Боже мой, как же она хороша, тонка и женственна, а историки приписывали ей какую-то мужественность. Может, где-то на поле боя в схватке, но не сейчас. Сейчас передо мной была хрупкая и беззащитная девочка, а для нас стариков это был просто ребёнок.

Анри сказал, что у него вибрирует крест, затем открыл его. Кнопки мигали одновременно, вибрация усилилась.

– Мы должны что-то сделать, быстрее, Поль! – закричал Анри.

– Я не знаю что! – в ответ крикнул я и оскалился, словно волк.

– Я привёл тебя сюда, а теперь твоя миссия! Так я понимаю! Делай же что-нибудь! – заорал Проводник.

Меня затрясло. Вдалеке у входа в здание стоял тот незнакомец в маске и смотрел на нас, а может, это был даже и не он, а плод моей фантазии. Я повернулся к Жанне и подошёл, она продолжала смотреть в пустоту и шептать, а кровь продолжала сочиться и струйкой стекала по её руке на пол.

Бедная девочка. То, что я сделал, было совершенно неосознанно, а может, даже интуитивно, будто кто-то управлял мною и моим телом. Подойдя к ней, я положил правую руку на рану, плотно закрыв её, а левую на лоб Жанны и, не задумываясь, прошептал: «Помилуй, Господи!». Поднял голову вверх и крепко зажмурился.

Через минуту я убрал руку, крови не было, осталась лишь маленькая дырочка с запёкшейся кровью. Жанна перестала шептать и посмотрела мне в глаза. Или сквозь меня. И улыбнулась. Я отошёл в сторону, пребывая в шоке. Тело мое ослабло, ноги стали ватными. Анри придержал меня за локоть.

– Анри, я прошу тебя, дай минуту, ведь мы никогда этого больше не увидим, никогда! – попросил я.

Я стоял и смотрел на это чудо, и только мы в этом мире знали, чем закончатся все её героические победы.

Уже потом, спустя много времени, Анри у костра снова рассказал мне, что в летописях описывался случай чудесного исцеления Жанны д’Арк после тяжёлого ранения в левое плечо. Тогда я неуверенно ответил ему, что к нам это не имеет никакого отношения. На что мой спутник напомнил мне слова Уильяма Шекспира о мудрецах.

– Уходим, крест аж звенит! – крикнул Анри и потащил меня за рукав, а я ещё раз взглянул на умиротворённое лицо девушки и послушно пошёл за ним к выходу.

Мы свернули налево и побежали по улицам в сторону взрыва, огибая людей и стараясь их не задеть. Наконец, мы вошли в эпицентр взрыва.

– Готов? – спросил Анри.

– Поехали! – ответил я, ещё раз оглядевшись по сторонам, но на душе у меня было тоскливо от чувства, словно мы что-то не доделали.

Затем мы схватили друг друга за шеи, прижались лбами и одновременно нажали кнопки: я – зеленую, Анри – красную. Засверкали молнии, всё закрутилось, завертелось, мы куда-то провалились и полетели.

В гостях

Я, как и в прошлый раз, упал откуда-то сверху и очень больно ударился о землю. Кажется, я разбил лицо. Подобное состояние было у меня однажды, когда совсем пьяный я ехал в плацкартном вагоне и, упав с верхней полки, разбился так, что мне вызывали скорую помощь прямо к поезду.

Но это было давно, в безрассудной молодости, а сейчас совсем другое дело. Я терял сознание, затем приходил в себя, затем снова терял, и так несколько раз. Не хотелось открывать глаза, встать не было сил. В такой полудрёме я, наверное, пробултыхался довольно долго. Мне казалось, я нахожусь где-то в вечности. Голова была ватной, мысли наслаивались одна на другую, не было возможности сосредоточиться, я не мог ничего вспомнить.

По прошествии какого-то времени я неожиданно вспомнил, что у меня есть друг, и попытался встать. Кое-как взгромоздился на четвереньки и начал блевать. Блевал желчью, потому что желудок был пуст и нормальной пищи не видывал давненько.

Проблевавшись, я долго не мог отдышаться. Когда это удалось сделать, я с трудом оттёр грязь и кровь с лица и попытался вспомнить что-нибудь. В голову начали лезть обрывки сюжетов, ощущений, мыслей. Я вспомнил практически всё. Пальцами протёр глаза, содрав запекшуюся грязь, и увидел рассвет, только опять в этой проклятой жёлтой дымке.

С трудом оглядевшись, я обнаружил, что полулежу посреди огромного виноградника. Горло и рот были сухими. Жутко хотелось пить. Рукой я нащупал жидкую грязь и напихал её полный рот. Высосав как можно больше влаги, выплюнул практически сухую и горячую землю. Такой трюк я проделал несколько раз и вскоре опять затаил дыхание, с трудом вытянув шею.

Где-то метрах в двадцати от себя я услышал сопение и пополз в ту сторону. Промучившись минут десять, я добрался до практически бездыханного тела моего друга и проводника Анри. Он лежал на животе, голова его была повёрнута вправо, изо рта и носа текла кровь. Я лёг рядом, думая о том, что с ним могло произойти самое страшное, и боясь того, что его шевеление – агония умирающего тела.

Пристально вглядываясь в Анри, я, обессиленный, провалился в сон, затем, проснувшись, когда было уже совсем светло, решил попробовать расшевелить друга. Я толкнул его в плечо, он приоткрыл один не заплывший глаз и прохрипел: «Пётр, как я рад тебя видеть, а себя ощущать ещё живым, но мне очень больно». Я спросил, где болит, и он ответил, что особенно болят руки. Аккуратно посадив Анри, я взял его кисти и поднял их вверх. Он застонал, а я увидел, как неестественно его руки согнуты. Обе руки были сломаны.

Я тихонько отпустил его конечности, а он закинул голову вверх и горько заплакал. Вернее сказать, мы сидели и плакали оба: от боли, от бессилия и непонимания. Два взрослых мужчины рыдали, заливаясь горячими слезами. Я обнял за шею своего друга, поцеловал, как сына, в лысую грязную голову и сказал, что пойду осмотрю округу, может, найду помощь. Он ничего не ответил, так и остался сидеть в позе святого.

Я, шатаясь, двинулся по грязи вниз под уклон в надежде найти людей, воду, пищу. Я пощупал швы рясы, монеты были на месте, да и сандалии были так же тяжелы от монет.

Подойдя к неширокой речушке, я упал на колени и начал жадно закачивать в себя воду, хотя понимал, что наношу себе только вред. Конечно, меня тут же вырвало, голова закружилась. Я присел на колени. Затем, умывшись, встал и огляделся по сторонам. Примерно в километре ниже по реке разглядел маленькую деревеньку и направился в её сторону. Пока шёл, отряхнул высохшую грязь и поправил на груди крест, хотя выглядел я далеко не как монах, скорее как бродяга.

Я посмотрел в ту сторону, где оставил Анри, и долго стоял, размышляя, почему и за что нам всё это. Я не понимал, кто затеял эти игры. Господи, мне уже, наверное, пятьдесят, а я неизвестно где. Меня бьют, я разбиваюсь в кровь, какие-то девки, вино, война, грабёж и, как говорил Ефим Шифрин, кругом абсолютный бесперспективняк. Опять подкатил ком к горлу, но я удержался, чтобы не зарыдать, так как заметил неподалёку девочку и мальчика лет десяти-двенадцати, они пасли овец.

– Padre, un sermone straordinario! – крикнула мне девочка и присела, а мальчик поклонился.

Я не разобрал, что она сказала, язык показался мне незнакомым. Образовалась длинная пауза, и мы смотрели друг на друга с недоумением, затем я непроизвольно выпалил: «Привет, как дела?».

– Grazie, va bene cosi! – ответили они практически одновременно, и я их понял.

Странно. А чего странного? Такое я уже проходил, когда в первый раз свалился «с неба».

Я спросил детей, что за деревня вдали, они ответили, что это Condrofuri, и речка возле неё носит такое же название. По этому названию и по звучанию языка я догадался, что мы очутились в Италии. Осталось понять, в какой её части.

Я спросил детей, как их зовут. Оказалось, что девочка – Мелайора (в дословном переводе «лучшая во всём»), а мальчик – Мариус (дословно «настоящий мужчина»). Я представился как отец Поль и рассказал, что мы с отцом Анри попали в беду. Мариус наказал сестре отвести меня к их матери, а сам решил остаться стеречь овец на берегу.

Я поблагодарил парня и послушно засеменил за девочкой в сторону деревни. Уже минут через пятнадцать-двадцать мы подошли к дому, из его двери вышла женщина лет тридцати. Она поклонилась мне, я сразу попросил воды и начал хлебать, как загнанный конь.