Размерами дворик походил на волейбольную площадку, покрытую каменными плитами. По периметру возвышались колонны, до середины увитые диким виноградом, в центре фонтан — небольшой, круглый. У нас в городе на площади Минина такой же. В жару вокруг него собирается масса народу с детьми. Визг, смех, сутолока…
Возле фонтана, чуть прикрытая струями воды, стояла Николет.
Из головы вылетело всё. Я кинулся к ней, но наперерез из-за колонн вышли четверо стражей. У каждого в руке стилос. Не надо было бросать фалькату, сейчас бы она пригодилась, но и её отсутствие не остановило меня. Я резко шагнул к первому, ухватил за запястье и вывернул руку. Пальцы его разжались, стилос выпал, а я потянул руку на себя и вверх. Пусть попляшет передо мной на носочках. Второй набежал от фонтана. Его я встретил прямым ударом ноги в живот и отбросил на ход третьему. Тот споткнулся, приложился лбом об пол и застыл.
Четвёртый оказался умнее. Он не стал торопиться, остановился, выждал мгновенье и метнул стилос в меня. Броска я не ожидал. Перехитрил, гадёныш. Нож вошёл под ключицу и упёрся в лопатку. От боли передёрнуло сознание. Я вырвал его и боковым махом метнул обратно. Стилос вошёл четвёртому в грудь по самую рукоять.
Счёт стал в мою пользу: как минимум два-ноль. Первый продолжал скакать на носочках, и чтобы вывести его из игры, я сильнее довернул кисть, кости лопнули, и он закружился с воплем, прижимая сломанную руку к животу. Оставался третий, но он всё ещё переваривал мой удар и возвращаться в бой не спешил. Слава спартанским учителям Андроника!
Я подбежал к Николет, сжал её — крепко-крепко. Она стояла как истукан, бледная, и только уголки губ подрагивали, словно в конвульсиях.
Я стал целовать её глаза, рот, щёки, шею и приговаривал:
— Люблю тебя, люблю…
А она вдруг осела.
— Андроник…
— Что, родная?
Она протянула руку. На пальцах была кровь. Белый кафтан на груди быстро пропитывался красным. Кровь лилась из небольшой ранки на шее. Как же так… Откуда? Я быстро придавил рану пальцами, в голове пульс начал отсчитывать секунды. Николет улыбнулась. Она как будто не понимала, что происходит.
— Мне нравятся… так нравятся твои глаза… Эти золотые блёстки…
Она выдохнула и уснула.
— Нет, нет, нет. Подожди! — я встряхнул её. — Николет… Эй… Эй! Кто-нибудь! Помогите!
Не отпуская тело, я обернулся. В проёме между колоннами стояла госпожа Ламмасу. Взгляд резко сфокусировался на ней. Это она убила Николет! Это она…
Между нами встал третий охранник. Он ударил меня стилосом в бок, потом в живот, снова в живот, в горло. Я пытался устоять, сделал шаг вперёд, не смог и упал на колени. Руки ослабли, тело Николет опустилось на пол, а сам я медленно завалился на спину. Вот и всё. Вавилон, Анабасис, Древняя Персия. Ну их к дьяволу. Ничего не получилось. Но хотя бы умру рядом с той, которую…
Глава 14
Состояние: Санкт-Петербург, 2 ноября 1833 года
Где-то капала вода. Кап… Кап… Кап…
Мерный однообразный звук залезал в уши дождевыми червями и сводил с ума. От его бесконечности и неуёмности хотелось разбить голову о стену.
Но я не мог.
Я стоял на коленях на каменном полу, руки скованы цепями и вздёрнуты кверху, на голове кожаный мешок. Я пытался сбросить его, но тюремщики знали своё дело. Они обвязали горловину вокруг моей шеи верёвкой, но так, чтобы я не задохнулся и не задушил себя сам.
И в этой позе я стоял месяц. Или два. Или год. Или неделю. Не знаю. Время тянулось, я думал о Николет. Я вспоминал её лицо, пятно крови на груди, последние слова… Она говорила о золотых блёстках в моих глазах. Я такой же, как халдей и госпожа Ламмасу. Я маг…
Я думал, думал, а время продолжало тянуться, вода продолжала капать. В какой-то момент происходил хлопок, словно самолёт преодолевал звуковой барьер, а потом время тянулось снова, вода капала…
Кап… Кап… Кап… Хлопок!
Кап… Кап… Кап… Хлопок!
