Ох уж это тягомотное состояние после болезни. За непродолжительную слабенькую активность расплачиваешься длительной вялостью и сонливостью. Скорей бы восстановиться, я бы ух!

Проснулась от того, что кто-то мягко, но настойчиво толкал меня в бок. Открыла глаза и встретилась взглядом с тем самым ничейным псом, что приплёлся следом за мелюзгой в наш двор.

— Ты чего? — сонно спросила я собаку и погладила по большой голове. — Грустно тебе или есть хочешь?

Пёс ожидаемо ничего не ответил, но старательно потёрся лохматым боком об острый край брёвнышка, служившего мне лавкой.

— Шерсть старая мешает, да? — догадалась я. — Да я бы почесала, но нечем. Глафира свой гребень на это не даст, а другого у нас нет.

Кобель вздохнул, опустил голову, словно о чём-то размышляя, а потом, сделав несколько шагов, заглянул в приоткрытую дверь сарая. Вышел, посмотрел на меня и опять заглянул в дверь.

— Ты там что-то нашёл? — заинтересовалась я манёврами животного. — Знаешь, я бы с удовольствием залезла в этот сарай в поисках чего-то полезного. Но, увы, моё тело настолько ослабо после болезни, что едва хожу.

Удивительно, но мне нравилось разговаривать с собакой. Во-первых, он внимательно слушал, во-вторых, мне не надо было постоянно контролировать себя, чтобы не ляпнуть что-то неподобающее моему возрасту или этому времени.

Пёс смотрел то на меня, то на дверь сарая, словно оценивал, смогу ли я одолеть расстояние, а потом подошёл и встал рядом, повернувшись ко мне боком.

— Ты что хочешь, дружок? — обращение само вырвалось. Я не собиралась давать псу кличку, но тот дёрнулся, словно его позвали. Ткнулся в меня носом, засопел. — Тебя Дружок зовут, да?

Обняла большую умную голову, подивилась тому, что не воняет животное псиной, и прошептала ему на ухо:

— Если хочешь, оставайся у нас жить. Я бабушку уговорю. Правда, мяса у нас нет… Кашу есть будешь?

Пёс слушал внимательно, немного склонив голову и пристально всматриваясь в моё лицо. Боялся, что обману? Нет, псина, не брошу. Мне тут так же одиноко, как и тебе. Спасибо, Господи, дал Глафиру в опекунши. Она не спорит и не боится моих нововведений.

Дружок отстранился слегка и снова сделал шаг в сторону сарая. Упёртый какой! С трудом откинув полу шубы, кряхтя сползла с брёвнышка и сделала неуверенный шаг.

— Слушай, если упаду, ты лай громче, чтобы Глафира услышала и подняла, — предупредила я кобеля, но тот подошёл совсем близко и подставил свой бок как опору.

Вцепилась одной рукой в густую шерсть и потихоньку побрела туда, куда тянул меня настырный пёс.

— Знаешь, а в общем-то, ты прав. Ходить надо больше. Оттого, что сижу и лежу, мышцы не восстановятся, — медленно переставляя слабые ноги, рассуждала я. — Вот и будем ходить с тобой. Сначала по двору, потом по улице пройдусь, а потом и бегать с тобой станем. Будешь со мной бегать, Дружок?

Наконец-то доковыляли до двери, и я, прислонившись к косяку, стала рассматривать старую запылившуюся утварь, сваленную в кучу. Что за чудной метод хранения? В избе за печь навалено невесть чего и здесь так же. Или прежние хозяева такие неряхи были?

Итак, что же здесь есть? Чугунок, прялка колёсная… Интересно, она сломана или по какой другой причине её сюда сослали? Нужная же вещь. И пусть я не умею прясть, но научиться-то можно. Что ещё? Ухват со сломанным древком, доска странная с ручкой и насечками по всей длине. Ой, а я, кажется, знаю, что это такое. Гладилка примитивная. Ею бельё выглаживали и одежду. В музее видела. Наматывали на палку гладкую и вот этой приблудой гоняли по столу. М-да… это вам не утюг с парогенератором. Половики грязные, тряпьё какое-то… А вот и гребень. То, что пары зубьев нет, не принципиально. Дружочку как раз будет.

Теперь бы достать его исхитриться. Шаг вперёд, присесть, взять… А встать как? Ох, беспомощность моя, пропади она пропадом.

— Дружок, помогай!

Горячее дыхание опалило затылок и шею даже через шаль, а потом меня медленно, прихватив за шкирку, приподняли. Ну и пёс! Какой умница! Нет, такого нельзя со двора гнать. Костьми лягу, но уговорю Глафиру Дружка оставить.

— Собака! — ахнула у избы не вовремя появившаяся опекунша. — Пошла! Пошла прочь, негодная! Фу! Фу!

Женщина стояла у распахнутых дверей, боясь шаг сделать, и в глазах её плескался ужас. Это она за меня так испугалась или изначально собак боится?

— Ба! Это Дружок. Он хороший. Смотри, как помогает мне, — высунулась я из-за широкой собачьей спины. — Иди, Дружок, иди.

