До вечера мы прошли километров пятнадцать. Я никого не торопил, исходя из соображения, что уставший гоплит плохой воин. Строгих временных рамок госпожа Ламмасу нам не поставила, так что совсем не обязательно выжимать из себя все соки.
На ночь мы встали на берегу широкого канала. Мост через него был частично разобран, оставался только узкий дощатый настил, по которому мог пройти один человек. На берегу лежали сложенные в штабеля брёвна, стояли высокие козлы под распилку досок. Выглядело всё так, будто шёл ремонт. Я приказал Никарху перейти с гимнетами на другую сторону, а с рассветом, не дожидаясь, когда переправятся остальные, идти на Куту.
До темноты я ходил по берегу. Один раз прошёл по настилу до середины канала и стоял, слушая, как вода рассекается об опоры. Потом вернулся. Возле брёвен качнулась тень. Я насторожился, сделал шаг назад и на всякий случай взялся за рукоять фалькаты.
— Брось, — раздался насмешливый возглас Ксенофонта. — Я лучше тебя дерусь на мечах.
Он подошёл ближе.
— Ты встревожен, Андроник.
Это была констатация, а не вопрос.
— Мост разрушен.
— Я говорил с местным жителем. Вчера вечером поднялась вода и снесла его. Здесь такое бывает.
— И случилось это именно к нашему приходу.
— Всё в воле богов. Когда они ссорятся, страдают люди.
Возможно, он прав. Но внутренние разборки олимпийцев меня беспокоили мало. Я думал о хабиру. В колонне их было сотни полторы-две, не больше. Пусть к ним на помощь подошли ещё несколько групп, пусть их будет тысяча или даже две тысячи — против греческой фаланги они не устоят.
И всё равно тревога давила на плечи. Прав Ксенофонт, я встревожен. Почему?
Утром мы переправились через канал. Никарх с гимнетами ушёл к Куту, как я и приказывал. На дороге можно было разглядеть их следы — тонкие цепочки плоских отпечатков сандалий. Примерно через две стадии они начали расходиться влево-вправо, пока не исчезли совсем. Остались только невнятные отметины двух-трёх дневной давности. По срокам это подтверждало слова госпожи Ламмасу о пропавших караванах.
К полудню мы вошли в деревеньку. Я рассчитывал поговорить с жителями и отправить вестового к местному энси. Он наверняка знает больше о набегах хабиру. Однако дома стояли пустые. Ни людей, ни животных, только разбросанные вещи на улице, как будто жители покидали деревню в спешке.
Это настораживало ещё больше. Кого люди так испугались? Хабиру? Или их просто эвакуировал по приказу энси?
На ближайший холм выдвинулся отряд гоплитов осмотреться. Ксенофонт ушёл с ними. Я приказал обыскать дома, собрать продовольствие и обустраивать лагерь. На торговой площади развели костёр, подвесили над огнём чаны. Когда вода забурлили, бросили туда чечевицу. От Ксенофонта прибежал вестовой, сообщил, что на дороге показался всадник.
Я взял несколько человек, отправился навстречу. Лошадь шла понуро, никто её не подгонял, да и всадник не сидел в седле, а лежал. Я видел склонённую голову, опущенные руки. Не доходя до деревни, лошадь свернула к обочине и начала щипать траву. Человек попытался выпрямиться, не удержался и свалился на землю. Лошадь испуганно отшатнулась и отошла в поле.
Мы подбежали. Двое гоплитов подхватили упавшего всадника под руки, подняли. Никарх. Увидев меня, он захрипел, в уголках рта запузырилась кровь.
— Анд… Анд…
Он никак не мог выговорить моё имя, выплёвывая вместе со звуками сгустки крови. Я присел перед ним на корточки, обхватил ладонями за голову.
— Никарх, что случилось? Хабиру? Далеко они?
Он улыбнулся и потерял сознание.
Издалека докатились звуки барабанного боя. Они зазвучали внезапно, отразились от холмов и погнали мурашки по коже. Нечто похожее происходило в битве при Кунаксе. Под такой же дребезжащий грохот на нас двигалась персидская армия. Однако хабиру под барабаны не ходят, значит, и здесь персы. Перебили наших дозорных, ранили Никарха, и теперь не узнать: кто, откуда и, главное, сколько.
