– Нам это запрещено, – надув губы, произнесла она капризным голосом. – Между нами и природой не должно быть никаких препятствий.

– Ну по вечерам же прохладно становится. Что, тоже голяком мерзнете?

Девушка мечтательно закатила глаза к небу и закусила нижнюю губу:

– А мы по вечерам садимся вокруг костра и прижимаемся друг к дружке, и нам становится тепло, хорошо…

– Ладно, хрен с тобой… Давай вспоминай, может, ошивался здесь кто-то подозрительный?

– Сюда многие приходят поглазеть на нас, голеньких.

– Кто именно? Знаешь кого-нибудь?

– Не-а.

– Внутри домогательства сексуального характера были?

– Тебе ли не знать, у нас это запрещено.

– Может, угрозы со стороны?

– У нас крыша.

– Какая еще крыша, рубероидная?

– Шиферная. У королевы спрашивай.

– Скольких вуайеров насчитала с начала сезона?

– Точно не помню… Кажется…

Последовало продолжительное молчание, и Залихвацкий поднял глаза. Девушка напротив плавно раскачивалась из стороны в сторону, заворожено наблюдая, как ее нежно-розовые груди трутся о грубую, шероховатую поверхность древесины. Залихвацкий стиснул зубы, и его лицо побагровело, а ноздри раздулись. Похоже, девка просто издевалась над ним.

Потеряв терпение, он грохнул кулаком о стол:

– Блин, ну тебе обязательно все это делать?

Девушка вздрогнула от неожиданности:

– У нас так принято, нельзя ни на минуту терять контакта с природой. Не веришь, спроси у королевы.

– Чертовы извращенцы…

Залихвацкий обратился к своим записям в блокноте. Собранных сведений было немного. Впрочем, продолжать опрос дальше не имело смысла: никто ничего не знал, никого подозрительного не видел, короче, полный голяк. Пробежавшись глазами по неряшливо исписанным страничкам, Залихвацкий оторвал взгляд от блокнота. Девушка так и продолжала кривляться перед ним, но только теперь ее руки находились под столом, черт знает что там вытворяя.

– Что расселась? Свободна! – грубо бросил Залихвацкий, пряча блокнот в нагрудный карман.

Дождавшись, когда фигуристая девушка неспешно покинет беседку, демонстративно виляя подвижными ягодицами, Залихвацкий поднялся со скамьи, мельком глянув на ширинку, и сунул подмышку завернутый в газету вещдок – фрагмент корневой системы неустановленного дерева, послуживший орудием нанесения тяжкой телесной травмы. Ни с кем не прощаясь и ни на кого больше не глядя, он быстрым шагом пошел вдоль центральной аллеи турбазы к выходу, желая лишь одного – поскорее прекратить невыносимую эротопытку. Да, видно, прав был старик-Ляпин, пора прикрывать этот рассадник разврата.

Вернувшись в дом после несчастного случая на турбазе, Ляпин без сил рухнул на застеленную кровать и будто провалился в черную бездну забытья. Так он и пролежал в беспамятстве и без движения до самого позднего вечера.

Что конкретно его разбудило, Ляпин понять не мог, то ли полная луна, заглянувшая в окно, то ли скрипичный концерт, который устроили цикады где-то в саду. Ляпин пошевелился и тяжело простонал:

– О-о-о-ох… И за что мне это наказание…

Ощущения были таким, будто черти на нем воду возили: голова гудела, перед глазами все плыло, тело крутило от боли. По мере того как он приходил в себя, к неприятным ощущениям добавлялись душевные муки. Перед мысленным взором вновь всплыла та ужасная картина: несчастная девушка, истекающая кровью.

– Ну как же так вышло? – страдальчески произнес Ляпин. – Ведь я же хотел всего лишь вспугнуть ее…

Невольно в его голове ожили все утренние события, окончившиеся этой страшной трагедией. Одно за другим Ляпин мысленно пережил их вновь: и приезд новых соседей, оказавшихся редкостными моральными уродами, и их насмехательства над ним, и заселение на турбазу нудистов, от года к году становящихся все развратнее и развратнее, и теперь откровенно мастурбирующих прямо на глазах у прохожих!

Ляпин порывисто поднялся с кровати. Нужно было отвлечься на что-то другое. Он по привычке подошел к окну, открыл его и сделал глубокий вдох. Однако вместо свежего ночного воздуха его легкие наполнились кислым запахом горелых углей – смрад от мангала Вась-Васькиных уже поселился в его саду.

