Юркешу оно не нравилось, как и всем остальным. В тереме вообще любили наряжаться и соревноваться, кто кого перещеголяет. Марене такое не нравилось. Мужчины в ярких кафтанах казались ей слишком вычурными, почти отвратительными, а знатные девицы и того хуже. Хорошо, что она выросла в чародейском доме.

– Госпожа, – в дверь просунулась служанка, – княжич повелел вам явиться.

– Уже иду, – невозмутимо ответила она.

Приходилось делать вид, что не замечаешь, как косятся и что думают. И кто вообще решил, что жить в княжьем тереме хорошо? Разве что на первый взгляд, да и то туманный.

4.

Лыцко не спешил доверять новому знакомцу. Не поверил он, что Яремче вот так вот взглянул одним глазом на колдовской лес и пошёл вместе с ними. Что правда, вёл он себя вполне обычно: прихлёбывал еду да так, что хлебные крошки застревали в бороде. По запаху тоже было ясно: давно не был в бане, хотя, по его же словам, любил попариться да попить хмельного. Простак, каких много, если не притворяется.

Мягкая постель не прельщала Лыцка. Сон не шёл. Пришлось одеться и выйти на крыльцо. Осень уже перетекала в холодную зиму. Иней отблёскивал на траве, последней, но по–прежнему зелёной. Деревья облетели – жёлтые и багряные листья валялись ковром на земле. Луна светила ярко–ярко, освещая мрачную деревню. Жители спали, где–то в стороне лаяли собаки. Ни в одном доме не было огонька.

– Соскучился, золотой? – нечто мигнуло из ближайшей лужи.

Лыцко узнал знакомый голос. Мажанна смотрела на него мёртвыми глазами и аккуратно причёсывала болотные кудри. Одна из старших дочерей Водяного – ещё бы не узнать!

– Случилось что? – он осмотрел девицу и поневоле залюбовался её точенным лицом.

– А вдруг я соскучилась? – Мажанна подмигнула Лыцку и принялась играть с жемчужным монистом, которое висело у неё на шее.

– Так соскучилась, что рискнула показаться посреди людской деревни? – он усмехнулся. – Не первый год знаемся ведь.

Русалка перестала улыбаться и вмиг посерьёзнела.

– Отец прислал предупредить тебя, – она взглянула на Лыцка так, что у того похолодело на душе. – Держись подальше от чародейского леса, раз уж бежать решил. И сестриц держи, да покрепче.

– И с чего бы мне бояться чародея? – хмыкнул он. – Не властен уже старик над нами.

Мажанна покачала головой и растворилась, нырнув в лужу. Обернулась водой и понеслась в своё царство, оставив Лыцка в недоумении. Старый колдун бродил неведомо где. А если уже вернулся, то опоздал – не достать ему их с Зулейкой. Навьи слуги никогда не говорили прямо – всегда намёками, образами, а ты сиди и думай.

Попросить бы Зулейку разузнать, что там вообще творится, только сперва надо бы засветиться перед княжичем… Лыцко тряхнул головой: нет, чародейские дела долго ждать не могли. На рассвете разбудит сестру и поговорит с ней. Может, с обрядом поможет, а может, она уже всё знает и молчит.

Он вдохнул прохладный воздух полной грудью и ушёл со двора. После разговора с Мажанной сон пришёл быстро, спокойный и полный осенних чудес. Виделось Лыцку, будто несётся он вместе с Осенью в колеснице, кричит гончим псам, чтобы не смели останавливаться, иначе слуги Морозной Матери вот–вот нагонят их.

5.

Марена с болью и жалостью смотрела на Юркеша. Русые кудри прилипли к спине, рот был приоткрыт, шрамы вились по телу маленькими змейками. Княжич тяжело дышал и потихоньку проваливался в сон. И хорошо, пусть спит под действием зелья, пока она будет ворожить и исправлять собственную ошибку.

Ей оставалась самая малость – несколько капель крови, воск багряной свечи и лента, которая должна была их разлучить. Марена уколола сперва ладонь княжича, затем – свой палец. Боль обожгла руку и заставила её сцепить зубы. Нет уж, дорогуша, терпи, иначе хуже будет.

Марена смешала кровь с капающим воском, поднесла красную ленту к пламени и принялась шептать давно известное заклинание.

