— Ваше Благороднейшее Высочество, — скуксилась я. — Умоляю, не скажите это при княгине. Она мне рот с мылом помоет.

— О! Это такое неприличное слово? — ещё больше обрадовался хан.

— Это такое неправильное слово, — вздохнула я, понимая, что Кирим ни в жисть теперь от этого словечка не откажется.

Эх, язык мой — враг мой.

Уступать мне белые фигуры добровольно хан на сей раз не стал. Мы разыграли цвет, подбросив монету.

— Вам везёт, юная леди, — сказал хан, поворачивая ко мне коробку с фигурами тем краем, где лежали белые. — Расскажете, где так хорошо освоили искусство игры в шахматы?

К этому вопросу я готовилась и даже вступила в сговор с Глафирой, ссылаясь всё на ту же святую Роксану. Прости меня, небесная покровительница! Поэтому спокойно рассказала, как, живя с бабушкой в ссылке, нашла в избушке старую, замызганную книгу «Самоучитель игры в шахматы. Для тех, кто хочет развить память и развлечься».

— Должно быть, кто-то из прежних жильцов её там забыл. Я хотела память развить, да и развлечений в деревне никаких не было. Фигурки слепила из глины. Белые покрасила известью, чёрные — сажей. Разбирала представленные задачи, запоминала эффективные комбинации. Так и научилась.

— И всё? — недоверчиво посмотрел на меня хан.

— И всё, — пожала я плечами. — Простите, Ваше Высочество, но вам мат.

Мы снова сыграли блиц — партия уложилась в пять минут.

Кирим смотрел на доску, не веря собственным глазам.

— Так не бывает… — наконец выдохнул он и задумался. — Ну вот что, юная леди, у вас нормальные шахматы в доме есть? Нет? Будут! Мы с вами станем играть по переписке. Один ход в день. Согласны?

— Как вам будет угодно, Ваше Благороднейшее Высочество, — присела я в книксене. — Простите, что огорчила.

Но Кирим не выглядел расстроенным, о чём и заявил мне:

— Вовсе нет! Напротив, я рад, юная леди, что в вашем лице нашёл столь достойного соперника. Люди, окружающие меня, старательно мне проигрывают, боясь попасть в немилость, а вы честны и искренни.

Ага, честна… Вон какую байку сочинила о том, как по книжке училась. Но правда ещё хуже.

— Как сыграли? — поинтересовался Николай Иванович, провожая нас к месту, где открывают порталы.

— Хорошо, — без подробностей ответила я и, дотронувшись до вышивки на рукаве мундира, сказала: — Благодарю за добрый совет, Ваша Светлость.

Дома нас ждала возбуждённая Ульяна.

Глаза блестели, щёки пылали, губы неестественно раскраснелись. Я даже испугалась, не вернулась ли к девушке болезнь, но дотронувшись до руки и убедившись, что температура нормальная, немного успокоилась.

— Посмотрите! Посмотрите, что получается, — перед нами с Глафирой были разложены листы с эскизами упаковок. Разнообразные оттенки сиреневого, гирлянды и букетики из лаванды, образцы различных шрифтов. — Вот только названия нет, чтобы вписать в композицию можно было.

Название? Да, это важно. Нужно что-то яркое, запоминающееся, но в то же время простое.

— Лаванда… лаванда… — повторяла я шёпотом и вдруг как кипятком обдало. Как я могла забыть? — Горная лаванда.

Сказала громко, безапелляционно. Да, так и никак иначе. И тут же в голове закрутились с юности знакомые строчки:

«В нашей жизни всё бывает:

И под солнцем лёд не тает,

И теплом зима встречает,

Дождь идёт в декабре…»

Ах как жаль, что я ещё не умею играть на рояле. Слова отлично помню, подобрать бы музыку и… Но это не самое важное дело.

— Ульяна, а где Прасковья?

— Она, кажется, в деревню побежала. То ли заболел кто, то ли ещё что случилось, — не отрывая глаз от эскизов и выводя что-то остро заточенным карандашом, ответила художница. Вдруг она неожидано отодвинула листы и резко констатировала: — Не получается! Не вписываются сюда два слова. Слишком длинные слова.

Я подняла упавший лист и посмотрела на получающуюся несуразицу. Ох уж эти дополнительные буквы!

