одного прямым в челюсть, и он осыпался мне под ноги, потеряв и щит, и пилум. Второй остановился в нерешительности и глянул на центуриона.

— Раб, как ты смеешь препятствовать посланцам Сената? — рявкнул тот.

Получилось у него чересчур театрально, и я подумал: а насколько реально всё происходящее? Может быть, я заработал травму на пожаре, и сейчас нахожусь в больнице, в коме, а все эти калибровки — злая шутка моего повреждённого мозга? То, что я вижу картины прошлого и даже моё участие в них, легко объяснить тягой к истории. Древний Рим, Махно, покушение на Франца Фердинанда — обо всём этом я когда-то читал, и вот вам отражение прочитанного…

Центурион ударил меня жезлом по лицу. Я отшатнулся. Из разбитых губ закапала кровь. Я облизнулся — на вкус совсем как настоящая. И на вид. И вообще. Не, какая тут больница? Всё реально.

Центурион снова замахнулся. Я перехватил его руку за запястье, развернул и острый конец жезла вбил ему в глазницу. Подобрал пилум, отбил подтоком летящий слева меч, прямым ударом ноги отбросил второго легионера, перехватил пилум хватом сверху и метнул в третьего. Второй начал подниматься, и я коленом ударил его в лицо.

Всё случилось в одно мгновенье. Центурион лежал на спине, ноги его подрагивали в конвульсиях, вокруг головы растекалась кровь. На мраморном полу она выглядела как клейстер. И как приговор.

Иллюзий я не испытывал — все калибровки заканчиваются смертью, и эта закончится так же. Мне лишь бы продержаться подольше, чтобы дать императору время спастись. Мысли толкались в голове и утверждали, что он этого заслуживает, хотя шлейф из преступлений за ним тянулся такой, что Джек Потрошитель на его фоне казался первоклассником. Ладно, постараюсь.

Но подольше не получилось. Легионеры подняли пилумы и метнули в меня. Два пробили грудь, один вошёл в низ живота, один пролетел мимо и чиркнул наконечником по стене таблиния. Я устоял и даже попытался сделать шаг вперёд. Не сдамся… Но удержать тело сил не было. Оно завалилось набок, моё сознание выпросталось из него, как бабочка из кокона, поднялось под потолок, и последнее, что я увидел — сиреневый туман…

Я дышал глубоко и часто. Болела грудь, болел живот. Хотелось прикоснуться к ним и проверить, есть ли там раны. Они должны быть, потому что я чувствовал, как длинные наконечники римских дротиков входят в тело, разрывая плоть и ломая кости.

Что за дьявол? Этого не могло быть. Не могло!

Но это было: Нерон, солдаты, мальчишка-кастрат. И даже больше — теперь я помнил все прошлые калибровки. Они всплыли в памяти как видения из того самого сиреневого тумана — непонятные, удивительные и страшные.

Я киллер. Каждый раз меня направляли в определённую точку времени, где я должен был убивать. И я убивал. Тупо, жёстко, без удовольствия и непонятно зачем и с какой целью. Всё происходило вопреки реальным событиям. Под воздействием чужого внушения я нарушал ход истории, точно так, как я нарушил его здесь, в этом времени. Разница лишь в том, что здесь я делаю это планомерно, шаг за шагом, а там наношу точечные уколы, словно врач, вмешиваясь в течение болезни. Вот только я не уверен, что болезнь нужно лечить.

— Андроник, — надо мной склонилась Николет.

Мы лежали обнажённые, и я чувствовал, как её грудь слегка касается моей. От этого прикосновения по телу побежали мурашки, и боль от ран пошла на убыль.

— Да, родная?

— Ты весь мокрый.

— Кошмар приснился.

— Это Морфей наслал на тебя лживый сон. Будь осторожнее. Он может затянуть тебя в небытие.

— Ты сама мой сон. Мой лучший сон.

