– На вот, – Бажена протянула ей испечённый хлеб и мешочек с зерном. – Пригодится в дороге–то.

– Благодарю тебя, – она обвела всех троих взглядом. – Я обязательно вернусь. Не оставлю вас тут надолго. Передайте господарю, если прилетит раньше, пусть не злится на меня.

Глупые слова. Чародей будет в ярости. Марена посмотрела в глаза Грицаю – тот оставался невозмутимым. Значит, ничего страшного в будущем не было. Может, и обойдётся.

– Постараемся, – отозвался Лешко.

– Скоро свидимся, – она обернулась и улыбнулась напоследок. – Обязательно свидимся, братья и сестра!

Марена выбежала за ворота, где её ждали. Стоило ей запрыгнуть в повозку, как лошадь тут же тронулась с места. Их понесло по неведомой тропе сквозь воющий лес. Здесь слилось всё: волчьи оскалы, лица лесавок, запахи мха, ели и можжевельника. Где–то поблизости мелькнул звонкий ручей. Марена почти ощутила вкус холодной свежей воды. Под колёсами шуршали сухие листья – ковёр вился и мягко расстилался под ними. Но чаща не спешила заканчиваться. Возница гнал и гнал, тропка словно хохотала, заставляя их поворачивать раз за разом.

– Не переживай, красавица, – он посмотрел на Марену – Не успеешь глазом моргнуть, как будем у перелеска, а там и степь недалеко.

Марена обернулась назад и не увидела знакомых ворот, словно сам лес закрыл их. Деревья сошлись, оставив вокруг царство иных. Люди не ступали в чащу, и правильно делали. Лесовые не любили, когда кто–то тревожил их покой. Они могли закружить, а могли позвать с собой на пир и угостить незнакомцев. Только не знали последние, что отведавший угощения сам становится слугой Лешего, превращаясь в лешачонка или его подобие. Сама Марена редко ступала за ворота. Она не знала, какой договор был у чародея с Лешим, но их не трогали. Даже сбежавшего Лыцка, хотя тогда его заставили долго побродить, чтобы впредь не хотелось покидать избу.

8.

Перед Зулейкой не было зарождающегося чудовища – она оказалась в княжьем тереме. Но любоваться расписными рисунками тоже не хотелось – её понесло дальше, к пирующим. На лицах людей была написана радость, но Зулейка видела иное: их поедали. Чёрные твари прилепились к их душам, вынуждая поглощать всё больше. Больше еды, вина, денег, самоцветов. Так хмельной пир перерос в побоище. Молодые княжичи начали рубить друг друга, не особо разбираясь, кто кому приходился братом–сватом. Каждый хотел одного – усесться на главном стуле и править степным княжеством, ведя свои дела с соседями. Чёрные твари ликовали, а затем понесли их души в лесную чащу. Зулейка сразу поняла: они подкармливали то, что рождалось там. Особенно ей запомнился красивый и статный княжич, который бился сильнее и яростнее остальных. Тёмные кудри и хищный проблеск глаз запал в девичью душу и заставил её трепетать от страха. Жуткий это, стало быть, человек, жуткий и гнилой от плоти до духа.

Когда Зулейка проснулась, то увидела, как Лыцко переговаривается с кем–то. Солнце едва–едва всходило, в шаге от них дотлевал ещё тёплый пепел.

– Я Яремче, – незнакомец развернулся к ней, – слуга княжича Ягрэна, будущего князя этих земель.

– Земли Пустоши никому не принадлежат, – напомнил Лыцко. – Так повелось с древних времён.

– Я не буду спорить, – отозвался тот. – Ягрэн скоро станет князем, он и решит, что как будет.

Зулейка протёрла глаза и внимательнее рассмотрела незнакомца. Лук, колчан со стальными стрелами, кинжал, багряный пояс, рубаха и потёртые штаны. Видно, не самым богатым княжичем был этот Ягрэн – иной бы разрядил своих слуг покраше. Или они встретили далеко не приближённого. Озвучивать свои догадки она, конечно же, не стала.

– Мы пришли издалека, – начал Лыцко. – Из земель, что находятся за колдовским лесом.

– Вы пересекли чащу? – изумился Яремче. – Неужели не слышали о чародее?

– Слышали, – на губах брата выступила самодовольная усмешка. – Он нас пропустил.

– Ну дела, – тот хмыкнул. – И впрямь дивное нынче творится.

– А что ещё творится–то? – спросила Зулейка.

