Небо, бывшее утром бездонно-голубым, затянуло низкими серыми тучами, которые не только спрятали солнце, но и грозили пролиться на землю или холодным дождем, или снегом. Температура упала ниже ноля, резкий холодный ветер пронизывал до костей.

— Ба, ты или в дом возвращайся, или пойди шубку надень! — строго приказала я Глафире, видя, как она трясётся под своей шалью.

— Да я же на минуточку, — начала было женщина, но, не слушая её, я толкнула дверь в избу. Опекунше ничего не осталось, как зайти в дом. Правда, уходила с усмешкой: — Строгая какая!

Марфа с Тимофеем, съежившись в лёгкой не по погоде одежде, — шубу впору надеть! — поспешили домой, а я задержалась на крыльце.

Работники мои успели не только льдом шахту колодца заполнить, но и привезли откуда-то обещанные камни. Даже начали укладывать из них стены, но непогода внесла свои коррективы. И сейчас Пётр Сидорович командовал, чтобы Гнат с Тихоном надёжнее укрывали колодец от дождя. А сам с «мелким» сгружали остатки булыжников с телег.

— Когда процесс запущен и работает, не лезь, — учил меня когда-то наставник на институтской практике.

Этим советом я сейчас и воспользовалась. Работают? Получается? Так зачем людям мешать? — решила я и вернулась в тепло избы.

Проснулась я от холодного свежего воздуха.

На пороге, в клубах морозного воздуха, отряхивая одежду от облепившего её снега, стояла Марфа.

— Ой, чё на улице деется! — весело улыбалась она. — Пурга метёт, словно вчера и солнышка не было. Правильно говорят: «Марток — надевай семь порток». Как вы тут? Не замёрзли?

Она повесила на гвоздь у двери тёплый платок, поверх него тулупчик, вынула ноги из валенок и поспешила к очагу.

— Ох, когда же уже тепло станет, чтобы нормальную печь вам сложить? Не могу смотреть я на это непотребство. Не хлеба напечь, не костей погреть, — ворчала женщина, подкидывая дрова на непрогоревшие угли.

Пока Марфа возилась у очага, бабушка помогала мне. Переодела в дневное платье, сунув тёплую ночную сорочку под подушку, переплела косы, сводила на ведро. На лавку к столу я уже забиралась сама. Кажется, болезнь отступила.

— Тётя Марфа, работников наших не видели? — поинтересовалась я у вдовы.

— Да какие работники, Ксаночка? Это теперь дня на три задуло. Погоды у нас такие, ежли ветер зачнёт гулять, то не менее трёх дней. Потом спадёт, и будем тёплышко ждать. А сейчас лучше дома сидеть, печь топить, кудель прясть да богу молиться.

— А что ж вы прибежали? — удивилась я.

Марфа всплеснула руками и с удивлением посмотрела на меня.

— Барышня, ты порой така умна, шо диву даюсь, а иной раз такое скажешь… Как же я не прибегу? Вы же тут без меня пропадёте.

Вот так. Вся суть женская в этих словах: если взяла под крыло, то будет выхаживать.

А Марфа уже ставила на стол корзину, что с собой принесла:

— Молока пока нет — стельна моя Зорька. На днях отелится, так снова с молочком будем. Зато яички есть и картохи немного, а то у вас совсем закончилась. Вот сейчас драников напеку, позавтракаете. А к обеду каша поспеет, я чугунок в угли поставлю — дойдёт. На обед и ужин хватит. Завтра утром прибегу, ещё что-то придумаем.

— Спаси тебя Триединый, Марфа. Щедрая у тебя душа, — поклонилась Глафира.

С открытым ртом замерла не только я. Вдова чуть не рухнула от такого. Княгиня крестьянке кланяется. Да где такое видано? Подхватила госпожу под руку, посадила на лавку, запричитала:

— Барыня, что ж вы такое делаете? Зачем? Или я не человек и не понимаю, как вам трудно в избе крестьянской после палат барских? Вот пообвыкнитесь, Ксаночка подрастёт, научитесь всему… А кланяться мне не надо. Не по чину это.

— Зато по совести, — ответила Глафира и взялась чистить картошку.

А я, чтобы сгладить общую неловкость, подхватилась:

— Бабушка, там же Дружок на улице! Он замёрзнет! Можно я его в дом позову?

У Глафиры из рук выпал нож.

