– Подождем еще немного. Может, они малость заплутали, или отсиживаются где-то в укрытии до темноты, – рассудительно произнес Пантелей, хотя и у него на душе «кошки скребли».

В этот момент в кустах неподалеку раздалось странное шуршание. Оба товарища услышали, как из-под чьих-то ног вниз посыпались мелкие камешки – к гроту совершенно точно кто-то приближался.

Ремизов тут же отреагировал, заняв боевую стойку и вытащив из рукава диверсионный нож. Пантелей мгновенно укрылся за каменным нагромождением, также приготовившись защищаться.

Через минуту в проеме появилась человеческая тень. Ремизов уже приготовился сделать захват – пригодились навыки спортивного самбо, которым он увлекался до войны, – но тут тень буквально свалилась ему под ноги, тяжело упав на колени.

Тяжело дыша и выставив правую руку открытой ладонью вперед, будто подавал знак «Стоп», Лёшка Дубинин прохрипел: – Свои.

Ремизов вздохнул с видимым облегчением и убрал нож обратно в рукав куртки. Пантелей вышел из укрытия, и присел перед товарищем на корточки.

– Ты не ранен? – заботливо спросил он Лешку.

– Нет, – тот отрицательно замотал головой, все еще стоя на четвереньках и приходя в себя.

– А Яшка где?

– У немцев, – еле слышным шепотом произнес Дубинин, а затем заплакал.

Немного успокоившись и взяв себя в руки, Лёшка рассказал товарищам, что произошло.

В деревню они с Яшкой спустились без приключений. На дворе стояла глухая ночь, поэтому свет в окнах уже нигде не горел, за исключением одного дома, расположенного, как раз, на отшибе. Подкравшись поближе, друзья осмотрелись и, не заметив ничего подозрительного, двинулись дальше, решив потихоньку заглянуть в освещенное окно.

Внутри обнаружилась вполне мирная сцена: за деревянным столом, накрытым льняной скатертью, сидел, сгорбившись и подперев голову рукой, чей локоть упирался о столешницу, полноватый мужик средних лет в смешных широких штанах на подтяжках. Перед ним стоял наполовину уже опустошенный графин с вином и высокий стеклянный стакан. Поблизости больше никого не было видно, поэтому Яшка предложил выманить подвыпившего немца на улицу, где его и скрутить.

Лёшка встал за дверь, приготовившись к нападению, а Яшка поднялся на крыльцо и постучал. Хозяин откликнулся не сразу. На его резонный вопрос «кто там притащился так поздно», Зимин нахально, на вполне приличном немецком, пробормотал что-то типа «Открывай, сосед». Внутри раздался шум отодвигаемого тяжелого стула и приближающиеся шаги. Деревянная дверь резко распахнулась, чуть не треснув Лёшку по лбу, а затем разверзся ад.

В деревне была организована засада, их ждали. Пьяный фермер, услышав стук в дверь, испуганно поднял свои мутные затравленные глаза и посмотрел в дальний угол комнаты, где затаились с оружием наизготовку вооруженные солдаты Вермахта.

Используя эффект неожиданности, они напали на Яшку, пытаясь взять его живым. Лёшка попытался отбить друга, завязалась отчаянная перестрелка, в результате которой немцы ранили Яшку в двух местах, прострелив ему голень и правое бедро, так, что он упал, зажимая рукой одну из ран, и уже не смог самостоятельно передвигаться. Лёшка бросился ему на помощь, но было уже поздно. Немцы окружали обоих диверсантов со всех сторон, выбегая из соседних строений. Как оказалось, немцы продумали все до мелочей: призывно светящиеся окна дома на краю деревни были всего лишь приманкой.

Бросив прощальный взгляд на истекающего кровью товарища, лежащего на земле с угрожающе наставленными на него дулами армейских винтовок, Лёшка с жутким криком отчаяния выпустил автоматную очередь в наступающих на него бойцов и, расстреляв двоих из них, пробился через окружение. Петляя и пригнувшись, он стремглав понесся в сторону леса.

Сзади послышался шум погони; немцы завели заранее спрятанные в деревенских сараях мотоциклы и погнали диверсанта, как зверя на охоте, не прекращая пальбы. Алексей Дубинин еще никогда так быстро не бегал. Наверное, это было его лучшее время забега во всей его спортивной карьере. Сердце выпрыгивало из груди, легкие жгло огнем, но Лешка продолжал бежать.

