– Может, ты и права, – Лыцко с удовольствием упал на кровать. – Но сейчас я готов убить того, кто мне помешает спать.

Марена не стала ему мешать. Она уселась на пол и начала перебирать птичьи перья, которые насобирала за пределами чащи. Эта ученица была из тех немногих, кого господарь иногда брал с собой. Может, потому, что в ней не было воли. По крайней мере, Лыцко никогда не видел, чтобы она перечила господарю и стремилась куда–то сбежать, хотя бы в мечтах. Скорее наоборот – Марена пришла к нему сама! Впрочем, это не мешало ей прятать палёную воду и изредка не являться к господарю.

Лыцко её не понимал и никогда не хотел. Принимать изнурительную службу за великий дар – ну уж нет! Он скорее умрёт, чем примет слова господаря о «великой семье» за прозрачную воду.

3.

– Ныне канун Самхейна, – хмуро проскрипел чародей. – Жатва закончилась, тёмное время близко. Берегите свои знания и держитесь поближе к огню.

Зулейка смотрела на тарелку с пшеничной кашей и пыталась вспомнить лицо отца. Вот тёплые объятия, вот большие мозолистые ладони, вот губы – и только. Ни глаз, ни носа – лишь размытый силуэт мелькал перед глазами. Ей было всё равно, что за окном тёмно и сыро, что дни стали короче, что господарь был хмурей и седей обычного. Будь её воля, она бы запела долгую песню–мольбу. Такую, которую молодые девушки пели в канун Рождества, собираясь стаями и молясь Всевышнему.

Признайся она в этом господарю, тот вряд ли бы обрадовался. Обозвал бы её нерадивой девчонкой и заставил трудиться сильнее прежнего, зажигая в мёртвом камне огонь жизни, и наоборот – убивая пламя и превращая танцующие огоньки в пустоту. Конечно же, она знала, что в ритуале речь шла о высшей магии, способной создать жизнь по собственной воле. Но эта искра не бралась из ниоткуда – приходилось вкладывать слишком много собственных сил. И с каждым разом ей это давалось сложнее. Может, оттого Зулейка и невзлюбила своё ремесло. Цена за маленький огонёк казалось ей непомерной. Сколько же труда надо вложить, чтобы получить что–то весомее?

– Мы сможем отправиться на охоту? – с нескрываемой радостью спросил Лыцко.

– Тебе лишь бы слоняться без дела, – пробурчал господарь. – Отправитесь, конечно. Да только не вздумайте мне приблизиться к живым!

– Почему, господарь? – она неожиданно для самой себя подала голос. – Что плохого в том, что мы будем говорить с людьми?

– Вам ещё рано, – отрезал он. – Однажды вы все покинете это место. Останется лишь тот, кто захочет. Наговоритесь ещё на века вперёд. Но только не сейчас!

Надежда заиграла в ней снова. Зулейка молила всех богов, чтобы это произошло как можно скорее. Ей не нравилась ни зачарованная чаща, где живое смешалось с мёртвым, ни Пустошь. Её тянуло далеко за грань – туда, где бродят кочевники, где льётся живая кровь и царит много шума.

– Интересно, – заговорил Лыцко, – и когда же, господарь?

– Скоро, – тот преобразился в лице. – Даже ты не представляешь, насколько скоро.

Эта фраза поразила многих. Все восемь учеников начали бурно обсуждать. Кто–то осмелился строить планы, кто–то представлял, как перевалится через край мира. Зулейка ещё раз вспомнила отца. Того, кто совсем недавно казался ей родным и долгожданным. Хочется ли ей пойти к нему и посмотреть в его глаза? Увидеть мать, сестёр? Вместо желания внутри обнаружились тоска и пустота. Она не знала, куда устремится, но понесётся со всех ног вдаль. Будет жадно глотать пропитанный полынью воздух, а потом упадёт на траву.

Свечи в комнате стали ярче, стол – длиннее, а ужин – вкуснее. Зулейка ела с аппетитом и не обращала внимания на остальных. Скоро, совсем скоро, может, даже завтра! О, как застучало её сердце! Конечно, это не укрылось от господаря. Он знал каждого из них. Он кормил и наставлял их, заставляя изучать непомерно тяжёлое ремесло. И он понимал, что седьмая, как и большинство из них, хочет уйти.

– Скоро–скоро, – хмуро произнёс чародей, прихлёбывая хмельное варево, – но не думайте, что вам придётся просто!