Да понимаю я, что негде здесь пса разместить. Свободный пятачок от двери до очага три шага и в ширину от стола до стены столько же. Если собаченька моя ляжет, то нам всем только по лавке ползать придётся или через лапы переступать.

Да ещё и опекунша собак боится. Вон как с лица спала сразу. Выручила Марфа:

— Не боись, Ксаночка, ничего с кобелём твоим не сделается. Он, когда я шла, из сарайки морду высунул. Видать, там пристроился. А так-то, когда ничейный был, и в морозы на улице жил. Ты видела, какая у него шуба? Я вот сейчас ему тёпленького сделаю, чтобы не голодно было, и покормлю. Так-то мороза нет, только метёт сильно да снег валит.

Накормив и нас, и Дружка, Марфа заспешила домой — там Тимка один и Зорька стельная.

— Вот уж заботушка-забота, — послав помощнице вслед охранно-благославляющий жест, сказала Глафира. — Добрая женщина, работящая. Дай ей Триединый благ всяких, — а потом ко мне обратилась: — Чем займёмся, лапушка?

Чем-чем… сундуком! Прошлый раз Глафира его только сверху немного разобрала, а в нём ещё больше половины добра разного осталось. Сильнее всего меня интересовало, не положила ли экономка книг для княжны.

Положила. Несколько ярких, с разноцветными картинками и с совершенно непонятными буквами книжек. Вот он и прибежал, пушной зверёк, живущий в тундре. И как мне теперь перед опекуншей оправдываться? Здесь помню — здесь не помню. Счёт — влёгкую проценты причитающиеся в уме высчитала, а буквы разом все забыла. А ещё ручонки к письму, Марфе адресованному, тянула. Дела… Может, попробовать самой разобраться?

Всмотрелась. Не кириллица. Это что же, местные братья-просветители не добрались в своё время до моей новой Родины?

Пока Глафира копалась в глубинах нашей сокровищницы, я потянула следующую книгу. Ура! Букварь, кажется. По крайней мере, на каждой странице изображён один большой символ, картинка, начинающаяся с этой буквы или звука, и мельче слова с этой же выделенной буквой. Смотрим, думаем, запоминаем.

Через полчаса я пролистала учебник, запомнила несколько букв и прочитала пару десятков простейших слов.

Вот, Роксана Петровна, не всё так просто, как думалось поначалу. Мало что из курной избы выбираться придётся, так ещё и неграмотность одолеть надо.

На странице после последней буквы была табличка алфавита. Пятьдесят четыре буквы. Нефигасе! Там же небось всякие «ижицы», «херы» и прочие непонятные современному русскому человеку излишества. Мамочка дорогая, роди меня обратно!

Вот что за дурацкая поговорка? Нет уж… не надо больше. Я уже здесь прижилась.

— Ты что же, Роксаночка, решила алфавит вспомнить? — подошла Глафира, прижала к себе, чмокнула в макушку. — Как успехи, птичка моя?

— Плохо. Больше половины не помню, — со вздохом честно призналась я. Посмотрела на опекуншу и спросила: — Ты же мне поможешь, бабушка?

Глаза княгини заблестели готовыми вот-вот хлынуть слезами.

Ну что ж ты у меня такая тонкослёзка, родная?

Поймав себя на этой мысли, я даже дыхание задержала. Ведь я действительно перестала относиться к Глафире, как к чужой тётке. И нет у меня в этом мире никого роднее её. И пусть я сознанием практичнее, но общих знаний больше у опекунши. К тому же, она ещё и маг.

— Помогу, лапушка. Конечно помогу. Всё у нас с тобой хорошо будет. Главное, что мы вместе.

— А в сундуке-то что? — не удержала я своего любопытства.

Разумная Дора Марковна не стала собирать в деревенскую ссылку меха, кружева и тонкие драгоценные ткани. Зато уложила несколько разноцветных шерстяных отрезов на тёплые платья нам с Глафирой. Тонкое полотно для нижнего белья, поплотнее для постельного. Пёстренький ситец для летних нарядов. Разнообразная тесьма, пуговицы и нитки — шей не хочу. И обувь. Летняя, зимняя, уличная, домашняя. Не было только нарядных бальных башмачков. А еще нашлись богатые припасы для рукоделия. Нитки, иглы, пяльцы для вышивания, разнообразные спицы и крючки для вязания, клубки и мотки шерстяной, шёлковой и льняной пряжи. Кажется, у меня будет возможность освоить всё разнообразие прикладного искусства. В прошлой жизни мне не до рукоделия было, так сейчас займусь.