Желание убивать как рукой сняло, а от осознания того, что могло только что произойти, окатило волной жара.

— Прошу понять и простить. Был напуган, — поднял я открытые ладони обращаясь к Алисе. Какой у меня удивительно ровный и спокойный голос.

Глянул на пытающегося подняться Станкевича, на перевернутый стол — он лежит ножками вверх, и, если там все же есть пистолет в ящике, быстро его не достать. Ладно, здесь уже ничего не исправишь, последняя подача с ноги в голову второму секретарю московского обкома тоже, наверное, будет лишней, так что пора сваливать отсюда.

— До свидания, — вежливо попрощался я с ворочающимся на полу хозяином кабинета и направился к выходу. Девушка Алиса в этот момент отлипла от стены — а вот теперь вижу там рядом ширму, за которой она стояла.

Алиса быстрым шагом направилась в мою сторону. Лицо все в дорожках слез, но вид сосредоточенный. Я притормозил чуть, думая что она собралась мне что-то высказать, но Алиса просто пошла рядом, вместе со мной направляясь в сторону выхода.

— Алиса! — прохрипел от стены Станкевич, пытаясь подняться.

— Пошел ты! — пронзительно, едва не срываясь в истерику, крикнула Алиса у самой двери. — Ты мне не отец!

Я только вздохнул мысленно. Вот что бывает, когда не воспитываешь своих детей — они просто перестают быть твоими.

Крикнула Алиса, кстати, как раз в тот самый момент, когда я открывал дверь. Охранник Станкевича, да и Семенович столь неожиданному появлению девушки серьезно удивились. Они и так были взбудоражены шумом из кабинета, по виду обоих заметно.

— Семеныч, у нас большие проблемы, — буднично сообщил я.

— Руки назад, — Семенович в момент нашего с Алисой появления уже держал пистолет, направив его на охранника. Вжикнули пластиковые браслеты на запястьях и щиколотках — пара секунд, и охранник Генриха Станкевича остался сидеть на диване.

— Ничего личного, дружище, — похлопал его по плечу Семенович.

После этого посмотрел на меня крайне выразительно — вот в его взгляде, в отличие от бездны в глазах Станкевича, я прекрасно увидел легко читаемые эмоции, а также невысказанные матерные конструкции. После столь короткого и мимолетного, но выразительного обмена взглядами мы быстрым шагом направились к выходу из квартиры.

Алиса, шмыгая носом и вытирая льющиеся градом слезы, шла с нами. Что с ней делать теперь, ума не приложу. Впрочем, это не самая главная сейчас проблема. Вопрос стоит, что вообще теперь делать — о чем Семенович, когда мы, игнорируя лифт сбежали по лестнице и погрузились в машину, спросил чуть-чуть иными словами.

Алиса в машину села вместе с нами. Вроде как-то странно, что девушка едет с нами (зачем?), а вроде и не прогнать ее, оставляя наедине со случившейся семейной катастрофой.

Наша машина резво тронулась с места и проскочив по дворовым проездам повернула налево, на широкую улицу. Как называется не знаю, но для меня улица особенная и узнаваемая — в моем мире именно здесь разворачивались одни из основных событий путча девяносто первого года. Основные уличные события, конечно же, а не предшествующие им кабинетные. В окно машины я увидел Белый дом, чуть погодя мы выскочили на Новоарбатский мост. По этим улицам я гулял и в моем мире, и в этом, когда недавно Москву посещал.

Это все я обдумывал и глазел я по сторонам потому, что все в машине молчали. Я сначала недоумевал, почему Семенович ничего не говорит, ничего у меня не спрашивая, но очень быстро понял причину: ехать оказалось всего несколько минут.

После того как мы перескочили через Москву-реку и съехали с моста, машина сразу же повернула к гостинице «Украина» — еще одной «сталинской высотке». Заехали во двор под шлагбаум, подъехали к служебному входу.

Быстрым шагом прошли, почти пробежали через холл, поднялись на двадцать девятый этаж. Здесь, в просторном номере, нас уже ждал Родионов. Неожиданно, он же вроде улетел. Похоже или планы поменялись, или кто-то меня, мягко говоря, слегка обманул.

Родионов явно был сориентирован примерно о произошедшем, потому что мерил шагами гостиную номера и когда мы вошли, взглядом и жестом показал всем рассаживаться.

