Вот такими были тетя Дарья и дядя Федя.

В гости из Брестской области каждый год приезжает в Нюрговичи мой двоюродный брат, сын дяди Егора, Гриша. Он останавливается у брата Вани. Гриша — подполковник в отставке. Живет после демобилизации в Белоруссии.

— Каждый раз собираюсь съездить летом в санаторий. Но как только лето наступает, места себе не нахожу — тянет сюда. Ночами спать не могу. Побуду здесь, в родной деревеньке, — и опять до следующего лета конь конем бегаю. Вроде в хороший санаторий съездил. И так вот каждый год, — как-то говорил он мне при встрече.

Рады здесь его приезду. Мужик он неприхотливый, непьющий, степенный. А главное, очень похож на своего отца, которого здесь уважали, даже любили. Да и похож он на дядю Егора не только лицом, но и характером. Так же смеется, жестикулирует при разговоре, даже ходит, широко расставляя ноги. Ну и конечно, добротой своей. А доброту здешние люди ценят, пожалуй, превыше всего. Без подарков он сюда никогда не приезжает. И хотя каждый раз его упрекают за это, однако рады, что их не обошли вниманием, и при случае похвастают: «Вот этот платочек в прошлом году мне Гриша привез, а вот это платье в позапрошлом…»

В прошлом году собрались здесь все четверо сыновей дяди Егора. Вася приехал из Томска, Коля из Тихвина, Женя — из Пяльи. Приезжала к ним и сестра Шура из Тихвина.

Сам дядя Егор был для меня как бы вторым отцом. И всю жизнь от самого детства меня сопровождали его добрые советы и помощь. А помню я его с тех самых пор, когда вдруг однажды утром встал он перед моими глазами улыбающийся. «На, милый», — сказал он, подавая мне плюшевого зайчика и коробку леденцов. Он тогда возвратился с заработков из Мурманска. И потом, откуда бы ни приезжал, всегда привозил ребятишкам игрушки и обязательно конфеты.

Помнится мне и его свадьба. Правда, не сама свадьба, а ужин после свадьбы. Тогда дядя Степан, мешая пшенную кашу в большом глиняном горшке деревянной ложкой, расколол его и каша высыпалась. Почему-то поднялся такой хохот, что я даже сейчас помню лица и позы сидящих за столом людей.

Когда мы жили еще в одной семье с ним, я не помню случая, чтобы он когда-нибудь на кого-нибудь повышал голос. А бывало, если в доме кто-то зашумит, он тому так тихонько скажет: «Ну что ты раскричался, ведь в доме глухих нету». И сразу наступала тишина. Потому что его все уважали. А бывало, когда осенью он начинал шить сапоги, то первой шил их моей маме. И из самой мягкой кожи. А потом уж всем остальным, даже своей жене Зое, которую он любил без ума. «Ты уж не обижайся, Зоя, — как бы оправдывался он перед женой, — но так уж у нас было принято». Тетя Зоя понимающе кивала ему головой и отвечала: «Ну конечно, что и говорить».

А жили мы в тесной избенке с семьей дяди Егора вместе потому, что братья никак не могли решить, с кем же будет жить бабушка Анисья. Когда же спрашивали у бабушки, с кем она останется, она отвечала: «Вот у меня на руке пять пальцев, прищемите любой из них, мне будет одинаково больно».

Дело с разделом помогла уладить сама судьба. Правда, очень печальная. Неожиданно умерла тетя Зоя, оставив на руках дяди Егора троих малых детей. После дядя Егор женился второй раз, и тогда спор о том, с кем должна остаться бабушка Анисья, решился сам собой. Но и после раздела еще с год, а то и больше, по вечерам мы собирались то у нас, то у дяди Егора на ужин за общим столом.

А по воскресеньям прямо с утра мы уходили к дяде Егору и целый день проводили там. Хлебы же для обеих семей всегда до самой своей смерти пекла бабушка Анисья. Ковриги у нее получались большие, высокие, с румяными корочками.

Дядя Егор, выучившись грамоте самоучкой, работал продавцом в кооперативном магазине. В то время довольно часто продавцы увольнялись. Умный от природы и тарковитый, [8] дядя Егор умел контролировать себя. Он через каждые десять дней делал себе ревизии, а за продукты, которые брал домой, платил деньги. Однажды я это видел своими глазами. Я в то время учился в Корбенической семилетке. После занятий в субботу я зашел к нему в магазин, чтобы купить для дома буханку белого хлеба и сахара.