Иногда я слышал шаги, кто-то проходил мимо, позвякивая ключами. Иногда он останавливался возле меня, стоял несколько секунд и уходил. Однажды пришли двое.
— Он ещё не готов.
— Третий год пошёл.
— Время не имеет значения.
Я уже давно должен был умереть, хотя бы от голода. Пусть я не видел, как время идёт, но я чувствовал, как оно тянется. Оно высасывало из меня эмоции, высасывало память. Образ Николет таял, и чтобы удержать его, я начинал кричать.
Кап… Кап… Кап… А-а-а… Хлопок!
Кап… Кап… Кап… А-а-а… Хлопок!
Потом я перестал кричать, потому что перестал видеть в этом смысл. О Николет я больше не вспоминал, зато начал петь: тихо, без интонации, без мотива. Когда песни закончились, я перешёл к стихам, от стихов к прозе. Потом погнал отсебятину. Я произносил слова, не оборачивая их в какой-либо смысл — просто слова, потому что мне нравилось, как звучит мой голос.
А потом я замолчал. Я возненавидел свой голос, но полюбил тишину, и в этой тишине вдруг услышал:
— Эй, давно здесь?
Я завертел головой.
— Где вы?
— Возле арки.
— Арка? Какая арка?
— Так ты ещё и в маске.
Слова прозвучали как утверждение, значит, говоривший не видел меня, но знал, что здесь происходит.
— Прошу вас, скажите, где я? Что со мной?
Изо рта выскакивали нотки мольбы и страха.
— А сам как думаешь, родной? Это тюрьма.
— Тюрьма? И всё? Я, наверное, схожу с ума. Я так долго здесь нахожусь, меня не кормят, не дают воды, но я до сих пор жив. Это невероятно. Такого не может быть.
— Может. В этой тюрьме тела не умирают.
Зазвенели ключи, и другой голос произнёс с сожалением:
— Аскольд, ты же знаешь порядок: разговаривать с другими испытуемыми запрещено.
— Сколько вы его держите?
— Время не имеет значения.
Аскольд рассмеялся:
— А он особый, раз вы маску на него надели. Он…
Раздался звук пощёчины.
Я напрягся, цепи вздрогнули.
— Эй, эй! Скажите, где я? Скажите…
— Вот видишь, Аскольд, что ты натворил? Своими разговорами ты вселил в него надежду. Придётся перевести тебя на нижний ярус.
— Не пугай. Я уже был там.
И снова тишина.
Кап… Кап… Кап… Хлопок!
Кап… Кап… Кап… Хлопок!
А потом пришёл человек с ключами.
— Ваше имя?
Говорить не хотелось. Я перегорел. Устал. Теперь мой друг — безмолвие.
— Ваше имя? — терпеливо и с той же интонацией повторил он.
— Да пошёл ты…
— Я могу уйти и вернуться спустя год. Или годы. Как вы предпочитаете?
Да, он это может. Он вообще может забыть обо мне, и я сгнию в этой дыре. Сгнию не телом — душой; тела, если верить Аскольду, здесь не умирают.
— Что вы хотите от меня? — прошептал я.
— Я хочу, чтобы вы назвали своё имя.
— Егор. Меня зовут Егор Саламанов. Но вы это знаете.
— Почему вы так считаете?
— Потому что… Я снова умер, да? Там, в Вавилоне? Да, я там умер. И попал в это тело. Вы приложили к этому руку. Не знаю как, но вы сделали это, и, значит, знаете моё имя.
— Мы знаем о вас всё. Хотите чаю?
— Что? — не понял я.
— Я предлагаю вам выпить со мной чаю. С пирогами. Их неплохо готовят в трактире Агеева. Это здесь неподалёку.
Он произносил слова, смысл которых я давно утратил. Я понимал, что он имеет ввиду, но не помнил, как это выглядит и каково на вкус. Но я всё равно закивал, потому что в этом заключалось разнообразие.
И надежда.
Где-то в темноте закрытых глаз затрепыхался огонёк…
— Да, да, я хочу. Я хочу чаю!
— Подождите немного.
Я замер. Я думал, что сейчас с меня снимут маску, цепи и поведут куда-то по коридору. Но было тихо. Человек с ключами ушёл, вода продолжала капать…
— Как вы себя чувствуете?
Я сидел на диване, в левой руке трость, в правой цилиндр. Помещение было светлым. Широкие окна открывали вид на улицу. Проехала карета, по тротуару прошли две женщины в старомодных пальто. Это точно не Вавилон, и точно не двадцать первый век.
