Закончилась лекция, и народ ломанулся к выходу из аудитории. Я медленно собирала свои записи и в растерянности оглядывалась по сторонам. Сегодня мне впервые не надо было никуда спешить. Я смотрела на пёстро одетых однокурсников и размышляла о том, куда могут сейчас так торопиться они все.

- Полька! – окликнула меня наша староста Лариса Обливанцева. – Ты как со временем? У нас сегодня «Карелы» выступают. Администрация разрешила.

- А кто это? – с интересом спросила я.

- Ну ты даёшь! – восхитилась Лариса. - Это модная фолк-группа. От них сейчас все тащатся. Пошли! Хоть посмотришь, кто такие!

- Да, - заторопилась я. – Пошли.

Лариска была славная, маленькая, с толстой русой косой до середины спины, с лишним весом, который ей шёл. Она была удивительно уютная, тёплая. После первых же пяти минут разговора к ней хотелось прижаться, выплакаться и получить отпущение всех и всяческих грехов – прошлых и будущих – на вечные времена. Ещё глаза у неё были замечательные – карие, живые и блестящие.

- Ты свободна сегодня? – допрашивала Лариска. – Как тот человек, за которым ты ухаживаешь?

Она мне сделала больно, но я не подала виду.

- Валерия Сергеевна умерла, - сказала я ровным голосом.

Но Лариска видимо что-то почувствовала. Она погладила меня по плечу и решительно взяла под руку. В следующую минуту она уже радостно голосила:

- Юрик! Ты куда? Пошли на концерт.

Я взглянула на парня, которого она окликала. У нас его звали Юрик-Хмурик. Кличку свою он заслуживал стопроцентно. Ни разу в жизни не видела, чтобы он улыбался.

- Какой концерт? – спросил Хмурик.

Лариса выдала ему ту же информацию, что и мне, подхватила его другой рукой и потащила с нами. Он пытался отнекиваться, но Лариса заваливала его информацией о группе и всё время твердила, что культурный человек должен такие вещи знать. Юрик беспомощно взглянул на меня и смирился с натиском нашей старосты.

Я в очередной раз отметила, что экстерьер у Хмурика хорош. Рост, фигура – без нареканий. Лицо тяжеловато, видимо за счёт общей какой-то своей квадратности и объёмной нижней челюсти. Тевтонец, короче говоря. И вот характер у него шипастый. Видимо поэтому никто из девиц его ещё не подобрал.

Лариска притащила нас в актовый зал, усадила и велела держать ей место. Она умчалась куда-то на задние ряды, откуда слышались голоса наших однокурсников с репутацией нарушителей дисциплины. Я оглянулась. И в самом деле, Лариска прорвалась к самой шумной парочке Снежке и Вовке Баринову и принялась их вполголоса увещевать. Потом я повернулась и встретилась глазами с Юриком.

- Ты почему пропустила подряд два заседания НСО? – сердито спросил он. – Там без тебя перепутали штаммы!

Я улыбнулась. Рассердившись, он сделался похожим на какого-то мультяшного героя. Я объяснила, что была очень занята неотложными семейными делами.

- Я слышал, - вдруг сказал он. – Ты говорила Лариске. У тебя умер кто-то близкий.

- Очень близкий, - призналась я.

- Завтра не пропускай, - сказал Юрик.

Я пообещала.

Валерия Сергеевна слегла в ту зиму, когда мы вернулись с ней домой с печальным грузом. Я однажды зашла к ней, ужаснулась, застав её недвижимой и молчаливой, и позвала папу. Потом мы долго водили её по клиникам и кабинетам, но везде разводили руками. Только вот психиатр выписал ей антидепрессанты и стал всячески склонять к госпитализации. Валерия Сергеевна решительно отказалась и от лекарств, и от санаториев.

- Сашенька, - сказала она моему отцу. – От смерти нет в саду трав…

Ей делалось всё хуже и хуже. Я практически переселилась к ней. Папа велел всё время занимать её разговорами, тормошить, не давать замыкаться в себе. Я даже начала учить испанский, когда Валерия Сергеевна больше не смогла ходить на работу. Сначала она с удовольствием преподавала мне, но вскоре и к этому утратила интерес.

