Незнакомец попросил Анри проводить его, и они оба вышли, в глазах ночного гостя я успел уловить радость, улыбку. Да-да, именно улыбку. Раньше я немного изучал психологию и понимал, как улыбаются глаза. Когда Анри и незнакомец вышли, мы с Софи выдохнули с облегчением и грохнулись на лавки.

Анри вернулся минут через пять очень взволнованным и попросил Софи принести вина. Он разлил вино в три кружки, предложил выпить стоя, при этом сказал: «Это наша последняя ночь вместе и здесь!». Задумчиво постоял, а затем, не глядя на нас, направился в сторону чёрного хода.

– Мы возвращаемся по домам? – радостно крикнул я ему вслед.

Он не ответил, а только сильно хлопнул дверью.

Спустя некоторое время Анри вернулся и проговорил трясущимся голосом, едва сдерживая слезы: «Нет, мы с тобой уходим, но не домой. А Софи остается жить здесь, она теперь полноценная хозяйка всего-всего и вольна распоряжаться своей жизнью на своё усмотрение!».

Всё стало ясно. Теперь уже мы зарыдали все втроём и обнялись. Анри взрастил Софи, а я уже успел привыкнуть к ним обоим, они мне стали родными, так как другой родни здесь у меня не было. Я вообще не мог представить, что настолько сильно к ним привыкну.

– Давайте ложиться отдыхать, а прощаться будем завтра! – утерев слезы, сказал хозяин дома, и мы разошлись по своим постелям.

Сон совершенно не шёл, я лежал, буравя глазами темноту, и даже не представлял, что будет дальше. Подумал о незнакомце: глаза, эти глаза… И почему они меня так удивили? М-да, я совсем потерял покой. Я уже привык к тому, что задавать лишних вопросов не нужно, Анри всё рассказывал мне, когда считал необходимым. Мысли путались, одна наползала на другую, я думал о доме и семье, о том, что будет дальше. Весь этот салат из мыслей перебивал и давил шум, шум адреналина.

Я слышал, как плакала Софи, а Анри что-то всю ночь шил и клеил вонючим клеем. Я пытался напрячь мозги, чтобы мысленно увидеть дом и семью, услышать голоса родных, но тщетно. Мысли о том, что будет дальше, не давали мне покоя, казалось, что от волнения даже поднялось давление. Так я провалялся до утра, сон не пришёл, и я, одевшись и обувшись, сел, как солдатик, на край койки, дожидаясь, когда Анри начнёт давать указания.

– Всем добрейшего утра! – бодро проговорил Анри, но в его голосе не было радости.

Мы с Софи пробормотали нечто несуразное, как дети в детском садике.

Анри попросил девушку сообразить что-нибудь поесть и собрать еды нам с собой в дорогу. Софи шмыгнула носом, в знак послушания чуть присела в реверансе и опустила глаза. Я же спросил Анри, что мне собрать с собой, и далёким ли будет наш путь.

– Я полагаю, что путь наш будет очень далёким, что-то мне подсказывает, что путешествие наше будет и небезопасным, мы же осознаем, где мы находимся и в какие времена, – проговорил негромко Анри, вглядываясь в рассвет сквозь мутное стекло окна.

Затем он сел на койку, нагнулся и достал из-под неё большой мешок.

– Что это? – спросил я и вытянул от любопытства вперед свой длинный нос.

– Это наша одежда, друг мой! Её принес Человек в маске и рассказал нашу с тобой легенду, которой мы и будем следовать! – сказал Анри, тяжело вздохнув.

Он достал из мешка две серо-коричневые монашеские рясы из грубого сукна и выложил на стол два деревянных креста на веревках. Затем размотал тряпку и бросил на пол две пары кожаных сандалий с ремнями и переплетениями до колен.

– Ого, вот это поворот! Я такого даже и представить во снах не мог! – выпалил я и заёрзал на лавке.

Софи уже накрыла на стол и тихо, потупив взор, предложила поесть. Мы сели и молча принялись жевать нехитрый завтрак. Закончив трапезу, Анри сказал: «Софи, ты теперь будешь жить совершенно самостоятельной жизнью, ты вольна распоряжаться всем-всем, бумаги я написал, они лежат наверху. Ты всё умеешь по хозяйству, умеешь шить одежду, ты давно всему научилась. Дерзай, выходи замуж, рожай детей, в общем, живи полноценной жизнью. Вон приглядись к сыну винодела, он давно уже отцу прожужжал все уши про тебя!». Софи покраснела. Затем Анри сказал ей, что если кто-то будет интересоваться, нужно сказать, что мы ушли на юго-восток к побережью искать родню на старости лет, обещали вернуться.