– Чтоб вы сгинули ко всем чертям! – зло выкрикнул Ляпин в окно и со звоном захлопнул его.

Глядя на сад через запыленное стекло, он негодовал: злополучные соседи лишали его даже тех малых малостей, что дарила Матушка-природа. Листва на деревьях едва трепетала от начавшегося дождя, и Ляпин стал понемногу успокаиваться. Природа всегда умиротворяюще действовала на него… но только когда она представала перед ним в своем естестве. Ляпин искренне полагал, что природа не терпит грубого вмешательства со стороны человека. Не нужно подрезать верхушки деревьев, чтобы увидеть восход, ведь солнце и так поднимется на небосвод и покажет себя во всей красе. Или зачем, спрашивается, выкорчевывать плодоносящий фруктовый сад, заливать все кругом бетоном и строить громадный кирпичный домище, когда человеку довольно и скромного домика, если не шалаша?

Ляпин с раздражением поймал себя на мысли, что пристально смотрит в сторону дачи Кривцева. Залитая ослепительно-ярким светом светодиодных прожекторов, она являла собой все самое мерзкое, на что только был способен человек в деле осквернения природы. Глаза Ляпина недобро искрились в сумерках, а на его угловатых, костистых скулах бугрились и перекатывались желваки.

– Ничего не скажешь, отвлекся… – выдавил он.

Ляпин порывисто задернул на окне занавеску, чего не делал, пожалуй, вообще никогда в жизни, и машинально направился к гардеробу. Он включил в прихожей верхнее освещение и отыскал свои старые диэлектрические сапоги и непромокаемую куртку-штормовку – вещи, которые не надевал уже очень давно, но один только вид которых вызывал в его душе щемящее чувство тоски по безвозвратно прошедшей молодости. Ляпин с трепетом взял в руки и понюхал пропылющую брезентовую куртку, после чего облачился в нее и натянул на ноги такие же завонявшиеся резиновые сапоги. В таком виде он и отправился на ночную прогулку, желая развеять тягостное чувство на душе.

Ляпин неспешно брел по дачному поселку. То ли от ночного воздуха, наполненного кислородом сверх всякой меры, то ли от двигательной активности, усилившей кровоснабжение головного мозга, к нему постепенно возвращалось трезвомыслие. С произошедшим Ляпин смирился как с чем-то таким, чего уже нельзя изменить. Единственное, он никак не мог взять в толк, как все это могло с ним приключиться? Что послужило толчком к нервному срыву? Ведь ничего подобного с ним прежде не случалось. При любых скандалах с соседями он сохранял хладнокровие и умел держать себя в руках даже в самых напряженных ситуациях. Даже простому раздражению он не давал воли, а тут вдруг сдали нервы. С чего бы это?

Сосредоточившись на себе самом, Ляпин невольно вытеснил на задний план все остальные тревоги. Главной из них был страх наказания. Но с ним Ляпин справился одним из первых, убедив себя, что нудисты ни за что не станут жаловаться в полицию, поскольку сами находятся на грани закона.

Незаметно для себя совершив полный круг по безлюдному в этот поздний час дачному поселку, Ляпин вернулся к даче Кривцева. Поравнявшись с домом, он непроизвольно поднял голову. В одном из незашторенных окон верхнего этажа горел яркий свет. То, что Ляпин в нем увидел, заставило его застыть на месте.

– И как только людям не стыдно… – выдохнул он.

Не веря своим глазам, он присмотрелся внимательнее. Ошибки быть не могло, Вась-Васькины занимались сексом. Но не как все нормальные люди, скромно, под одеялом, в темноте, а у всех на виду, к тому же самым развратным способом.

– Тьфу! – Ляпин сплюнул на землю. – Срамота!

Одного только взгляда на бесстыже обнаженную, немолодую и совсем непривлекательную женщину, гарцующую верхом на мужчине, Ляпину стало достаточно, чтобы понять, что именно послужило причиной его нервного срыва. Это были Вась-Васькины. Всякое бывало в жизни Ляпина, но сквернее людей он не встречал. Все им было нипочем, ни что не пронимало их толстую шкуру: ни доводы здравого разума, ни нормы морали, ни правила приличия.