Так вот и осталась Анна в семье Павла. Скоро дети у них пошли. Трое сыновей да пятеро дочек. Правда, дочек только одна в живых осталась. Таня, что за Петра Шилова выдана была. А сыны Сашка, Яшка да Лешка выросли. Сашка да Яшка в своей деревне жили, а Лешка, тот после службы в армии остался в Питере. В войну погиб. Сашка же перед войной уехал в Сибирь да там до сих пор и жил. А Яшка, тот с войны вернулся и работал дома в колхозе. Детей пятерых вырастил. Все работящие вышли. В родителей, стало быть. Да и понятно: какой пень — такой и отростень. Сам-то Яшка с войны инвалидом вернулся, да на всех работах стахановцем был. Что в лесу нормы ломить, что в колхозе косить, пахать ли, плотничать ли — ничто из рук у него не валилось. Везде и всюду на первом месте. Да и добрый был. Когда ни зайди в дом, уж без того, чтобы не угостить, не выпустит. Когда сидят за столом — за стол посадит. Ежели утром в воскресенье зайдешь, и калитки жена с печи тащит, заставит калитку съесть. В другое какое время зайдешь, конфетка есть за душой — и ту тебе сунет. Вот таким мужиком этот Яшка был.

Помню я его еще с мальчишеских лет. Как-то мы с братом Ваней однажды рыбачили на Сарке. Рыбная речка была. И какая только рыба не водилась в ней. В другой раз в освещенном солнышком омуточке увидишь рядом плавающих и подлещиков, и форелей, и язей, и хариусов, и щучек, и плотвичек, и окушков, и пескарика…

Диву даешься: «Как они тут мирно уживаются?» Правда, на солнышке рыба клевала плохо. Но стоило закинуть удочку в тенек, как за червячок уже хватает какая-нибудь рыбешка. Как-то рыбачили мы на Сарке с братом Ваней. В тот раз дядя Яков на Сарке сенокосничал и в омутке за мельницей совершенно голыми руками вытаскивал из-под берега реки одну за другой форелины и выкидывал на берег, где их подбирал его сынишка Сашка.

— Как это тебе удается, дядя Яша? — спросили мы, как только он вылез из воды.

— Вот удается…

— Научи.

— Нет, мальцы!

— Ну, дядя Яша, — заканючили мы, — уж пожалуйста…

И хотя он своими секретами делиться не любил, на сей раз уступил.

— Ну глядите.

Углядев посреди омуточка форелинку, он осторожненько подошел к рыбке, опустил правую руку перед ее головой, а левую к хвосту, он начал сводить их, и когда левой рукой добрался до жабр, зажал пальцы и вытащил рыбу из воды.

— Вот так, мальцы, — сказал он.

Мы смотрели, как зачарованные, зная строптивый характер форели. Сколько раз бывало, что, сорвавшись с крючка на сухом бережку, она тут же снова оказывалась в воде. А человек ловит их голыми руками, и не по одной рыбешке, а целыми корзинами, да каких рыбин!

Но долго нам не удавалось ловить форель методом дяди Якова. Наконец научились. Оказалось, весь секрет в том, что надо очень осторожно подойти к ней и на нужном расстоянии расставить руки, чтобы она на миг опешила, а потом, не мешкая, словить ее…

В другой раз мы от дяди Якова научились голым крючком ловить хариусов, рыб не менее осторожных, чем форель.

Вообще, рыболов он был отменный. Да и не только рыболов. Сильный и смекалистый от природы, он одинаково ловко косил, пахал, валил лес. Мне приходилось целую зиму работать с ним рядом на лесозаготовках. Пока я, бывало, в большой снег подбирался к дереву, он уже валил его. Мне, чтобы отрубить сук, приходилось ударить по нему топором несколько раз, он же за один взмах отрубал несколько сучьев. А пока я отрубал сучья с одного дерева, он успевал обработать дерева три. Частенько я обращался к нему за советом, но он всегда отвечал: «А ты смотри и сам смекай». Я смотрел и смекал. Научился я от него многому, хотя так и не достиг ни в одном деле его мастерства.

Умение его ловить рыбу вызывало у нас, мальчишек, а порой, и у взрослых хорошую зависть. И каждый стремился попасть с ним на рыбалку. Естественно, такое желание было и у меня. Однажды шли мы с ним из Корбенич вместе. Разговорились о рыбалке, и он предложил мне:

— Завтра поутру прибеги ко мне, сведу уж я тебя на Кольмярвушку.

Кольмярвушка от деревни километрах в шести поверх по Эное… Остановившись на берегу нижнего озера, мы быстренько направили снасти.

