– Но торговля – это тоже не просто за прилавком стоять и мило улыбаться, – предупредила её Екатерина. – Ну-ка пойдём, продашь мне комплект какой-нибудь.

Ружена встала у прилавка и, сложив руки на животе, с доброжелательной улыбкой смотрела, как к ней подходит «покупательница». Когда между ними оставалось шага три, девушка сделала книксен и поприветствовала Катю:

– Добрый день, госпожа. Чем могу вам помочь?

– Ничем, – отрезала «покупательница» и не глядя на продавщицу, решительно шагнула к полкам с явным намерением самостоятельно порыться в сумочках.

– Госпожа, в нашем магазине так не принято, – растерялась Ружена.

– И что? – уже тянула руку к приглянувшейся сумочке, попутно «нечаянно» повалив несколько аккуратно выстроенных рядком, «покупательница».

– Я стражу городскую позову… – прошептала, чуть не плача, барышня.

– Угу, беги! А я тем временем пару комплектов за пазуху запихну и уйду из магазина, – прокомментировала её намерение Екатерина.

Ружена выпрямила спину, проглотила ком в горле и почти спокойно спросила:

– Продавщицей я тоже не смогу работать?

– Сможешь, когда усвоишь несколько правил, начнёшь ими пользоваться и поймёшь, что аристократы тоже люди и бывают разными. 

Погрузившись в воспоминания, я не заметила, как к нам через кусты подкрадывался зверь. Цветом шкуры он сливался с прошлогодней травой, двигался настолько бесшумно и незаметно, что даже птицы, с пересвистом шуршащие в ветвях, не вспорхнули тревожно и не притихли выжидательно. Только когда тяжёлая лапа мягко толкнула меня на спину, а лицо обдало теплое дыхание и кольнуло вибриссами, поняла, что в очередной раз проиграла.

– Пых! – мысленно потянулась к питомцу. – Так нечестно. Ты даже эмоции прячешь. Как тебя теперь можно засечь?

– Пыф! – пренебрежительно фыркнул зверь, выпуская меня из захвата.

Прошли те времена, когда я была старшей и опекала его. Теперь Пых считал себя главой прайда. Он редко появлялся в доме, у него была своя жизнь – но мои наставления, что домашних животных убивать нельзя, он помнил. Вот и сейчас пушинка, нечаянно приставшая к морде, свидетельствовала, что обедал зверь дичью.

– Пых, ты Фому с Ерофеем не видел? – спросила Дуняша, и ответом мне прилетела картинка лужайки, покрытой ярко-жёлтыми одуванчиками, и две фигуры, обрывающие цветы.

– Придут скоро, – успокоила я девочку.

Понятное дело, что в лесу мы были не одни. Кто бы отпустил двух девиц по лесу шляться? Парни, хоть и ворчали, что у них своих дел полно, но и с возчиком договорились, и корзинки таскали, и по кустам следом бродили. Отошли только когда Пых на мой зов прибежал, переложив охрану на его когти, клыки и костяной шип на хвосте.

Ожидая спутников, мы с Дуняшей расстелили салфетку, достали туески с закусками, выложили варёные яйца и картошку, два штофа с ягодным взваром и берестяные стаканы к ним.

Люблю изделия из бересты с первого дня, как помню себя в этом мире. Даже сейчас, когда могу купить серебряные столовые приборы, бывая на базаре, захожу в ряды, где продают разнообразные короба, крупеники, корзинки, туеса и шкатулки из этого невероятного материала. Вот и набор для пикника у меня из бересты. Специально заказывала мастеру, чтобы понапрасну не таскать с собой тяжёлые глиняные миски и кружки.

Хоть и старались Ерофей с Фомой подойти к нам бесшумно, но куда им до Пыха. Там ветка хрустнула, тут птица вспорхнула, и когда они вышли на поляну, мы Дуняшей их уже ждали. Но всё равно удивились. В руках парни держали шапки, наполненные солнечными головками одуванчиков. Я-то думала, что они нам букетики собирают, а тут вот какое ароматное богатство.

Интересно, можно ли как-то сохранить этот лёгкий медвяный дух? – мелькнула мысль на грани сознания, когда я склонилась над протянутой мне шапкой. То ли Ерофей перестарался, желая поближе цветы подвинуть, то ли я сама не рассчитала, но «нырнула» в желтую пушистость всем лицом.