- Полиночка, - сказала она однажды. – Выходи замуж. Моего мальчика всё равно не вернуть. Родишь мне внука или внучку…

Мы тогда расплакались с ней вместе. Но она не оставила эту идею, и я нашла Артёма, бывшего своего одноклассника. Тёмка учился в театральном. Мы иногда встречались на улице.

- Изобразить жениха? – хмуро спросил он. – Дура ты, Гаймуратова. Она же меня помнит. Я же приходил к Сергею домой.

- Ну и что? – сказала я.

Артём вздохнул и пришёл со мной. Валерия Сергеевна обрадовалась. Был такой классный вечер. Мы пили чай с пирожными и строили всякие планы. Артём обнимал меня и тихонько целовал за ухом. А когда провожал меня домой, решительно притиснул к стене в тёмном углу. Я не испугалась. Только стало его очень жалко.

- Тёмка, я не чувствую ничего, - сказала я.

Он вздохнул и пробормотал:

- Что за жизнь…

Артём ещё несколько раз приходил к Валерии Сергеевне, но уже без меня. И проболтался о моих проблемах.

- Бедная ты, бедная, - непонятно сказала Валерия Сергеевна. – У меня хоть ребёнок оставался…

Она до самого последнего настаивала, чтобы я выходила замуж. Я обещала.

И вот теперь впервые оценивающе посмотрела на мужчину. На Юрика-Хмурика, о господи, боже ты мой! Я ещё раз улыбнулась ему, а он уткнулся в какую-то книгу и сделал вид, что не замечает.

- Сухарь, - вздохнула Лариска, усаживаясь между нами и наклоняясь ко мне.

Начался концерт. Ну, что сказать, мне не понравилось. Финская полька лучше, чем то, что изображали эти «Карелы», но я, конечно, не считаю себя знатоком и ценителем. Лариска, по-моему, получила большое удовольствие. Она раскраснелась и, кажется, подпевала. Я досидела до конца, погрузившись в размышления о том, какие хлопоты мне ещё предстоят.

У Валерии Сергеевны не оказалось родственников, и всё своё имущество она завещала мне – квартиру, собрание раритетных книг на испанском языке и какие-то деньги. Когда адвокат зачитал мне этот документ, моим первым порывом было отказаться. Но потом я вспомнила Серёжкину комнату, где всё так и осталось в том виде, как было при нём, и не смогла. Адвокат объяснил, что нужно будет сделать, когда минует положенный по закону срок и обещал помочь с оформлением. Родители мои считали последнюю волю Серёжкиной мамы само собой разумеющейся. Меня бесила их практичность, а ещё то, как они вслед за Валерией Сергеевной настаивали, чтобы я подумала о замужестве. Я бы хоть сейчас переселилась уже в завещанное мне жильё. Но дома у меня оставался мощный магнит – маленький братец Егорушка, милейшее существо в русых кудрях с громадными голубыми глазищами, преданное мне беззаветно.

Родители на этот счёт относились ко мне строго: успеешь ещё навозиться с младенцами. Правда, когда Егорушке исполнилось два, нам иногда стали доверять друг друга. Пару месяцев назад родители спохватились. Было отправлено письмо папиной тётушке в Саратов. Даму приглашали к нам в няньки. Папа обожал рассказывать про эту бабку, которая даже в советские времена не забывала, что она дама дворянских кровей и держала марку. Тётушке было за семьдесят, но она уже изъявила желание перебраться к нам. Я была крайне недовольна сим фактом, потому что тётушке должна была отойти моя комната. Собственно, не только тётушке, но и Егорке. Только это обстоятельство и удерживало меня от бунта. Папа объявил, что я прекрасно помещусь в гостиной на диване, а моим араукариям сделается даже комфортнее на окнах южной стороны. Меня выживали из дома.

Слушая этих «Карелов», я вдруг распереживалась до слёз. Тем более что они пели в этот момент что-то душещипательное. Лариска покосилась на меня, но ничего не сказала, тем более что у неё самой глаза подозрительно блестели. Когда всё кончилось, последовала процедура раздачи автографов. Презабавная процедура, потому что парни расписывались исключительно на задницах. Счастливые носители джинсов обзавелись бесценным украшением. Те, кому повезло меньше, изобретали способы. Всех переплюнула волоокая Снежка, предъявив общественности восхитительные трусы пожарного цвета.