Она приподнялась, перекинула ногу через меня и села, как будто в седло. Бёдра её мягко скользнули вперёд, потом назад. Я выдохнул и закрыл глаза.

— Тебе хорошо со мной? — прошептала она.

— Да… очень…

— Почему же ты уходишь?

— Потому что…

Как ей удаётся одновременно любить и задавать вопросы? Я ни о чём другом думать не могу…

В барак заглянул Сократ.

— Господин Андроник, пора вставать. Я испёк свежих лепёшек. Если вы сейчас встанете, то успеете позавтракать.

Вот кого я бы убил с удовольствием. Как у него получается, всегда приходить не вовремя?

— Убирайся!

— Я понял, господин, ухожу. Но вы всё же поторопитесь.

Очень хотелось запустить в него чем-нибудь тяжёлым, но под рукой, как назло, ничего не оказалось. Ладно, сделаю это чуть позже…

Из барака я вышел раздражённый. Сократ благоразумно убрался подальше и на мой призывный жест не отреагировал. Подошли Ксенофонт и Хирософ.

— Мы готовы к выступлению.

Позади них гоплиты выстраивались в длинную колонну. Собирались налегке, дополнительных припасов не брали. Госпожа Ламмасу пообещала, что продовольствие и всё необходимое мы получим в Куту.

— Хирософ, ты остаёшься, — сказал я спартанцу.

— С чего вдруг?

— Кто-то должен охранять лагерь.

— Почему я?

— А кто? Никарх?

Хирософ покачал головой.

— Вот и старость пришла. Ни на что иное больше не гожусь.

Я хлопнул его по плечу.

— Годишься. Но здесь должен остаться тот, кому я доверяю. Возьми лучшую сотню спартанцев и половину гимнетов. Мы скоро вернёмся.

Скоро — понятие растяжимое, но задание от госпожи Ламмасу было не сложное, и я надеялся выполнить его за три-четыре дня, максимум за неделю. Я дал знак трубачу, тот надул щёки, выдул медный хрип, и колонна пришла в движение.

Возле выхода я оглянулся. На пороге барака стояла Николет. Тело её прикрывала шёлковая накидка, растрёпанные волосы обрамляли лицо как оклад икону. Я взмахнул рукой, Николет улыбнулась и прислонилась к косяку. Красавица. Я буду по ней скучать.

Сбоку подкрался Сократ. Именно подкрался, умеет он это делать.

— Господин…

— Оставайся с Николет. Головой за неё отвечаешь.

Некоторое время он шёл за нами, словно надеялся, что я передумаю и возьму его с собой, потом остановился, постоял и вернулся в лагерь.

Дорога тянулась прямо, как будто прочерченная по линейке. В передовом дозоре шли гимнеты. Я приказал им рассеяться по полям и выглядывать всё, что может показаться странным. Сомневаюсь, что хабиру подошли к Вавилону близко. Наверняка они расположились где-то в окрестностях Куту, в одной из деревень и уже оттуда выбираются в набеги. В городе у них есть свои люди, которые сообщают, когда выходит очередной караван. Но осмотреться и быть внимательнее не мешает.

За время пребывания в армии, я обратил внимание, что греки ведут себя достаточно беспечно. Если на марше они ещё пользовались примитивными мерами предосторожности, высылая вперёд и на фланги разведку, то останавливаясь на ночь, забывали обо всём. Никакого укреплённого лагеря, как у римлян, лишь подвижные дозоры из тех же гимнетов или пельтастов. Мне это не нравилось, но переучить их не получалось. Ксенофонт посмеивался надо мной, а когда я злился, пытался объяснить, что, дескать, врага проще держать в напряжении короткими вылазками, да и вообще, только трусы прячутся за стенами — настоящие мужчины не боятся никого.

Я мог бы поведать ему массу историй, когда реально настоящих мужчин крошили в капусту только из-за того, что они не удосужились огородить себя хотя бы хлипким заборчиком, но все эти случаи относились к будущему, и боюсь, Ксенофонт мои рассказы не оценит.