— А если так? — взяла со стола карандаш и написала уже привычным для себя образом. Отринув лишнее.

Слова сократились наполовину и визуально стали легче, написание красивее.

— Но так неправильно… — протянуло было Ульяна, но всмотревшись, засмеялась. — Зато наверняка и название, и упаковка запомнятся.

Она шустро сложила листы в папку, собрала карандаши и поспешила на выход. Наверное, пошла к себе, — подумала я, проводив девушку взглядом.

Своё жильё брат с сестрой обустроили в домике, где раньше жил конюх с семьёй. Приглашённые работники быстро освободили помещение от хлама, скопившегося за годы запустения, где надо подремонтировали, где надо побелили и подкрасили. В запасниках Надии нашлись неновые, но хорошо сохранившиеся шторы, скатерти и ковры. Кровати, не пользующиеся в усадьбе популярностью, Феденька смастерил сам. Оказалось, что он ловко управляется не только с механизмами, но и с любыми материалами, нужными для работы.

Комнату для себя магомеханник устроил на чердаке, обшив стены и потолок свежими досками. Спальню для Ульяны заботливый брат выделил в самой тёплой части дома. В гостиной, поближе к окну, из которого хорошо просматривался парк, поставил мольберт. Небольшой домик за несколько дней стал уютным жилищем, куда молодые люди охотно возвращались после трудового дня.

Там же художница предпочитала создавать свои шедевры. Она с энтузиазмом трудилась над заказанным мной портретом Глафиры, но никому его не показывала.

— Очень надеюсь, что пишет Уленька в классической манере, — пошутила я в разговоре с Прасковьей. — Не хотелось бы получить нечто абстрактное, или, того хуже, кубическое.

— О чём ты? — не поняла подруга.

Пришлось рассказать ей о некоторых направлениях в живописи моего прошлого мира.

— Ты правду говоришь? Слон на тоненьких высоченных ножках и висящие, как блин, часы? — не переставляла удивляться Прасковья.

— Поверь, это ещё не самое впечатляющее, — с грустью призналась я. Дали, при всей его сумасшедшинке, мне нравился.

А вот рассказывать об объедках, разбросанных по старой газете, или мусорных кучках, названных инсталляцией и выставленных на обзор зрителей, отчего-то было стыдно. Словно это я создала подобные шедевры.

— Ульяна, несмотря на импульсивность, девушка серьёзная и приличная, — заступилась за художницу целительница.

— Так я и не спорю…

Вспомнилось мне всё это, когда я смотрела вслед удаляющейся художнице.

Но всё же, где Прасковья? — вновь вспомнился тревожащий меня вопрос.

— Прости меня, Триединого ради, лапушка! — такими словами встретила я вернувшуюся из деревни подругу.

— За что? — Прасковья устало опустилась в плетёное кресло на террасе, вытянула ноги и прикрыла глаза.

Было видно, что она вымоталась и была почти на грани бессилия. Понимая — помощь подруге куда важнее извинений, я тут же захлопотала вокруг целительницы. Принесла из гостиной тёплый плед и укутала её чуть ли не с головой. Позвала Глафиру и попросила согреть воды для чая, а сама бросилась в комнату Прасковьи за плетёным из бересты чемоданчиком.

Целительница давно уже не пользовалась им, отправляясь на вызовы, но в коробке хранились склянки со снадобьями, которые не для обычных болезней, а вот для таких экстренных случаев.

— Смотри, тут всё подписано. В каком случае применять, какая доза нужна. Не ошибёшься, если что, — наставляла меня подруга, обучая основам целительства.

Вот оно и наступило это «если что».

— Успокойся, я не при смерти, — тускло улыбается Прасковья, видя, как дрожат мои руки, протягивающие ей стакан с раствором восстанавливающего зелья. — Всего лишь немного не рассчитала силы. В деревне мальчонка со скалы сорвался. Полез… не знаю, зачем он туда полез, и сорвался. Побился сильно… переломы, естественно. Мать воет… единственный сын на пять дочерей, представляешь. Всё уже хорошо. Главное, внутреннее кровотечение убрала. Остальное ерунда. Да, и мое состояние ерунда. Отлежусь пару-тройку дней, и всё хорошо будет. Ты мне ещё вон из той склянки накапай, чтобы уже наверняка…