Следом за барабанами долетел запах пыли. Горизонт очертила серая линия и, разрастаясь, потянулась в нашу сторону. Это не двести человек, и не триста, и не тысяча.
На дальних холмах показались всадники, закрутились, увидев нас, и исчезли. И почти сразу меж холмов потянулись пехотные колонны. На дорогу выехали колесницы и на ходу начали выстраиваться в шеренгу. Их было не много, но достаточно, чтобы испортить настроение.
Что-то кольнуло под рёбра, наверное, догадка. Отправляя нас сюда, госпожа Ламмасу находилась в неведенье. Может быть, послы вавилонян действительно говорят с послами Артаксеркса, пытаясь договориться о мире, но сам царь мира не желает. Ему нужны его владения. Он пришёл вернуть себе Вавилон.
— Возвращаемся в деревню, — приказал я.
У околицы стоял Ксенофонт. Посмотрел на Никарха, закусил губу.
— Видимо, госпожа Ламмасу не договорилась с царём. Что думаешь делать?
Что я думаю… Хотелось сказать: ты тоже стратег, предлагай! И он, конечно, предложит, но старший всё-таки я, мне и принимать решение.
— Персов слишком много. Отступим к каналу, переправимся, сожжём мост и вернёмся в город. Там разберёмся, кто с кем не договорился. Сейчас иди вперёд, формируй колонну, я займусь прикрытием. Пехота нас не догонит, но колесницы уже рядом.
Ксенофонт повёл передовые сотни к переправе, со мной остался один лох спартанцев. Шли не быстро, торопиться смысла не было. Пока все переправятся на другую сторону по узким мосткам, времени пройдёт час, поэтому когда колесницы догнали нас, до канала оставалось не меньше десяти стадий. Я видел заросли ивы прикрывающие русло канала и людей, столпившихся у входа на мост.
Колесницы растянулись полумесяцем. Возницы защёлкали вожжами, погоняя коней. Мы перестроились в клин, опустились на одно колено. Первый ряд выставил копья, второй поднял щиты над головами. Колесницы промчались мимо, окатив нас пылью и стрелами. Рваться дальше к переправе не стали, побоявшись оказаться меж двух огней, развернулись по широкой дуге и остановились. Лошадь не машина, более трёх раз за бой её в галоп не поднимешь. Персы решили поберечь силы и подождать, когда подойдёт пехота.
Нам ждать персидскую пехоту надобности не было, мы поднялись и продолжили движение к переправе. Уже возле канала колесницы вновь попытались атаковать. На этот раз к ним на помощь успели подойти хабиру. Значит, госпожа Ламмасу в чём-то была права. Хабиру действительно грабили караваны, но делали это с одной целью — привлечь внимание, выманить нас на себя и уничтожить. Их было сотни четыре, вооружение то же, что и раньше — топоры и фалькаты. Для поддержания порядка в толпе рабов этого достаточно, а против спартанцев — ни о чём.
Однако смелости им было не занимать. Едва мы успели перестроиться, они навалились на нас толпой, и с остервенением принялись рубить щиты. Металлическая оболочка гоплонов[36] не выдерживала и прогибалась. Устоять под такой яростью было трудно, и мы начали пятиться. Если бы хабиру догадались удлинить фронт, никакая выучка нас не спасла бы. Но они не догадались, а вернее, что-то сдерживало их. Они давили на центр строя, пытаясь продавить его своей массой, однако на фланги не шли.
На помощь к нам двинулась ещё сотня гоплитов. Их попытались взять в оборот колесницы; подлетели, закружили карусель, осыпали стрелами, но идти на сближение не осмелились и отступили. Хабиру тоже начали отступать. Они отхлынули, огрызаясь, встали на расстоянии, и скалили зубы. Старшей среди них была всё та же тётка, которая отбирала рабов на убой. Она стояла позади своих псов, возвышаясь над ними почти на голову, и что-то говорила. Её слушали и подчинялись.
Мы переправились на другой берег канала. Последними шли плотники из местных, сбивали доски настила и подрубали опоры. До следующей переправы было полдня пути, персам придётся сделать солидный крюк, значит, до Вавилона мы доберемся раньше. И всё равно надо поторопиться. Очень хочется посмотреть в золотые глазки госпожи Ламмасу и спросить, что здесь делают войска Артаксеркса.