А когда выпрямилась, увидела, как у жениха брови домиком съехались над переносицей. Вот прямо почувствовала, что не знает он, что делать. То ли хихикать, то ли умиляться. Провела рукой по щеке, почувствовала крохотные соринки, посмотрела на пожелтевшие пальцы. Должно быть, брови, нос и губы припудрились жёлтой пыльцой  и похожа я сейчас на большую пчелу, нектаром загруженную.

Глаза парня становились всё больше, всё ближе, уже ясно видны крапинки золотистые, по зелени радужки рассыпанные, словно отражение одуванчиков, и веснушки едва заметные под загаром – но даже на полшага не отступить не могу. Опьянённая весенними ароматами, птичьим щебетом и близостью непривычной, замерла, забыв о и том, что мы не одни на полянке, и о том, что две предыдущие попытки были неудачными.

Это даже поцелуем назвать было сложно. Только-только губами моих коснулся, а я мгновенным приступом удушья оглушена. Словно удавку набросили и затянули резко. Откинулась, пытаясь хотя бы капельку воздуха втянуть, опустилась на половик от страха сознание потерять, а вот взгляд так и не отвела от глаз Ерофея. А в них отражались эмоции, меняющиеся, как узоры в калейдоскопе. Неосознанное желание и нежность сменились на испуганное удивление, а потом на обиженное недоумение.  

«Бог троицу любит» – говорили в моей прошлой жизни, имея в виду вовсе не религиозный праздник всевышнего триединства, а то, что знаковые события зачастую повторяются трижды. Чтобы понял наконец-то бестолковый человек, что делать так не надо. Я усвоила, что целоваться мне с Ерофеем нельзя со второго раза. Но вновь задыхаюсь, кляня весну, гормоны юного тела и собственное безрассудство.

Хорошо ещё, что знаю – сейчас не умру от этого. Но каждый приступ длится дольше, и я понимаю: вопрос с проклятием надо срочно решать. Кто и что там наложил на меня такого, что с женихом даже поцеловаться не могу?! Мне же замуж за него идти, а брак – это не только невинные поцелуи.

Кажется, эта неожиданная мысль помогла мне вдохнуть полной грудью. «Замуж?» – прислушалась я к себе. Но разобраться в душевных метаниях мне не дали. Дуняша с Фомой налетели с воплями:

– Даша, что с тобой? Дашенька, не умирай! – плакали они, хватая меня за руки и плечи.

Сгребла их в охапку, прижала к себе: «Как я умру, когда вы все у меня есть? Ты, Дунечка, Фомка, дед, Ерофей, Боянка и Силыч, Катя и её девочки. И я вас всех люблю!» – мысленно успокаивала я помощницу, а та, размазывая слёзы по щекам, передала брату:

– Сказала, что будет жить.

К дороге, где ждала нас повозка, выходили неспешно. И устали, и настроение у всех после моего приступа было далеко не радужным. До сегодняшнего дня отчего-то не слишком я страдала от своей немоты и проклятья. Есть и есть. Ещё в первые дни нашего знакомства осмотрел меня коллега Осея и диагноз поставил: «Да, проклята девочка. Кем и какое условие снятия, определить сложно. Давайте понаблюдаем. Если будут какие-то проявления – обращайтесь». Проявления-то были, но я деду о них ничего не говорила. Как и Ерофею о проклятии.

«Интересно, он сейчас слышит, о чем я думаю?» – покосилась я на парня, идущего рядом.

– Не слышу. Просто шум, словно лес под ветром гуляет. Вот конкретно на меня мысль направленная легко читается, – угрюмо ответил Ерофей. Потом, прихватив меня за локоть, остановился. – Скажи, неужели я тебе так неприятен, что корчи начинаются от одного только поцелуя?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты дурак? – вспыхнула я и мысленно закричала: – Какие корчи? У меня… на пыльцу такое бывает!

Не знаю, почему я не смогла ему о проклятии сказать. Вот не смогла и всё. Не горло на сей раз перехватило, но будто пустота в голове образовалась. Час от часу не легче. Дальше-то что? 

– Ох, как же не ко времени, Дашенька, – покачал головой чародей после того, как я ему всё рассказала. И про два чмока в щёчку, и о невинном касании губами губ, и о реакции на это. И, конечно же, о том, что не смогла признаться жениху, что ношу проклятие. – Вряд ли кто сейчас будет этим заниматься. Перемены в Академии грядут. Все только об этом говорят и думают. Даже студиозусов решили на практики отправить два месяца раньше, чтобы под ногами не путались. Не до поцелуев сейчас будет твоему Ерофею. Обещаю, что в конце лета решим вопрос. Подождёшь?