— Друзья мои, — обратился Николай Николаевич к своим воображаемым ученым сотоварищам, — давайте добивать зверя. У нас крупная добыча: третья геосфера, мир подлинно пластического вещества плюс излучение Биронта.

Его никто не одергивал. Геолог мог разговаривать с собой сколько угодно. В разговоре находили выход мучившие его колебания. Сейчас перед глазами находилось такое, к чему рвутся ученые, как и он, посвятившие себя изучению земных недр. Быть единственным свидетелем преобразования вещества, провести ценнейшие наблюдения и остановиться на полпути — это будет равносильно предательству, дезертирству, преступлению перед наукой.

Часы тянулись бесконечной чередой. Николай Николаевич работал до изнеможения. Проработав около четырнадцати часов без отдыха, геолог заснул так внезапно, словно потерял сознание.

Проснувшись, он увидел напротив в кресле Биронта. Атомист часто моргал глазами, и лицо у него было виноватое, измученное.

— Я не могу, — пролепетал Валентин Макарович, — я не могу ничего не делать. И работать тоже не могу.

— Мы будем систематически передавать наверх результаты наших наблюдений, — сказал Николай Николаевич.

— Вы думаете, их услышат?

— Может быть, и не все, но услышат. Доказательства тому у нас уже имеются, хотя бы последняя весточка сверху.

Кончиками пальцев Биронт несмело дотронулся до рычажков переключателей, помедлил и сокрушенно покачал головой.

— Я совершенно не подготовлен к этому, — он умоляюще взглянул на Дектярева. — Я только ученый, теоретик. Если бы вы знали, какой у меня письменный стол, мягкое кресло. И окно в моем кабинете огромное. Я люблю работать при восходе солнца. Тогда оно не очень яркое, но света полно. Все еще спят. Только голуби слетаются к окну. У нашего дома столько голубей.

— Все мы здесь обыкновенные люди, Валентин Макарович, — как можно мягче возразил Дектярев. — Нам свойственно увлекаться и… делать ошибки. Но никто не дал нам права изменять долгу. На вашей совести — природа излучения. Наверху ждут от вас полных и точных сведений.

— Да, да, конечно.

— Ту-ту, ра-ра, ру-ру, та-та, — загудел Дектярев, хотя один вид Биронта нагонял на него тоску.

Оба ученых имели очень мирный нрав и менее всего мечтали о героических поступках. Они привыкли к своим семьям, к постоянному, определенному кругу друзей. Даже Николай Николаевич, который, возвратившись из одной экспедиции, уже начинал готовиться к другой, скучал о доме. С годами, вместо того чтобы свыкнуться с частыми разлуками, он переносил их все тяжелее. Это было связано сначала с появлением детей, потом внучат.

— У вас ведь тоже есть дети, — обратился Николай Николаевич к Биронту.

— Два сына. Дочь.

— У меня побольше. И куча внучат. И знаете, что я подумал? Дети — самые строгие судьи наших поступков. Детям всегда хочется иметь выдающихся родителей. Ну, ладно, мы не выберемся отсюда.

Биронт содрогнулся и шире раскрыл глаза. Геолог сделал вид, что ничего не заметил.

— Допустим. Наша гибель оправдает все наши промахи. А если выберемся? Сумеем ли мы скрыть, что дрожали от страха, как зайцы?

— Мне кажется… вы очень… правы.

— Еще бы! Как можно ничего не делать, когда сама судьба привела нас в сокровенные тайники природы. Вы только посмотрите, какой богатейший материал для обработки. Разве не нашлись бы исследователи, которые, не колеблясь, согласились бы оказаться на нашем месте, лишь бы увидеть то, что видим мы с вами?

— Да, да, вы, конечно, правы, — пробормотал Биронт, и руки его невольно потянулись к переключателям. — Вы правы. И все-таки то, что случилось с нами, ужасно. У меня голова раскалывается на части. Я же совсем не храбрый человек. Я не переношу физических страданий. Я просто сойду с ума.

