Хотя спать не очень-то и хотелось. Я лежал и думал о том, что может ждать нас впереди. Никому сие неведомо, в этом-то и весь смысл жизни: принимать то, что дается. А не принять не выйдет, мир так кем-то устроен. Я тут же вспомнил избитую фразу Уильяма Шекспира: «Быть или не быть, вот в чём вопрос». Это-то как раз и ясно, что есть вопрос, а где ответы? Вот где загадка кроется. Тут мне вспомнилось «Откровение Иоанна Богослова», «книга за семью печатями», «всадники Апокалипсиса» и «пропасть меж праведниками и грешниками»… В раздумьях я в конце концов провалился в небытие.

Встали рано, пришлось отстоять мессу, исповедаться, причастится, а уж затем только поесть. Мы поблагодарили отца Пьетро и его братию, откланялись и удалились в город к своим спутникам.

– Отец Анри, нам не мешало бы помыться да и бельишко простирнуть, а то даже собак тошнит, так они от нас шарахаются и убегают! – сказал я и поморщил нос.

Анри согласился со мной. Наш бивак находился недалеко от центра города, мы подошли к базару, возле которого сидел вековой старик. Анри решил с ним побеседовать и спросить, где здесь можно сполоснуться. Дед косо посмотрел на нас и спросил, нет ли для него монеты. Анри дал ему медяк, и старик рассказал, где находятся городские бани, и как добраться до них.

Спустя несколько минут мы уже стояли на пороге заведения, путь нам преградил бородатый, похожий на Будулая, сеньор с кольцом в левом ухе. Мой спутник сказал, что мы хотим помыться, а я почесал себя обеими руками, изображая что сил больше нет, скорей бы уж. Анри дал сеньору два медяка. Тот даже не взглянул, что ему сунули, вручил нам по большой тряпке (видимо, полотенца) и указал куда идти. Мы быстро скинули с себя все вещи и бросили их в чан с водой прямо вместе с зашитыми монетами, а скорее с их остатками. Я блаженно, сидел и наслаждался жизнью в баке тёплой воды, а Анри вышел на минуту и вернулся с куском душистого ливанского мыла, заплатив за него серебряной монетой. Он рассказал мне, что и в наше с ним время настоящее ливанское мыло стоит очень дорого.

Спешить было некуда, и мы почти полдня просидели в этом удивительном месте. Помылись и постирались, даже неплохо закусили блюдами местной кухни. Вышли мы на улицу практически святыми. Чистоту наших тел и помыслов было видно, наверное, вёрст за десять, не меньше.

Мы стояли напротив церкви San Domenico, меня что-то дёрнуло, и я, расставив руки в стороны, произнёс:

«Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,

подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни».

Я очнулся и услыхал громкое: «Аминь!». Это крикнул священник, стоящий у распахнутых дверей на ступенях церкви. Перед нами в безмолвии стояла толпа, да и Анри не дышал и не моргал, глядя мне в лицо. Его глаза были полны слёз, но они не вытекали, а образовали на зрачках моего друга большую линзу из солёной воды. Анри сморгнул, и всё мгновенно вылилось из его глаз, он обтёр щёки и схватил меня за рукав рясы.

– Если бы это было в государственной парижской опере Palais Garnier, то я громче всех орал бы: «Браво маэстро»! И бросил бы самый большой букет в мире! – дрожащими губами проговорил мой друг.

– Отец Анри, а что случилось? – с непониманием спросил я, посмотрев на Анри, и огляделся по сторонам.

Кто плакал, кто шептал «Отче наш», кто-то опустился на колени, а кто-то просто стоял, широко раскрыв глаза.

– Ты прочёл наизусть 22 псалом, псалом царя Давида, да так громко, на всю округу! – промолвил Анри.

– Да ладно, я его не учил никогда, прочёл раза два-три… Как это может быть? – удивился я и пожал плечами.

Народ заорал: «Благослови Отче, благослови Отче». «Аминь!» – прогремело возле моего уха. Это сквозь толпу к нам пробрался священник, его звали отец Лука, и утащил нас в храм.