— Ты домой сейчас? — спросил он у меня. — Обожди маленько, вместе пойдем.

Работая в Корбеничах, он жил в Нюрговичах и ежедневно ходил к ночи домой за восемь километров.

В тот раз он отвесил себе несколько килограммов трески, селедок, еще чего-то, взял пару буханок хлеба. Прикинул стоимость этих продуктов на счетах, вынул из кармана кошелек, отсчитал нужную сумму и положил в общую кассу, которую тут же забрал с собой, чтобы попутно сдать на почту.

— Дядя Егор, а ты тоже за продукты платишь деньги? — удивился я.

— А как же, племянничек. Продукты-то я беру государственные. А оно мне за работу деньги платит.

Когда же к нему в магазин приходили дети, он, отпустив товар, вместе с ним посылал родителям записочку, где указывал вес и стоимость их.

Доверял он людям и в долг.

— Ладно, пока свои положу. А когда разбогатеешь, принесешь, рассчитаешься.

«Доброта без разума пуста», — говорит русская пословица. Дядя Егор делал все с разумом.

Я был свидетелем одного любопытного разговора дяди Егора с братом Степаном, вернувшимся из Сибири, где он прожил несколько лет. Увидев, что дядя Егор отпускает товар в кредит, вкладывая в кассу свои деньги, упрекнул его:

— А ты не боишься, что они тебе долг-то не вернут?!

Дядя Егор ответил:

— Нет, брат. Когда делаешь добро людям, и сам без беды проживешь.

— Ты думаешь, все они честные?

— А я, брат, всегда людям верю. Так вот с детства привык.

— Завидую я тебе, — промолвил дядя Степан. — Наверно, я потому и невезучий, что в каждом человеке вижу жулика.

Дядя Степан, не умея уживаться с соседями, мотался всю жизнь с места на место, пока наконец, уже под старость, не остановил своего выбора на станции Залари Иркутской области. Там и сейчас живут оставшиеся в живых после войны его дети.

Невысокий, с размеренной легкой походкой и улыбчивым лицом, украшенным пепельного цвета усами, в простом хлопчатобумажном костюме и в сапогах — таким мне и запомнился на всю жизнь дядя Егор.

В 1938 году он перешел работать в лесопункт, проработав продавцом пятнадцать лет. Был кассиром, потом счетоводом. Свой переход на другую работу он объяснил моему отцу: «Знаешь, браток, работая в лавке, я вечно жил впроголодь. Все время боялся лишнее взять, чтобы, не дай бог, растраты не наделать».

Действительно, работая в магазине, где в то время уже были любые продукты и товары, он сам, жена и дети ходили в самой простой хлопчатобумажной одежде. А обувь всем им он шил тоже сам из кожи, выделанной дома.

Контора лесопункта, где он теперь работал, располагалась в Нойдале за пятнадцать километров от Нюргович, и он с семьей выехал туда, заняв небольшую комнатушку на нижнем этаже двухэтажной конторы.

В соседней с ним комнате, почти такого же размера, проживала семья главного бухгалтера Семена Антонова.

Годом раньше умерла моя бабушка, и детей в семье дяди Егора теперь воспитывала вторая его жена, тетя Нюша, которая оказалась женщиной весьма покладистой. К приемным детям, Грише, Шуре, Вере, она относилась так же, как и к своим троим детишкам.

С первого дня появления тети Нюры в доме дяди Егора приемные дети стали называть ее мамой. И до сих пор они называют ее только так. Она на самом деле по-настоящему заменила им родную мать и никогда ни словом, ни делом не дала повода усомниться в этом.

Мне посчастливилось. В 1940 году я был назначен учителем в Нойдальскую начальную школу. В ту деревню, где теперь проживала семья дяди Егора.

— Жалко, что шумно у меня, — как бы с сожалением говорил он, — а то места-то и тебе бы хватило. Ну да ладно. Сделаем так: ночевать будешь у Огрофены, а обедать у нас. И хоть раз вовремя на обед не зайдешь, будем обижаться.

— Ладно, дядя Еша, — отвечаю.