Яков определил:

— Ловить, малец, будем так: ты мелких рыбешек, я на них крупных.

— Согласен! — с радостью ответил я.

Крючить щук мне было еще не под силу. Да и не умел еще. Подвернулся случай научиться. И я был рад этому. Яков же был мастером и по этому виду ловли. Скоро у меня клюнула плотвичка. Он нацепил ее на крюк как живца и тут же вытащил небольшого щуренка.

— Вот так, малец! — улыбаясь, сказал он, усыпляя рыбину и заталкивая в кошель за спиной.

Я с большим старанием и охотой целый день ловил мелочь на наживку. Яша — щук на них. День выдался пасмурный. Временами даже моросил мелкий теплый дождик. В общем, время было самое пригодное для рыбалки. К вечеру большой кошель за спиной Якова был туго набит рыбой.

С заходом солнца мы вернулись в деревню.

— Спасибо тебе, малец, за компанию, — передавая мне кошель, сказал он.

Я опешил:

— Как это? Вы мне даете всю рыбу?

— Да, бери. Я знаю, у вас хлеб кончился. Пускай мать высушит и на Хмель-озере поменяет на зерно… Бери-бери! У меня дома рыбы навалом.

Вот таким добрым и человечным мне и запомнился дядя Яша Медведев.

На второй день после моего приезда в Нюрговичи мама простыла и слегла в постель. Мы всполошились, предлагая ей то лекарство, то чай с малиной…

Через несколько дней ей стало полегче, но на улицу выходить она еще боялась. Мы с племянником Колей сходили за ольховыми чураками, и я, устроившись на дворе возле дровяника, принялся мастерить шкатулку. Опыт в этом деле у меня уже был. А натолкнул на эти поделки меня один товарищ. Однажды я был у него и увидел красивую, изготовленную из кусков фанеры, шкатулку. Кручу в руках и любуюсь.

— Да вот несложная вещица, а ведь самому и не сделать, — сказал хозяин квартиры, будто дразня меня.

— Отчего же? Не боги же горшки обжигают.

— А ты вот попробуй и увидишь, что руки-крюки, — как бы щекотал он мое самолюбие.

— Попробую!

— Попробуешь? Ну-ну, пробуй… Потом не позабудь только показать мне свое изделие.

И так увлекся этим делом, что в каждый приезд к матери в Нюрговичи делал по нескольку заготовок, которые доделывал уже дома. Я даже постарался перефорсить того неизвестного мастера — и делал шкатулки из цельного куска ольхи. Лучше этого дерева для поделок трудно найти в наших лесах. Оно имеет свой приятный красноватый цвет, а сердцевина — даже своеобразный рисунок. Инструментом у меня были топор, долото и ножик, которыми я владел еще с детства.

Вышла ко мне и мама, закутанная в толстый шерстяной платок, в зимнем пальто и в валенках. Она присела на осиновый толстый чурак. Слово за слово, и мы разговорились. Поговорили о том о сем. Потом вдруг мама стала рассказывать о себе. Вначале я подумал, что услышу уже известное, но чем дальше она рассказывала, тем я больше убеждался, что многое слышу впервые. Может быть, все это она до поры до времени держала в себе, потому что все это было ее сокровенное. А теперь посчитала, что настало время высказать все это. Я отложил заготовку.

— Вышла замуж я в эту семью, — рассказывала она, — уже не молодой по тем временам — на двадцать втором году жизни. А случилось это все потому так, что в нашей большой и многодетной семье я была предпоследней дочерью у родителей. И меня оберегали, считая все еще девчонкой. Хотя в лес на повал послали и молоденькой еще. Да и верно, родителям свои дети всю жизнь кажутся молодыми. Вот тебе скоро стукнет шесть десятков, а для меня ты все еще ребенок. Так и моим родителям казалось. Не говорю, женихи ко мне стали присватываться уже с шестнадцати лет. Но родители мои и слышать не хотели о замужестве. «Что вы пристали к ней? — бывало, отвечает очередному свату отец. — Она еще у нас ребенок». А я сидела и помалкивала. Тогда ведь не сейчас. Против родителей не скажешь лишнего. Да я и сама за тех женихов выходить не хотела, у меня жених свой был, твой отец. С ним мы познакомились еще до германской войны. Из себя ничего, красивый. Одет просто, но всегда аккуратно. С людьми вежливый, обходительный. Он мне с первого раза понравился. После третьей встречи он и сказал мне: «Сватать сей осенью приеду». Я ответила: «Приезжай». Но свадьбы сыграть не удалось: взяли его на войну. И уж поженились после гражданской.