Юрка, кажется, хотел того же в отношении меня. Он теперь ходил за мной следом. Он не делал больше попыток сближения, просто шагал рядом с таким видом, что это само собой разумеется. Он усаживался подле меня в аудиториях, в библиотеке. Он ходил со мной в кафе. При этом он ещё и занимался оформлением научной работы. При каждом удобном случае доставал свой ноутбук и писал, иногда советуясь со мной по поводу какой-нибудь фразы или какого-нибудь факта из наших опытов.

Пару раз нас приглашал Георгий Александрович и интересовался, как идёт работа. Юрка рассказывал. Я молча сидела рядом, иногда отвечая на вопросы, адресованные мне. Создавалось впечатление, что мы вместе работаем над отчётом. Вот только это была неправда. Потому что плевать я хотела на этот отчёт!

И танцы мне теперь были безразличны, хотя я методично использовала отведённое мне для репетиций время. И здесь Юрка тоже был со мной. Так получилось, что в тот день, когда я пошла к Душке Крапману за обещанными рекомендациями, Марков отправился тоже. В этот раз кроме Душки нас встретила мадам Вагранова. Она скептически понаблюдала за двумя претендентами на партнёрство, которых привёл Колька, а потом обратилась к Юрке.

- Ну, а вы, юноша? Танцуете?

Юрка сказал, что его учили бальным танцам, а к спортивным он отношения не имеет. Виктория Олеговна пропустила его заявление мимо ушей и велела нам показать какую-нибудь дорожку. Юрка отстал от меня на первых же тактах, но быстро подстроился.

- Годится! – сообщила мадам.

Это была мука. Пытка это была ощущать всюду его присутствие, слышать его голос, видеть его вопрошающий взгляд. Я тихо ревела по ночам. Я жила в состоянии невесомости, причём не только физической. Хуже всего было ощущение полной изоляции и прострации. Я возвращалась в этот мир только на семинарах, когда меня поднимали в очередной раз, чтобы выслушать моё мнение по какому-нибудь поводу. Мне казалось, что я несу полную ерунду, потому что никак не получалось сосредоточиться только на предмете. Но меня почему-то понимали и хвалили.

А однажды меня нашла Люба Маркова. Я шарахнулась от неё, но она кинулась за мной вдогонку и начала просить прощения, а потом униженно умолять забыть ту гнусную историю, потому что Юрочка, оказывается, меня любит и жить без меня не может. И с этим надо как-то разобраться, потому что нарушается порядок и размеренная жизнь профессорской семьи. Потому что мальчик сохнет и страдает, а вместе с ним и вся семья. И вообще меня уже тоже все там считают своей. И надо окончательно разобраться с формальностями, потому что главное уже решено.

Я слушала её самодовольные речи. Было похоже, что она вообразила себя моей благодетельницей. Она говорила покровительственно и подчёркнуто сердечно, как какая-нибудь киношная свекровь.

- А с Юрой вы разговаривали? – спросила я.

- Зачем? – искренне удивилась она. – Ведь всё же решено!

Она была безнадёжна. Я закатила глаза и пошла прочь, ничего ей не объясняя. Она не поняла бы ничего. А мне вот только её истерик и интриг не хватало в данный момент. С меня достаточно было моих родителей, вернее, мамы, которая почему-то тоже лихорадочно требовала от меня принятия какого-то решения. И она не верила, что всё уже решено. Тот факт, что я не гоню от себя Юрку, почему-то был для неё каким-то главным аргументом в каком-то споре.

Только папа меня понимал. Когда я приходила к родителям, мы с ним часто просиживали на диване в общей гостиной. Папа обнимал меня, тихо интересовался, нет ли вестей от Серёжки. Если были, я рассказывала. Если нет, рассказывала тоже. Папа выслушивал, но никак не комментировал, просто прижимал меня к себе, создавая для меня иллюзию защищённости и поддержки. В такие моменты казалось, что я снова маленькая девочка, что папа точно знает, как быть, и надо просто ему довериться. Я прекрасно понимала, что это не так, что принятое мной решение только моё. Но было так приятно сидеть рядом с папой и ощущать его надёжную и родную руку на своих плечах. Егор ужасно ревновал нашего родителя в эти моменты, и всегда кончалось тем, что он вклинивался между нами, обнимал обоих, несколько секунд сидел притихший, а потом взрывался и требовал, чтобы мы с ним играли. И мы играли. То в прятки, то в лошадки, то ещё в какую-нибудь железную дорогу.