— Чепуха! — отрезал Николай Николаевич. — Наши головы имеют особую закалку и раз выстояли пятьдесят лет с гаком в борьбе с матушкой природой, сейчас им совсем — ничего не сделается.

Он опять загудел и погрузился в вычисления. Биронт сосредоточенно наблюдал за ним, за движениями его рук, за выражением лица. Спокойствие Дектярева казалось ему непостижимым.

Медленно двигались ленты на барабанах самописцев и счетно-решающих устройств, сухо пощелкивали переключатели. Каждый прибор, как раскрытая книга, рассказывал удивительные вещи. Сжатие вещества достигло фантастических размеров, но химический состав в окружающей среде оставался без изменений. В свободном состоянии находился только кремний. Прочие элементы цепко держались за кислород, образуя с ним простейшие безводные окислы.

А куда же девалась вода? Вода, которая являлась неотъемлемой составной частью сульфатов, бурого железняка, карбонатов? Водорода и кислорода в свободном состоянии Дектярев не обнаружил.

Тогда он принялся за поиски воды.

Ему удалось обнаружить ее с помощью лучевых электронных анализаторов. Вокруг было полно воды, гораздо больше, чем во всех земных океанах, вместе взятых. Но в каком физическом состоянии? Наблюдения принесли любопытные результаты.

Вода под действием давления приобрела удельный вес, близкий к удельному весу цинка. Дектярев получил возможность наблюдать твердую, раскаленную до трех тысяч градусов породу, которую он не мог назвать никак иначе, как водой.

С расчетным бланком, на котором решающая установка выбила колонки чисел, Дектярев поспешно поднялся наверх.

Скорюпин, Чураков и Сурков сидели за столом, они только что открыли подогретые коробки с концентратами. Был ли это завтрак, обед или ужин, никто из троих уже не знал. Они ели с таким видом, с каким больной человек принимает необходимое, но страшно горькое на вкус лекарство.

Дектярев протянул бланк с расчетами Суркову и, прикрыв окончательные расчеты, спросил:

— Что это по-вашему?

— Цинк, конечно, — небрежно пробежав глазами колонку цифр, ответил Вадим.

— Вода! — открывая окончательные результаты вычислений, торжествующе провозгласил Николай Николаевич.

Вадим, не сводя завороженных глаз с бланка, встал. Машинально провел он рукой по волосам, сел и снова поднялся.

— А мы двигались с постоянной скоростью, — вслух подумал он. — Как же происходило распыление вещества? Да и вся механика взаимоотношений бура и среды становится непонятной.

В его воображении медленно вырисовывались очертания нового термоядерного бура. Поскольку скорость движения подземохода, несмотря на увеличение плотности базальта, оставалась неизменной, можно с уверенностью сказать, что бур не полностью использует подаваемую энергию.

Чтобы проверить свое предположение, Вадим спустился к пульту управления, сел в кресло и нажал кнопку. Бур заработал, автоматы включили двигатель. Корабль пришел в движение.

Дектярев, открывший рот, чтобы диктовать Скорюпину, застыл на месте. Замерли Биронт и Чураков. Но Вадим уже протянул руку к другой кнопке, и движение прекратилось. Паша глотнул вставший в горле комок. Николай Николаевич смотрел поверх головы связиста, а когда его глаза встретились с глазами Павла, Скорюпин понял, что геолога поразила какая-то новая, необычайная идея.

— Подожди-ка минуту, — Дектярев потер лоб ладонью, — подожди…

Несколько секунд работы бура оказалось достаточно, чтобы подтвердить предположение Вадима. Электронная счетно-решающая установка выбросила ему бланк с результатами расчета: сила тока, идущего на распыление, могла быть снижена на восемь процентов!

«Ну и что же? — сказал себе Вадим. — Не все ли равно теперь?»

Но остался за пультом и раскрыл журнал.

«Обреченный на смерть ищет новую конструкцию бура, — мысленно усмехнулся Вадим. — Самообман…»