– Софи, мы никогда не вернёмся и никогда, видимо, не увидимся больше, прости! – сказал Анри, прижав её к себе, и поцеловал по-отечески в голову.

После этого он подошёл к шкафу, немного отодвинул его, достал оттуда увесистый мешочек и положил его перед Софи.

– Это тебе! Я думаю, на безбедное существование тебе хватит, если не будешь шиковать и всем показывать, что у тебя есть деньги, будь хитрей, сама тихонько зарабатывай швейным ремеслом! – проинструктировал её Анри и повернулся ко мне.

– Так, теперь мы с тобой. У нас, как ты понимаешь, всё несколько сложнее! – выдал Анри, нахмурив брови.

– Нет, даже на грамм не понимаю, представь себе? Я тут с вами уже почти два года, но ничего вообще не понимаю! – крикнул я.

– Тихо, тихо, не нужно так расходиться, не надо истерик, я сейчас расскажу, кто мы теперь, а по пути всё остальное. А там уж как Бог подаст! Хорошо? – выпучив глаза и надув ноздри принялся меня успокаивать Анри и предложил жахнуть по кружке доброго вина.

Я молча сел и кивнул, выдохнул воздух, налил себе и одним махом саданул грамм триста вина.

Когда я немного успокоился, Анри рассказал мне, что мы, согласно нашей легенде, монахи из цистерцианского аббатства Тороне, что недалеко от города, занимались овцеводством и разводили рыбу. И теперь по поручению отца-настоятеля следуем к святым местам за святынями для аббатства. Анри достал из-под подушки грамоту, где всё было подробно изложено, и стояла подпись настоятеля.

– Где ты это взял?! – удивлённо вскрикнул я.

– Принес тут один! – ответил с сарказмом Анри.

Потом, вспомнив, я спросил Анри о приборе, про который он обмолвился ещё в прошлом году.

– Всё позже! Расскажу по пути, – торопливо ответил мой друг.

Затем мы стали переодеваться в рясы и сандалии, Анри обрезал штаны до самых колен. Я удивился, а он пояснил, что из-под одежды должны торчать голые ноги, что так положено католическим монахам при аскезе. Потом он показал, куда зашил монеты, и тут я понял, почему рясы такие тяжелые, и сандалии довольно увесистые. Теперь ясно, что он делал в ночи.

Облачившись в рясы и надев кресты на грудь, мы расхохотались, посмотрев друг на друга. Я вспомнил книгу Ильфа и Петрова и, давясь от смеха, сказал Анри: «Я хочу Вас спросить, как монах монаха, вы молитвы знаете?».

– Что-нибудь по пути вспомню или, наконец, придумаю, а вот ты теперь не юродивый племянник с побережья, а отец Поль, давший обет молчания! – ответил «отец» Анри, и мы, по предложенной мною русской традиции, присели на дорожку.

Софи положила еду нам в сумки, мы надели их, обнялись и поцеловались с девушкой, а затем, скрипнув дверью, вышли в тёмную прохладу.

В путь

Я не стал оборачиваться, потому что это всегда прибавляет грусти, но прошептал фразу из фильма «В бой идут одни старики».

– Ты что-то сказал, Поль? – обернувшись, спросил Анри.

– «Не будем оглядываться, так Ромео сказал», – шепнул я и похлопал своего проводника по плечу.

Анри сплюнул от непонимания моих слов, и мы двинулись вперёд на полусогнутых ногах, прижимаясь к стенам зданий.

Мы пошли налево по улице и остановились под аркой, затаив дыхание. Кое-где уже кричали петухи – город начинал отходить ото сна. Мимо нас с лаем пробежали три собаки. Совсем неожиданно где-то в паре метров над нашими головами заухал филин, и я присел со страху, схватившись за сердце. Анри сказал, что помирать будем не здесь, и дёрнул меня за капюшон рясы.

– Нужно быстрее выйти из города, чтобы нас, прости Господи, никто не узрел в таком виде. Не забывайте, стража не спит и бродит по периметру от ворот до ворот! – сказал Анри, и мы почти бегом двинулись в сторону северных ворот к дороге, ведущей из города.