— Рассказывай, — обратился он ко мне.

Генрих Станкевич сидел, откинувшись глубоко в кресле. На лице он держал гипотермический пакет холодного компресса. Когда щелкнул замок и открылась дверь, он чуть повернул голову, посмотрев кто пришел, после чего принял прежнее положение.

— Если в деревне ночью выйти из танцевального клуба и посмотреть на звезды, из носа перестает идти кровь, — вместо приветствия произнес Родионов, после того как закрыл за собой дверь.

Станкевич отвечать не стал. Он больше не шевелился, так и продолжая сидеть запрокинув голову. Родионов прошел по кабинету направляясь ко столу, но задержался на середине пути — зацепившись взглядом за ростовой портрет Станкевича в античной тоге, на котором на месте головы была заметна глубокая вмятина.

— Серьезно, — прокомментировал Родионов увиденное. — Наконец-то кто-то это сделал, — добавил он немного погодя.

Генрих Станкевич чуть повернул голову, глядя как Родионов рассматривает испорченную картину, но снова комментировать ничего не стал. Родионов же опять хмыкнул, отвел взгляд от портрета и прошел ко столу.

— Нос не сломан?

Ответа вслух не последовало, только неоднозначное движение плеч.

— Зубы целы?

— Да, — ответил Станкевич, выпрямляясь и убирая от лица пакет компресса.

— У-у-у… — прокомментировал зрелище Родионов. — Споткнулся, Генрих?

— Не смешно.

— А это и не шутка. Генрих, твоя задача была до ужаса банальной и элементарной: сыграть эталонного мудака. Это совсем несложно — тебе всего лишь надо было быть самим собой. Переигрывать совершенно не было нужды.

Отвечать сразу Станкевич не стал. Дернул уголком губ, вновь поднял пакет компресса, прислонил к лицу и откинулся на спинке кресла.

— Ты пришел надо мной издеваться? — не глядя на Родионова глухо поинтересовался он.

— Нет, я пришел удостовериться, что ты жив-здоров, а также сделать вид что договариваюсь с тобой о решении вопроса. Сглаживаю, так скажем, твой конфликт с моим подопечным. Как он тебе, кстати?

В ответ Станкевич только выругался глухим голосом.

— Я знал, что понравится, — улыбнулся Родионов. Взгляд его, впрочем, оставался при этом холодным как лед.

— Он совершенно безразлично относится к Алисе.

— В числе прочего поэтому она и потеряла голову. Не волнуйся, я решу вопрос.

— Дима, я не уверен, что это сработает.

— Генрих. В отличие от тебя, я отвечаю за свои слова и выполняю свои обещания. И я тебе гарантирую, что когда ты умрешь, я смогу сохранить для твоей дочери твои накопленные капиталы, большую их часть которую не конфискуют, а также уберечь твою дочь от мести семьи Черной.

— С помощью этого…

Дальше последовала негромкая, но емко характеризующая Максима Царева тирада.

— Да, с помощью этого крайне способного молодого человека. Не забывай, что он уже один раз спас ее, не проплыв мимо, не сможет бросить и во второй раз. Мы его давным-давно просчитали, и я тебе гарантирую, что все будет хорошо. Не обещаю, что он в нее влюбится, женится и у них будет мал-мала детишек, но как минимум он поможет ей сохранить твое наследство, статус и обеспечить защиту. Тебе для этого всего лишь надо будет вовремя пустить себе пулю в голову. Или ты собрался в окно прыгать? Я к тому, что если так, то прыгай пожалуйста на чистую улицу, чтобы никому на машину не приземлиться, ты и так проблем в этой жизни достаточно создал, скольким жизнь испортил.

— Ты сейчас специально так жестоко себя ведешь? Отыгрываешься на мне?

— А ты всю свою жизнь специально себя как конченый ведешь? Отыгрываешься на других людях? Генрих, вот с кем с кем, а с тобой миндальничать я бы в последнюю очередь стал.

— Ты зачем сейчас пришел?

— Я же тебе уже сказал. Сделать вид что договариваюсь с тобой. Ну и, конечно, не в последнюю очередь проверить, что наш договор в силе. Терпеть ненавижу мартышкин труд, знаешь ли. Так что, если ты решил спрыгнуть не из окна, а с наших договоренностей, сообщи заранее.