Остановился он только тогда, когда звуки ревущих моторов окончательно стихли, а сам боец осознал, что заблудился. Парню понадобились почти сутки, чтобы отыскать обратный путь к своим.

– Сколько ходок за линию фронта вместе сделали – и ни одной царапины! Как я теперь без Яшки жить буду? Что его матери скажу? – снова зарыдал Лёшка.

Ремизов и Пантелей понуро стояли рядом, не зная, что сказать в ответ. Жив ли еще Яшка? Выдержит ли он допросы эсэсовцев? Эти невысказанные вслух вопросы набатом звучали у них в голове.

Спустя несколько дней после драматического разговора с отцом Мария снова оказалась в его кабинете, и теперь стояла перед ним, покорно опустив плечи, словно провинившаяся школьница, в ожидании окончательного вердикта, что ждет её дальше.

Совсем немного времени потребовалось Марии, чтобы убедиться в том, что Фридрих малодушно бросил её на произвол судьбы, как только узнал о беременности. Красавец – офицер в последнее время старательно избегал любых встреч с девушкой, а заметив издалека, лишь сухо кивал и отворачивался в другую сторону, напуская на себя озабоченный, деловой вид.

Доктор Грубер сидел за большим письменным столом и что-то лихорадочно записывал в свой походный дневник, который он бережно хранил и никому не показывал. Мария нервно закусила нижнюю губу (ожидание затягивалось), но отвлекать отца не решилась.

Наконец, доктор Грубер закончил писать и отложил тетрадь в кожаной обложке в сторону от себя, на край стола. Затем он пристально, исподлобья, взглянул на стоящую напротив дочь.

– Решение принято, – жестко (словно пригвоздил) произнес он, обращаясь к Марии. – Сегодня же ты уезжаешь к моей тетке в Австрию. Я получил от нее письмо – тетя Бригитта согласна приютить тебя у себя в доме, а после рождения бастарда поможет пристроить его «в добрые руки».

В ответ Мария тихонько ахнула и даже попыталась что-то возразить, однако натолкнулась на испепеляющий, злобный взгляд отца и снова замолчала, уставившись в пол, выложенный узорным паркетом.

– Вот, держи, – Клаус Грубер протянул через стол довольно увесистый кошелек с деньгами. – На первое время. Не хочу, чтобы мою дочь считали нищей приживалкой, пусть даже ты этого и не заслуживаешь.

В качестве благодарности Мария сделала вялый книксен.

Доктор Грубер окинул девушку скептическим взглядом с головы до ног. Вид у Марии был жалкий и какой-то нечастный. Казалось, что за последние несколько дней от сильных душевных переживаний она как-то резко подурнела.

Оба – отец и дочь – замолчали, не находясь, что сказать друг другу на прощание.

– Можешь уже идти, я тебя более не задерживаю, – довольно грубо прервал затянувшуюся паузу Клаус Грубер. – Через час, внизу тебя будет ждать машина, которая отвезет тебя на станцию железной дороги.

Мария кротко кивнула в ответ и безвольно поплелась к выходу, тихо затворив за собой тяжелую дубовую дверь. Между тем, доктор Грубер, разрешив личную проблему, незамедлительно переключился на более важные вопросы, полностью погрузившись в свои дела. Выйдя из-за стола, он вслед за дочерью покинул свой мрачный кабинет и бодрым шагом направился по скрипучей лестнице вниз, в лабораторию.

Мария уже почти дошла до своей комнатки, расположенной в угловой части замка, как сообразила, что отцовский кошелек, так и остался лежать на письменном столе его кабинета. Несмотря на охватившие девушку чувство обиды и гнева на отца, прагматическая сторона ее характера взяла верх над душевным волнением – отказываться от солидной денежной суммы Мария не планировала. По этой причине, девушка развернулась и почти бегом направилась обратно.

Осторожно постучавшись и не получив ответа, Мария приоткрыла дверь в отцовский кабинет и заглянула внутрь. В помещении никого не оказалось, и Мария, осмелев, зашла в большую, пропахшую застарелой пылью комнату и направилась прямиком к письменному столу.