– На Охоту в прошлом году мы шли меньше, – он хмыкнул.

– Вы шли с позволения чародея, – подметила Зулейка.

– Посмотрим, – парень пожал плечами.

Ему не хотелось верить, что чародей уже настиг их и решил начать жестокую игру: заговорить тропу и заставить её истощить их, а затем привести–таки к дому. Чтобы неповадно было.

Что–то подсказывало Лыцку, что завтра они будут любоваться выжженной землёй и резвиться среди Пустоши. А ведь когда–то там раскидывались деревья, цвели кустарники и пели птицы. Среди учеников ходил слух, что степные кочевники попытались прогнать чародея и поселиться в чаще – тот же проклял их, да так, что самые плодородные земли охватило пламя. Тлело оно три дня и три ночи, унося с собой всю Жизнь из недр почвы. С тех пор там всё черным–черно, а в чащу никто не суётся. Но верить ли этому рассказу, Лыцко не знал. Может, выжженная земля там была задолго до прихода чародея.

Он вообще не любил россказни о могуществе господаря. Видите ли, так силён, так способен, что ни одна хворь не берёт, а Смерть бегает вокруг ворот, да в сами ворота не заходит. Чушь! Лыцко верил, что всякого живого можно убить. И чародей – такой же. Да, знающий, да, видевший многое, но он по–прежнему оставался человеком, из плоти и крови.

– Слушай, а ты не знаешь, сколько лет–то ему? – задумчиво спросил он Зулейку.

– Господарю–то? – она взглянула на брата. – Да нет, не думала как–то.

– Много, – Лыцко улёгся, опершись о дуб. – Седина сединой. Наверняка уже одной ногой в могиле, а второй упрямо упирается.

– Умрёт он, как же, – она хмыкнула. – Да он всех нас ещё переживёт!

Лыцку очень не хотелось с ней соглашаться. Вот не могло взяться у старого чародея столько времени. Уж кто–кто, а он, Лыцко, застанет его погибель и вдоволь напьётся на поминках.

– Неа, – парень заговорщицки ухмыльнулся. – Не переживёт!

Он собирался вдоволь насладиться долгожданной свободой. Добиться славы, какой–никакой, жениться на красавице, заранее нацеловавшись с разными девицами, и всю жизнь дразнить дурных русалок, которые иногда пытались заманить его ко дну. Нет уж, Лыцко надышится и нагуляется всласть. Может, однажды даже помянет чародея добрым словом, если доживёт до тех лет. Не умрёт он раньше какого–то старика – слишком милой казалась ему жизнь. Милее её была только воля.

– Эх, воля–вольная, – он потянулся, устраиваясь поудобнее, – выйдем из этой проклятой чащи и как заживём!

Зулейка улыбнулась. Она была полностью согласна с ним.

7.

От багряной свечи остался почти огарок, и Марена поймала себя на мысли, что ей придётся использовать восковые. Она уже знала, как создаются господарские, но у неё ничего не получилось бы без Зулейки. Почти всё чародейство упиралось в навий мир. Зато она могла обернуться птицей. Правда, ненадолго. У неё не выходило это так, как у Бажены, которая обучалась перевоплощению в разных зверей. Марена даже не могла раскрывать клюв – настолько слабой были её умения.

Она дождалась, когда погаснет оставшийся кусочек воска и янтаря, затем выскользнула из господарской спальни и крепко закрыла дверь. Уж слишком не хотелось, чтобы другие узнали об этом.

– Ты где пропадала? – на лестнице ей попалась Ядвига. – Мы уже все собрались.

– На чердаке, – невозмутимо ответила Марена. – Будете танцевать с бесами или вызывать умертвие?

– Очень смешно, – фыркнула та. – Можешь встречать Самхейн в одиночестве, мы не настаиваем.

– Я знаю тех, кому сегодня придётся хуже, – она тяжело вздохнула и зашагала в сторону кухни.

Марена мысленно возвращалась к Лыцку и Зулейке. Ей хотелось узнать, каково оно – проводить колдовскую ночь в холодной чаще, среди неведомого зверья, мороков и духов, которые никак не могут найти тепла и покоя. Она же схватила кусок пшеничного хлеба и села в углу стола. Сегодня разговор не клеился – каждый был сосредоточен на своём. Грицай перемешивал колоду, то и дело раскладывая карты. Марена хотела подсмотреть, но вовремя одёрнула себя. Если понадобится, прорицатель сам откроет ей нужное.