Народ ещё какое-то время покричал да и разошёлся. Отец Лука привёл нас к себе, приказал служке принести что-нибудь поесть и вина из «священных запасов». Мы вначале отказались, а затем решили выпить за здоровье, так сказать.

Отец Лука с пристрастием расспрашивал, кто мы и откуда. Мы рассказали, что пришли из обители с юга, а теперь из Палестины движемся в Рим. Священник очень удивился, зачем мы совершаем такое долгое путешествие и петляем, если от Палестрины до Рима рукой подать. После такого допроса мы наспех дожевали предложенную снедь и откланялись, сославшись на дела, в общем, убежали. Придя к своим попутчикам, мы подошли к одному из возниц и расспросили его про Палестрину. Он сказал, что этот город находится совсем недалеко, чуть восточнее Рима. Теперь ясно, почему все, кто спрашивал, откуда мы идём, не сильно удивлялись.

– Палестина и Палестрина, как скажешь, так и поймут, – пробормотал я, Анри кивнул.

Мы решили остаться при обозе и больше не отлучаться, во всяком случае, пока что. Заночевали под телегой, укрывшись шкурами, а утром чуть свет двинулись в путь. Через несколько дней мы были уже в Салерно, в бухте Тирренского моря. Немного помня географию той местности, я понимал, что следующий большой привал нас ждёт в Неаполе.

В Салерно мы не задержались. Видимо, из-за того, что запасы льда не сильно истощились, начальники приняли решение следовать дальше. Анри сбегал на базар и набрал в дорогу фруктов, прикупив заодно кусок ветчины и хлеба. В общем, в пути до Неаполя мы пировали. На привалах у костра мы слушали песни и рассказы про выпивку, кто кого и когда прижимал и любил. Над нами подшучивали, ведь мы старательно изображали удивлённые лица, облачение обязывало. Вот только знали бы рассказчики наши истории!

Через несколько дней мы вошли в Неаполь, у меня в голове сразу заиграла музыка, я шёл и невольно напевал «Челиту», за что получил от Анри кулаком в рёбра и быстро умолк. Обоз остановился у порта, отовсюду то и дело доносились напевы мандолины и иногда гуслей, удержаться было невозможно, ноги сами пускались в пляс. Молодые цыганки сновали тут и там, ища своих жертв, но косо глядели на нас и даже не пытались подойти. Возле таверны я увидел старого шарманщика и, смеясь, посмотрел на Анри, вспомнив «Золотой ключик». Мой друг всё понял и мимикой передразнил меня, я расхохотался и повалился на шкуры в телеге.

Стефано, главный охранник обоза, сказал, что в городе мы пробудем сутки, и посоветовал не пропадать. Мы с Анри отправились искать баню и место, где можно было перекусить и переночевать. Нашли быстро, но прежде чем туда войти, Анри выпорол остатки денег из наших порядком потрепанных ряс. Трусы поизносились, обувь тоже пришла в негодность, в общем, мы решили после помывки и постирушек пойти и обновить наш гардероб. Деньги ещё оставались в сандалиях, но мой друг сказал, что их мы опустошим ближе к Риму, заодно переобуемся в новое. На том и порешили, помылись, как дворяне, а пока прачки приводили в порядок нашу верхнюю одежду, мы покемарили в медных чанах, как обезьяны в горячих источниках у подножия горы Фудзи.

Надо сказать, что прачки на славу постарались: все дырки были заштопаны, и в некоторых местах поставлены довольно приличные латки. Мы щедро рассчитались с банщиками и рукодельницами-прачками и нырнули в симпатичную портовую таверну, чтобы дать нашим желудкам попировать местной снедью. В этом путешествии мы стали довольно избалованными: баня, прачки, далеко не аскетичная пища…

– Отец Поль, а тебе не кажется, что мы с тобой обнаглели? – словно вторя моим мыслям, задал вопрос отец Анри, запивая вином морского окуня.

– Не то слово, осталось только, чтоб какие-нибудь местные цыганки уволокли нас в номера. Будет полный фарш. Так у нас говорят! – ответил я и громко икнул.