– Заберите, пришедшие, тьму колдовскую, пусть растает с огнём и кровь с кровью разлучит, не останусь в долгу, одарю вас всех щедро, – и одним дыханием погасила свечу. – Истинно!

Марена верила, что чары подействуют. После сна Юркеш проснётся самим собой, его душа больше не будет взывать к её милости, умолять о свободе – она полетит вольным соколом и запоёт. Слишком долго она держала княжича возле себя, боялась чего–то или хотела, чтобы рядом был хоть кто–то живой. А может, и то, и другое, кто уж теперь разберёт. Только не стоило оно того.

Лента дотлевала вместе с закатом. Красное солнце клонилось к краю. Марена осмотрела Юркеша ещё раз: статный, ладный, с кудрями до плеч, орлиным носом и тонкими губами. Княжич княжичем. Многих девок он ещё погубит, много горя выпьет Ольшанка рядом с таким. Может, и проще было ему оставаться зачарованным, только неправильно.

Она натянула платье и покинула баню, даже не задумавшись о том, что подумают слуги. Ну присылал её к себе княжич и присылал, перед приходом Морозной Матери и не такое бывает. В страхе перед лютой зимой многие берутся ворожить, чтобы отсидеться в тепле и покое и не попасть под колючую вьюгу.

Во дворе пахло хмелем, служанки носились с чашами, подносами, сарафанами, кокошниками, монистами – видно, готовились к очередному пиру. Пока одна смешивала румяна, другая очищала платье с блеском в глазах. Шутка ли – завидовать молодым княжнам, которые томятся в своих светлицах и не знают иной жизни. Марена покачала головой и прошла мимо. Наверняка кто–то её заметил, но ей до того дела не было.

Она знала: очнувшись, Юркеш разозлится. Он захочет вылить свою ярость и будет искать её. Нет, Марена не могла того допустить. Она исчезнет, сольётся с остальными и растворится так же внезапно, как появилась в тереме. Никто не увидит и не узнает лесной девки. Да, кто–то будет её искать. Возможно, сам Юркеш пошлёт людей на поиски. Но никто из них не найдёт её, даже ворожеи Ольшанки здесь не помогут. Их Марена тоже чуяла. Пусть ищут, роют землю носом, а она взлетит на птичьих крыльях и сольётся со степным ветром.

Стоило ухнуть филином, как служанки и служки словно замерли, кто–то дрожащими руками проделал крест и зашептал о недобрых знаках. Птичница ехидно усмехнулась и полетела далеко за пределы княжьего двора. Хорош был приём, только не для неё такая жизнь. Слишком совестливой оказалась. Глупо получилось. Если господарь узнаёт, то засмеёт ей и заставит вычищать горшки с золой две седмицы, а то и больше.

С высоты все дома казались Марене ладными. Сухие листья кружились у холодной земли. Шумели кроны деревьев, провожая осень. Где–то лесовик, прислужник Лешего, зачаровывал кусты в перелесках, чтобы давали побольше поздник ягод. Марена смотрела и улыбалась. Да, славно, когда люд в ладах с иными. На какое–то мгновение ей захотелось опуститься и обратиться девкой, чтобы пожить ещё седмицу–другую в самой простой деревне, вкусить человеческой жизни.

«Сладок плод, да косточки горьки», – вспомнилось неожиданно. И Марене пришлось согласиться с этой мыслью. Расправив крылья, она полетела дальше, туда, откуда вернулась. Она выросла в дикой чащобе, не помня жизнь без ворожбы, а значит, там ей и место. Не в княжеской светлице, не в глухой деревне – лишь в господарском доме, среди багряных свеч, исписанных листов и витающей в воздухе волшбы.

6.

Злая горечь съедала Ольшанку день за днём, даром что позабыл Юркеш лесную девку. Он вообще стал отрешённым, не обращал на неё малейшего внимания, говорил только со своим воеводой и старым князем. Мысль, что её тут не замечают, всё чаще проскальзывала в голове, заставляла кривить губы и царапать зеркала. Да, красива она, ясна, белолица, да толку с той красоты?

Усмешка перекосила лицо Ольшанки. Иная мысль, ещё злее и коварнее, забилась в голове и вынудила её подойти к столу. Зря Юркеш не верил, будто его наречённая потихоньку спевается с Ягрэном, ух зря. Ольшанка покажет им всем, чего она стоит – сама возьмёт предназначенное, а несогласных повесит на ближайших деревьях, чтоб другим неповадно было.