– Да разное, – Яремче махнул рукой. – Вот как придём поближе к людям, сами узнаете. Вдали от дома болтать не стану. Сами–то вы кто такие?

– Дом наш сгорел, – нашёлся Лыцко. – В деревне делать было нечего, решили податься в другое место, других посмотреть, себя показать. Меня ты уже знаешь, а сестру мою Зулейкой звать.

– Страшное время, ты прав, Яремче, – ответила Зулейка. – А как тебя занесло на Пустошь?

– Дык это, – Яремче посмотрел вдаль, – кривотолки пошли, словно в лихом лесу неладно что–то. Князь Ягрэн попросил меня сходить, разузнать да посмотреть, не изменилось ли что.

Лыцко и Зулейка многозначительно переглянулись.

– Дурной лес, да, – согласился брат. – Но мы, как видишь, живы остались, пусть еле ноги унесли.

– Вот и оно, – кивнул Яремче и продолжил шёпотом. – Лихо там крепчает, все чувствуют. Чуют, да говорить вслух боятся.

Зулейка нахмурилась. Значит, и впрямь зреет злое семя, только кто его остановит? Одно лишь радовало – если Яремче добрался до них, значит, и они скоро доберутся к людям, а там и виднее станет. В господарском доме им делать нечего, а в Пустоши оставаться нельзя было.

Навий мир шептал об одном: бежать подальше от чащи, греться у костров или в тёплой избе и встречать зиму рядом с живыми. Может, и лихо их стороной обойдёт, кто знает. С тем, что затаилось глубоко внутри леса, под корнями деревьев, Зулейка не хотела иметь ничего общего. Следовало бы оповестить остальных, только как? Назад она не повернёт. С другой стороны, они неглупы, могли догадаться сами. А если нет?

Как только они с Лыцком найдут пристанище, Зулейка обязательно отправит в господарский дом весточку через духов. Обращаться к служителям нави ей, простой смертной, не следовало бы, но пусть будет так, хотя бы для очистки совести.

Яремче пах потом, сталью и хлебом, и тут–то до Зулейки дошло: вот он, первый встреченный ими человек, из плоти и тёплой крови. Этот незнакомец показался ей таким живым, что чародейка едва не кинулась к нему в объятия. Яремче шёл по морозной и чёрной земле, и Зулейка поневоле залюбовалась им. Да, он некрасив, вряд ли богат, но он всё–таки самый настоящий человек, и это уже многое значило.

– Совсем одичала, сестрица, – тихо цокнул Лыцко. – Будут ещё люди, и немало.

Зулейка улыбнулась, прогнав из головы мрачный сон. Люди – это тепло. Пусть перемешанное с ложью и дёгтем, но всё же тепло, И Жизнь. В разы лучше, чем цепкие руки Морозной Матери и неживой взгляд старого чародея. Прав был Лыцко: мрачные времена остались позади, как и лес с его тайнами и семенем под тяжёлыми корневищами. Впереди у них – вольная степь с кочевниками и княжествами. И в этот мир они пришли сами, на собственных ногах, без всякой чародейской силы.

1.

Огарок догорал, оставляя после себя капли воска. Ольшанка умыла лицо колодезной водой и прогнала служанку. Пусть говорили о ней недоброе и наговорят ещё много, только Юркеш не лучше. Уже два дня прошло с тех пор, как он привёл в княжеский терем ворожею со страшными болотными глазами. Она словно дразнила Ольшанку злорадной усмешкой, а вместо ярких камней вплетала в волосы птичьи перья. Не нравилось это ни молодой княжне, ни слугам, ни советникам старого князя. Хуже ли безродная дикарка чужеземки? Ольшанка не знала ответа, но на сердце лежала тяжесть. Горечь и обида глодали её тело изнутри.

Не будет этой девки рядом с Юркешем! Сгинет в чародейском пламени, хоть вместе с наречённым, хоть одна. Ольшанка сделала всё так, как ей велели: вышла из терема в полночь и прокралась к ближайшему перекрёстку со свечой в руке. Полевые колосья шумели, морозный ветер холодил кожу. Страшно было княжне. И неуютно в одной нательной рубашке. Вдруг увидит кто? Стыда не оберёшься. Впрочем, с ворожбой шутки плохи: кто знает, что было бы, если бы Ольшанка нарушила указания старой ворожеи.

Она встала посреди перекрёстка, прижала пылающую свечу поближе и принялась нашептывать: