Затем, отдышавшись, я рассказал женщине, что мы пришли издалека, что на нас напали, обобрали, избили, и что мой коллега нуждается в неотложной помощи. Она была крайне удивлена, потому как давно не слыхала о разбоях, тем более в этих местах. Женщина сказала, что её зовут Карин, а ее мужа Двейн, через минуту он вышел из-за сарая с вилами. Я испугался и попятился, но она успокоила меня и попросила мужа помочь Анри.

Двейн поставил свой шанцевый инструмент, и мы через пару минут уже шагали в сторону виноградника. Девчонка, опередив нас, поспешила к брату. Я попросил у Двейна нож, который увидел у него в брюках. Он протянул мне его, и я нарезал около двадцати прутьев из орешника, мимо которого мы проходили.

Я издалека увидел, что Анри сидел в той же позе, в которой я его оставил. Подойдя к другу, я объяснил итальянцу, что у моего товарища сломаны обе руки, нужно как можно аккуратнее положить его на землю. Двейн взял Анри под руки, слегка приподнял его, а я вытянул ноги друга вперёд, и мы положили его на землю. Анри потихоньку приходил в себя, лицо его уже обгорело на утреннем солнце, я достал из сумки кусок ткани и укрыл голову друга.

– Двейн, я прошу Вас вернуться, и если есть крепкое вино, то срочно принесите! И какого-нибудь жира или сала! – попросил я местного жителя.

Он кивнул головой и рванул так, как не носятся даже спортсмены из моего XXI века, грязь летела у него из-под ног, как из-под колёс внедорожника. Уже минут через пятнадцать итальянец был около меня. Он бежал практически без одышки, видимо, цену табака не знал. В руках у Двейна был кожаный мешок с вином и небольшой глиняный сосуд с коричневым жиром.

Анри пришёл в сознание, и я попросил его не шевелиться, но только приподнять голову, чтобы мы могли залить ему в рот вина. Он удивился, и мне пришлось рассказать ему, что у него сломаны обе руки, нужно наложить гипс.

– Знаешь, Поль, я не могу уже ничему удивляться, делай что должно! – сказал Анри и широко открыл рот.

Я поддержал его голову, а итальянец начал вливать вино. Анри глотал-глотал, пока не прошептал, что больше не может, и уже минут через пять заснул.

Я снял с себя верёвку, которой был подпоясан, распустил её на тонкие верёвочки, затем стал обкладывать прутьями одну руку друга. Двейн помогал держать прутья и прижимать их к руке. Затем я в трёх местах стянул прутья верёвочками, так получился довольно крепкий каркас. То же самое мы проделали и со второй рукой. Я брал глинистую мокрую землю и мял её, пока она не стала напоминать некое подобие замазки. После этого стал осторожно обмазывать ею сотворенный нами каркас. Получалось довольно недурно, и уже через полчаса у Анри на обеих руках были роскошные гипсы, а его загоревшую голову я намазал жиром.

Итальянец снова убежал и скоро вернулся с небольшой телегой, в которую был впряжен ослик. Мы погрузили туда моего друга и наши заплечные сумки. Уже через полчаса мы остановились возле дома наших новых знакомых, и я попросил их помочь привести в порядок Анри, так как он обделался.

Хозяева дома ответили, чтобы я не беспокоился, что они всё сделают сами, и я с легким сердцем отправился подальше за излучину реки привести в порядок себя. Раздевшись догола, я нагнулся и стал разглядывать своё тело в отражении.

Если честно, я себя не узнавал. В молодости я занимался атлетикой, а позже восточными единоборствами. В общем, всегда был спортивным и подтянутым. С того времени как я обосновался здесь, мой режим питания нарушился, о белках с жирами и углеводами я позабыл, да и мои пешие прогулки с физическим трудом умножились кратно. Всё это привело к тому, что жир покинул меня. Короче говоря, тело моё превратилось теперь в статую греческого бога. Видимо, не случайно тогда обратила своё внимание та прекрасная девушка с большим бюстом на довольно немолодого атлета в рясе.

Предавшись приятным воспоминаниям, я закашлялся. Затем помылся в реке, благо было тепло, простирнул свои вещи, включая рясу. И пока всё сохло, я в полудрёме нежился нагишом в кустах в тени, хотя всё тело и болело.

К вечеру я вернулся к итальянцам, все были в сборе – и хозяева, и дети. Мне рассказали, что товарища моего помыли, постирали все его вещи, кроме рясы, так как она была слишком уж тяжела. Я ответил, что рясы специально с утяжелением, что это такое у нас послушание, и что я сам потом её приведу в порядок.

После этого я достал три золотые монеты, но хозяева ни в какую не хотели их брать. В итоге мы пришли к компромиссу: итальянцы взяли монеты, а я согласился погостить у них, пока Анри не выздоровеет.

Друг мой был в сарае. Он лежал, раскинув руки в стороны, укрытый одеялом из лоскутов, возле него были его вещи, крест, на бочке горела толстая свеча.

– Поль, где мы? – тихо и хрипло спросил Анри.

– Насколько я понял, мы в Италии, только не знаю, в какой её провинции! – ответил я и стал укладываться рядом.

– М-да, жить становится всё веселее и веселее! – ответил мой друг и тяжело вздохнул.

Мы заснули, так, по-видимому, началась наша теперь уже итальянская, прости Господи, жизнь.

Я осмотрел наши вещи, всё было на месте: и сменные одежды, и пошитые Анри трусы, и подштанники. В сумке друга была маленькая баночка с вонючим клеем, и я подремонтировал наши ботинки. Анри похвалил меня за мастерство. В его сумке я обнаружил совершенно новый свиток и, достав его, показал другу. Он попросил развернуть свиток, что я послушно и сделал. Это была грамота, новая грамота, в которой было написано, что мы монахи-пилигримы, которым поручено находить и записывать различные свидетельства о христианских чудесах и доставлять их до хранилищ святого Престола. Анри прочел ещё, что мы теперь выходцы из монастыря Эремо делле Карчери, что в Ассизи. По преданию, здесь был скит Франциска Ассизского. Была в сумке и другая карта, увидев её, Анри выпучил от удивления глаза.

– Брат, мы направляемся в Рим! – взглянув на меня, объявил он.

Я непроизвольно перекрестился, догадываясь, кто мог подложить новые «документы».

Молва о том, что у одной из семей гостят два избитых разбойниками монаха, быстро разлетелась по округе, к нам стали приходить любопытные жители Condrofuri. Однажды зашёл служитель местной общины, но поняв, что мы не очень общительны, больше не приходил. Мы были осторожны в беседах с гостями, больше спрашивали, чем сами давали ответы.

Выяснилось, что местные виноградники принадлежат римским церковникам, и что два раза в год виноделы отправляют в Вечный город большой обоз с лучшими сортами вина. Не менее важным оказалось знание о том, что на дворе было уже начало лета 1503 года. Радости это нам не прибавило. святым Престолом сейчас правил Александр VI, и мне это ни о чём не говорило. Но когда хозяева шёпотом назвали его «чудовищем разврата» и «аптекарем сатаны», я вспомнил, что так народ называл Борджиа, того самого Борджиа, о котором я читал в молодости, а затем смотрел сериал по TV, и меня бросило в жар.

«В нехорошие времена мы тут шляемся» – размышлял я про себя. Анри загрустил ещё больше, ведь историю Запада он несомненно знал отлично и рассказывал вещи, от которых тошнило.

Я подружился с хозяевами дома, где мы обосновались, помогал им по хозяйству. Научился косить траву и пасти за скот. Затем Двейн стал учить меня плотницкому делу, я смастерил две табуретки и выстругал толкушку для ступы. Хозяева непрестанно меня хвалили. Единственное, к чему меня не подпускали – к виноградникам. Нельзя было, так как мы чужаки, а чужим нельзя, и всё тут, за владениями строго следили надсмотрщики от землевладельца. Ну да ладно, ведь я и так много чему научился. За что я только не брался! Всё получалось довольно быстро, и на удивлённые расспросы моих новых друзей я отвечал: «Если человек талантлив, то он талантлив во всём».

К Анри была приставлена женщина по имени Луиза, вдовушка из дальних домов. Хозяйства у неё не было, и она перебивалась различной работёнкой, а тут как раз у нас «инвалид» образовался, вот она за небольшую плату и ухаживала за ним. Ну, в общем, как водится, доухаживалась: однажды, вернувшись с реки с уловом, я застал её сидящей и стонущей на Анри, а он лежал, широко раскинув руки в «гипсах», и кряхтел от удовольствия, закрыв глаза. Я вылетел как ошпаренный, слава Богу, они меня не заметили. Попросив хозяев, я переехал в чулан в доме, сказав Анри, что так будет лучше. Он покраснел, но ничего не ответил.