Пёс пошёл. Медленно переступая огромными лапами, он подстраивался под мою скорость полудохлого цыплёнка. Я, вцепившись в густую шерсть и одним плечом опираясь на крепкий собачий бок, старательно улыбалась и шла навстречу к Глафире, которая медленно сползала по косяку.

Ну вот только её сердечного приступа мне не хватало!

— Тётя Марфа! Тётя Марфа! — закричала я изо всех сил.

К моему крику добавился лай Дружка. Голос у пса был басовитый, раскатистый, слышный.

Тимкина мать выскочила из избы, поправляя сбившийся платок. Увидев сомлевшую Глафиру, женщина не стала бесцельно метаться, задавая глупые вопросы, а зачерпнув ладонью из бочки у крыльца талой воды, плеснула её в лицо нанимательнице. И только после того, как Глафира вздохнула полной грудью и открыла глаза, спросила у меня:

— Что с ней?

— Волновалось последнее время много. Я говорила ей, чтобы у травницы сбор успокоительный взяла, а она всё тянула. А тут Дружка увидела, и вот… — рассказывала я, держась из последних сил.

— Да уж, от вида этой страхолюдной псины любой сомлеет, — совершенно не страшась, Марфа потрепала собаку за ушами. — Хороший, хороший, — потом вернулась к Глафире: — Ну что ж ты, барыня, не бережёшься-то? Правильно барышня кажет, травы попить надоть. — Заглянула в распахнутую дверь и позвала: — Алёна, подь сюды! Скоро метнись к бабке Параскеве, пусть придёт. Да настойку иль что там успокаивающее прихватит.

Девушка вышла, щурясь от яркого света, осмотрела двор и пошла к покосившейся калитке. И не скажешь, что нехотя, но так медленно, будто спит на ходу.

— Хорошо, что не мне её свекровью быть, — покачала головой Марфа, глядя вслед девице. — Точно прибила бы ненароком. — Потом она повернулась ко мне. — Ты, девонька, посиди ещё чуток на улице. А то тесно у вас там — не развернуться. Не замёрзла, не? Вот и ладушки. — Женщина легко подхватила меня на руки, укутала, посадила на шубу, полами прикрыла ноги, погладила по голове и едва слышно выдохнула: — Горемыки…

Но как бы там ни было, примерно через полчаса скорым шагом пришла местная травница бабка Параскева. Зрелая женщина хорошо за сорок. Непонятно, чего её бабкой зовут. Через плечо у неё болталась объёмная холщовая сума, а в руке — нечто похожее на плетёный из бересты чемоданчик. К тому времени Марфа помогла опекунше перебраться в избу и устроила на лежанке.

Чтобы чем-то отвлечься от тревожных мыслей о бабке, я принялась вычёсывать Дружка. Сил почти не осталось, а упрямства много, вот и гладила собаку по спине гребнем, понемногу выдирая пух из густой шерсти. Он легко разлетался по ветру, оседая на сухих остовах прошлогодней травы. Невесть откуда прилетели две юркие птички и стали собирать шерстинки. Набрав в клюв небольшой пучок, спархивали куда-то, чтобы через время вернуться за новой порцией пуха. Наверное, гнездо выстилают, — подумала я, наблюдая за птахами.

— Ты бы шерсть куда складывала, что ли. Полезная она очень. Пояс там связать или носки… от ревматических болей помогает, — засмотревшись на птиц, я и не заметила, как подошла травница. Поставила на попа чурбачок, забытый мальчишками, и легко присела на него. — Как ты, Роксана?

Как я… Вопрос, конечно, интересный. Я рада, что несмотря на то, что умерла в прошлой жизни, получила взамен новую. Счастлива, что, осознав это, не сошла с ума. Благодарна за любящую свою внучку Глафиру. Кстати!

— Как бабушка?

— Нервное истощение у твоей бабушки, — ответила травница. — Знаешь, что это такое? — я кивнула. — Вот… а нервы напрямую с мыслями связаны. Что думает — то и получает. Отвлечь бы её как-то, но что тут придумаешь? Жизнь в деревне примитивная, веселья мало. Хорошее дело задумали, что баб позвали уборку сделать. Ты посоветовала? — я опять кивнула. — Ты ещё что-нибудь придумай, Роксана. Не доведи Господь, умом тронется Глафира… Тебе без неё не выжить, — снова киваю. — Ишь, какая послушная… — хмыкнула Параскева. — А на деле какова? — я недоумённо посмотрела на собеседницу, но та отмахнулась: — Да ладно тебе! Вижу, что аура у тельца поменялась. Вроде прежняя, если на физическом плане, но сознание другое. Взрослое. Да ты не бойся — не скажу никому, а другие не поймут. Мой дар редкий, неудобный, некромантией отдаёт. За то и изгнали из магического сообщества. Не любят у нас тех, кто со смертью знается. Я тебе вот что скажу: если вредить не станешь, то живи. Но если увижу, что гадишь людям, с пути сбиваешь — изведу. Поняла? — Я ещё раз кивнула. — Ну вот и договорились. А бабка твоя крепкая. Должна поправиться, если расстраивать не будешь. Настойку ей там оставила и траву. Отвар обе пейте — укрепляющий он, а настойку по пол-ложки утром и вечером. За оплатой позже зайду.