– В каком это смысле? – нашёлся Грицай.

– О, нам будет тяжелее без тебя, господарь, – заговорщицки усмехнулась Ядвига.

– Как будто у нас есть выбор, – пожала плечами Марена.

Они разговорились так, будто чародея и вовсе не было рядом. Действительно: Зулейка заметила, как он вытер губы полотенцем и ушёл, оставив сложенную посуду. Господарь редко говорил с ними о чем–то постороннем, куда больше – учил. Неведомая сила потянула её вслед за ним. Зулейка ведь совсем не знала, из чего был создан этот человек.

Всё, что он делал – раскрывал перед ними запретные двери, но никогда не говорил о себе. А ведь ему наверняка минул не один век. Но в их доме ни разу не появлялось гостей. Никто никогда не приходил к господарю и не интересовался его жизнью. Как будто сам мир и вовсе забыл о чародее.

– Чего тебе? – он не оборачивался, но этого и не нужно было. Господарь знал, что Зулейка пошла за ним. Он чуял её, как и остальных восьмерых.

– Я, – она замялась, – хотела спросить, как лучше подготовиться к Самхейну.

– Подготовишься к нему, как же, – пробурчал он. – Но пошли, потолкуем.

Господарская комната пахла совсем иначе. Зулейка чувствовала запах вереска и полыни. Повсюду валялись листки с исписанными чернилами, книги. В углу стоял деревянный стол. И ей совершенно не хотелось знать, какое существо оставило на нём три громадных царапины. Уж явно не волк и не медведь. Господарь никогда не проявлял интереса к охоте, да и коней не держал. Он – Зулейка знала – становился иногда птицей и покидал дом, но ненадолго. А ещё он мог определить, где находится ученик. Так он нашёл Лыцка, а ещё однажды застал Зулейку, когда у той не получалось заговорить каменную глыбу.

– Самхейн, – господарь уселся на стул, – древний праздник. Ты должна помнить, что в этот день ткани миров переплетаются и к нам может проникнуть нечто неизведанное, то есть из нави.

– Поэтому обычные люди сходят с ума и становятся обозлёнными, – она пересказала строчки из книги.

– Ты не представляешь, сколько дел можно натворить за эту ночь, – чародей уставился на неё, и его глаза недобро сверкнули. – Можно весь мир с ног на голову перевернуть, спевшись с самыми сильными бесами, чего я тебе, дорогуша, очень не советую делать. Можно сплести судьбы великих людей, можно зачаровать саму Смерть, – он осёкся. – Да, ты можешь сделать многое.

– А если я не хочу ступать в мир нави? – Зулейка поёжилась. – Господарь, не поймите превратно, но… Там холодно и зябко. И мне не хотелось бы чувствовать… неживых.

– Смирись! – неожиданно воскликнул он. – Тебе придётся чувствовать неживых! Таков твой дар. Но я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Думаешь, я не вижу твой страх? – чародей криво усмехнулся. – Никому не хочется быть кормом для иных. И тут ты права, дорогуша. Ты хочешь защитить себя и слышать иных, зная, что они ничего не сделают твоей душе.

Зулейка кивнула. Чародей выудил из–под кипы бумаг несколько листков, исписанных вдоль и поперёк неровным почерком. Где–то были зачёркивания, надписи сверху, знакомые знаки.

– Тебе надо ещё усерднее заниматься, – фыркнул господарь. – Занимайся, не щадя рук, если так боишься за свою душу! А теперь ступай. У меня есть другие дела.

– Благодарю вас! – она поспешила подхватить пожелтевшие свёртки и выйти.

Зулейка чувствовала себя очень глупо. Она сама напросилась на дополнительную работу! Теперь у неё совсем не будет времени на отдых. Господарь наверняка спросит с неё через седмицу–другую, захочет узнать, что получилось. Зулейке никогда не нравилось навлекать на себя его гнев или даже неудовольствие, поэтому придётся упорно работать.

Она вернулась в комнату удручённая и озадаченная. Лыцко и Марена в стороне беседовали о птицах и перьях. Марена увлечённо рассказывала парню о том, как славно было бы жить в горах всё лето – тот поддакивал и перебирал скарб соседки. Зулейка не стала отвлекать их – молча спрятала свитки под подушку и упала на постель. День был длинным и тяжёлым, впереди – почти такой же, и ей надо было непременно выспаться.