В тот самый день я вдруг увидела, что пришла весна. Вернее, я давно уже знала, что наступил май, и по погоде меняла свои одёжки. Но увидела я весну именно в тот день. С утра у нас была защита нашей научной работы. Наша группа собралась в лекционном зале. Все были принаряженные и торжественные. Ромка почему-то очень нервничал, гораздо сильнее, чем мы трое. Лариса сияла. Накануне они с Сувориным оттащили заявление в ЗАГС, и теперь на личике её было написано, что жизнь удалась.

В зале было полным полно учёного народа, наших сторонников и оппонентов. Причём это были люди не только из нашего университета, а, похоже, со всей страны, исследователи и практики. Юрка потихоньку рассказывал нам, кто из них кто. Он держался очень уверенно, помогая нам с Ларисой избавиться от страхов. Только я всё равно ощущала внутренний холодок. Ей богу, когда мы затевались с нашим исследованием, я и вполовину не представляла, как всё серьёзно.

Зато когда обсуждение началось, волнение из меня куда-то улетучилось. Потому что главная расстрельная команда выбрала основными мишенями нас с Ромкой. Вопросы сыпались со всех сторон. Пока я отбивалась, Шнайдер очень чётко выдавал демонстрационные материалы. Он был просто молодец. В затруднительные моменты я смотрела то на него, то на Юрку. Мальчишки каждый раз меня выручали. Короче говоря, когда всё кончилось, я испытала такую невероятную лёгкость, что немедленно захотелось изобразить здесь нашу с Юркой тарантеллу.

- Ты чего улыбаешься? – спросил Марков.

Я рассказала, продолжая веселиться и пытаясь предположить, какие физиономии сделались бы сразу у всех присутствующих. А Юрка неожиданно помрачнел.

- Господи, - проскулил он. – Это же уже сегодня!

Я с недоумением уставилась на него. И вот тут-то и выяснилось, что хвалёный Юрочка поболее моего боится предстоящего выступления, что когда он влезал во всё это (из-за меня!), он не думал как-то, что ему действительно придётся выходить на сцену. Выходить и при большом стечении народа… Я злорадно ухмыльнулась, но, видя, что ему и в самом деле плохо, сказала, что он классный, и что всё будет хорошо.

- Братцы, я есть хочу, - сказала вдруг Лариса. – С утра не могла ни крошки проглотить.

И мы пошли в кафе. И вот тут-то я и заметила, какие большие и яркие листья на деревьях, какое глубокое и синее небо над головой, и как всё вокруг цветёт и радуется.

До конкурса оставалось несколько часов. Я предложила пойти ко мне и ещё раз примерить костюмы. Лариса спросила, можно ли она позовёт Суворина. Я пожала плечами. Я больше не сердилась на Артёма.

Вот только в своей эйфории я совсем забыла, что такое этот сумасшедший лицедей. Примеряя перед зеркалом костюм, я краем уха слушала его разглагольствования о том, что первейшее дело перед выступлением хорошенечко вмазать. Это добавляет куражу и напрочь снимает зажатость. Суворин сыпал всякими историями из серии «Волобуев, вот твой меч!» Юрка с Лариской хохотали до упаду. В какой-то момент я почувствовала неладное и повернулась.

Но было уже поздно! Имела место бутылка с алкоголем, опустошённая на две трети. Я ахнула. У Юрки глаза смотрели в разные стороны, а движения были нечёткими. Я заревела от ярости и безнадёжности. Столько было принесено жертв, столько затрачено усилий и ради чего? Ради того, чтобы сейчас Марков мертвяком свалился на диван и отключился до завтра? Они перепугались.

- Полька, ты чего? Чего ты, Полина? – принялись они твердить на три голоса.

Я схватила валявшийся на стуле какой-то журнал и принялась охаживать мальчишек. Они закрывались руками, уворачивались, хохотали.

- Полька! – закричал Суворин. – Да это же всего лишь слабенькое винцо! Да его обдует через полчаса! Я ведь помню, что он слабак! Полька, ай, перестань!