– Не ходи к нему, – Грицай посмотрел на Марену так, словно хотел стереть с лица земли. – Пойдёшь – себя потеряешь.

– К кому? – спросила чародейка.

Парень не ответил и принялся снова перетасовывать карты. Совершенно не к делу ей вспомнился Юркеш, но он не писал Марене с тех пор, как закончилось лето. В последних письмах княжич уговаривал её присоединиться к степным племенам, чего она сделать не могла. Ни тогда, ни сейчас. Хотя сердце предательски ныло. Марена утешала себя тем, что их дороги с княжичем всё равно однажды разойдутся, а ремесло останется при ней и ещё теснее вопьётся в душу.

Ярем разливал по чашкам травяной чай с черникой. Бажена доваривала кашу. Ядвига вышивала подсолнухи, Лешко сидел в облике мыши и грыз кусок сыра. Без господаря между ними начал зарождаться холодок, пока ещё маленький. Каждый из них уходил в себя всё глубже и не желал слушать другого. Для Марены это было предсказуемо, но она всё равно грустила.

Как–никак, год назад они наперебой рассказывали о своих достижениях. Лыцко даже умудрился призвать рыбу прямиком посреди стола, а после под всеобщий смех отнёс оную в колодец под суровый взгляд господаря. Он почти молчал, но его присутствие было слишком ощутимым.

– Если мы все – каменья на монисте, то чародей – нитка, – она хмыкнула и сделала глоток. Ягодный запах ударил в нос и заставил Марену улыбнуться. Да, славная смородина, не зря собирали!

– Монисто распадётся, каменья останутся, – отозвалась Бажена. – В этой перемене нет ничего пугающего.

Да – если в самом монисте нет дыхания Жизни, в чём Марена не была уверена. Это ещё одна догадка, которой она не собиралась делиться с остальными. Ей не хотелось плодить слухи, к тому же оставалась надежда, что господарь вернётся. Не после Самхейна, так к Йолю, через другую–третью седмицу.

Она ждала и боялась, зная, что за сделанное её не похвалят. С этим Марена уже смирилась. Если в чародее осталась хоть капля человечности, он поймёт её. Сам ведь не раз твердил, что знания лишними не бывают.

Марена прикрыла глаза. Человеческая часть чувствовала запах хлеба и ягод, иная же – предвидела страшное время. Отчего–то казалось, что грядущая зима станет особенно лютой. Вокруг дома ходили иные. Они хотели тепла, их тепла, но не могли дотянуться. Ученики были отделены чёткой гранью, и она вводила иных в недоумение. Умертвия и неупокоённые духи никак не могли понять, почему у них не выходит зайти.

– Разожги огонь посильнее, Бажена, – чародейка выпрямилась. – У нас намечается и впрямь дикая ночь.

– Я бы достала ещё пряного вина, – Ядвига потянулась.

– С ума сошла? – Ярем скрестил руки. – Нам нельзя пить в Самхейн. Это люди от страха глаза заливают, чтоб ничего не видеть и не слышать.

– Если специй охота, – Бажена зевнула, – могу достать корзинку, побросаете себе в чашки.

– Добротная идея, – улыбнулась Марена. – Доставай!

Ученики оживились, и в кухне стало чуть теплее. Марена слушала рассказы об Охоте, иногда вспоминала что–то сама. С удивлением все заметили, что самое весёлое было связано с Лыцком.

– Вот ведь главная проказа, – Ярем покачал головой. – Удрал, шельмец, в самый разгар лихого времени!

– Этот молодчик и из мёртвой реки сухим выйдет, – усмехнулся Грицай.

– Ещё б ему не выйти, если с русалками спелся, – Ядвига поправила волосы. – Надеюсь, ему там хорошо чихается, в чаще–то.

Марена пила смородиновый чай и не могла скрывать усмешки. Она была уверена, что названный братец тоже вспоминает их добрым словом.

8.

Зулейка ощущала, как дрожала тонкая грань. Перед глазами всё чаще возникал окровавленный серп – символ Жатвы. Охотники закончили своё дело седмицу назад. Они покинули их края, улетев на багровой колеснице, запряжённой двенадцатью псами. Теперь на лунный свет выходили те, кто всё время прятался в тени.

Ветер сливался со звериным воем. Сухие листья кружились и перемешивались. Благо, костёр ещё не погас, но что–то ей подсказывало, что тусклое пламя не согреет их в эту ночь. Лыцко боялся, что тепло привлечёт умертвий. Зулейка тоже, но выбора не оставалось, разве что умереть от лютого холода.