— Ты с ума сошла! — в ужасе прошептала Ирина Николаевна.

— Чего же тут особенного? Степан Дмитриевич очень порядочный человек, он не допустил по отношению ко мне никакой вольности, — сказала Катя. — Ему необходима была натурщица, и я согласилась. — Голос у нее дрожал, но, уверенная в своей правоте, она старалась держаться независимо.

— Боже мой! — уже громче сказала Ирина Николаевна. — До чего ты дошла...

Наконец пришел в себя и Пожилин.

— И она еще говорит, что тут ничего нет особенного! Раздеться перед мужчиной — равносильно отд... Но, посмотрев на младшую дочь, осекся.

Первого августа Германия объявила России войну. Началась сплошная мобилизация. По улицам Москвы тянулись бесконечные колонны мобилизованных. Вокзалы были забиты солдатами. На Тверской ежедневно происходили патриотические шествия. Пузатые господа и разряженные дамы несли портреты царя, хоругви и иконы. Все словно с ума сошли — одни плакали, другие радовались.

Несколько дней подряд, пока не надоело, Степан тоже толкался на улицах, наблюдая и патриотический психоз московских купцов, и неутешное горе простого люда, на плечи которого, он знал, лягут все тяготы войны. Потом снова уединился в мастерской на Нижнепрудном и принялся за неоконченную голову Христа. «Обнаженную», отлитую в цементе, он установил на полу, на широкой доске, чтобы в случае транспортировки, ее можно было легко перенести. Он не рассчитывал долго оставаться в мастерской Пожилина: по неясным для него причинам отношение хозяев к нему внезапно изменилось. Позднее он, конечно, стал догадываться, в чем причина. Но всякое объяснение по этому поводу считал излишним...

Наконец из Алатыря пришло долгожданное письмо, а вместе с ним — нерадостные вести. Племянник Вася писал, что городская Дума все время тянула с окончательным ответом в отношении строительства дома для его скульптур. Теперь же, когда началась война, об этом нечего и думать. Так что мечта Степана поселиться в Алатыре вместе со своими скульптурами не сбылась...

Как-то в мастерскую к Степану зашли две девушки. Та, что назвалась Еленой Мроз, была с пышными рыжеватыми волосами, подрезанными очень коротко. Лицо круглое, нос маленький, но прямой и изящный, подбородок несколько мясистый. Самым примечательным на этом лице был рот с выразительными губами. Глядя на нее, Степан почему-то вспомнил свою миланскую знакомую — Изу Крамер. Другая — Ода Цинк — выглядела несколько старше. Из-под красной шляпки выбивались черные жесткие волосы. Она была выше ростом, полная, с монголоидными чертами лица.

Девушки с восхищением осматривали «Обнаженную», затем подошли к полкам, где стояли портреты Кати и Марты, голова Христа. Показав на одну из работ дочерей Пожилина, Елена с удивлением спросила:

— А это что такое, незаконченный эскиз?

— Нет‚ — улыбнулся Степан. — Здесь стоит несколько работ моих учениц.

— А вы знаете, мы ведь тоже пришли проситься к вам в ученицы. Мы хотим учиться у вас, — сказала она.

— Кто же вас послал ко мне? — поинтересовался Степан.

— Сергей Михайлович Волнухин. Мы сначала напрашивались к нему, но он сказал, что лучше Эрьзи нет скульптора.

— Как же с вами быть? — неуверенно проговорил Степан после некоторого раздумья. — Сейчас я не могу вам что-либо обещать. У меня нет своей мастерской. Я нахожусь у Пожилина на положении квартиранта. Вот найду помещение, если уж хотите, приходите.

— А знаете, давайте вместе искать, — предложила Елена.

— Буду вам очень благодарен...

Через два дня они появились снова, радостные и оживленные: оказывается, нашлось замечательное помещение, почти в центре Москвы, в Высокопетровском монастыре, где до этого помещалась мастерская скульптора Ковыкина. Степан никак не ожидал такой прыти от своих будущих учениц и охотно согласился туда перебраться.

Переезжая на новое место, он впервые заметил, что уже наступила осень, и разозлился на себя. Как он живет, черт возьми, даже не видит, что делается вокруг. Навстречу им то и дело попадались кареты скорой помощи: с Восточной Пруссии прибывало много раненых. Улицы Москвы казались пустынными.

Мастерская, хотя и находилась в полуподвале, была довольно светлой и сухой, что особенно важно. На зиму, когда дни будут короткими, можно подключить несколько добавочных электрических лампочек.

Ученицы Степана быстро навели в мастерской порядок, а сам он сколотил из досок несколько рабочих столов, пару скамеек и широкий топчан для постели. Стружки и обрезки сложил в углу, предупредив девушек, чтобы они их не выкидывали.

— Для чего вам этот мусор? — с удивлением спросила Елена.

— Это не мусор, а дрова. Зимой, должно быть, в этом подвале будет адский холод. Поставим времянку и станем топить.

На оборудование мастерской ушло не более двух-трех дней, еще день Степан занимался заготовкой материала: привез глину, на складе памятников Дорогомиловского кладбища достал несколько кусков мрамора, заплатив за них приличную сумму.

Первой работой на новом месте стала женская фигура в рост, названная впоследствии «Монголкой». Приглядевшись к своим ученицам, Степан остановил выбор на Оде и попросил ее попозировать, отчего та пришла в замешательство.

— Что вы, Степан Дмитриевич, мне же придется раздеться?

— Ну и что здесь особенного?

Подругу принялась уговаривать и Елена, без которой Степану вряд ли удалось бы добиться ее согласия.

Общими усилиями мраморный брус был поставлен на попа и прислонен к одному из рабочих столов. Оде пришлось выстоять по часу не более трех сеансов. Работа продвигалась быстро, к концу недели контуры фигуры в основном уже были закончены. Ученицы, как могли, помогали Степану.

— В этом и состоит учеба, смотрите и делайте, как я, — говорил он им.

— Но делать, как вы, мы вряд ли сумеем, — ответила Елена, убедившись, что значит рубить мрамор.

— Мрамор не единственный материал. Глина — вот основное. Дерево для этого тоже подходит. Во дворе в дровяном складе я заметил крепкий сучкастый чурбак, его никак не могли расколоть, обязательно выпрошу у сторожа и попробую из него что-нибудь вырезать. Я еще ни разу серьезно не брался за дерево. Дерево — материал капризный, точно женщина, которая не хочет позировать.

При этих словах Степан, улыбаясь и подмигивая, посмотрел на Оду.

— Ко мне, Степан Дмитриевич, это не относится, — заметила та.

— Хорошо, что за вас взялась Елена.

— А она сама?

— Ничего, и до нее дойдет очередь, я ее приберегу для Евы...

В начале зимы мастерскую Степана посетили два корреспондента из «Русской иллюстрации» и вскоре в этом периодическом издании было помещено несколько фотографий его скульптур, а на одной заснят и он сам за работой.

Как и предполагал Степан, с наступлением морозов в мастерской стало настолько холодно, что к утру вода в ведре покрывалась тонким слоем льда. Иногда, заработавшись допоздна, девушки оставались ночевать здесь. Тогда Степан уступал им свой топчан, а сам ложился на двух сдвинутых вместе скамейках. В одну из особенно холодных ночей они не выдержали до утра и ушли домой посреди ночи. Назавтра они застали скульптора за новым занятием — он мастерил железную печку.

— Больше не убежите от меня, будет жарко.

Печь поставили посреди мастерской, от нее потянулась к одному из окон длинная кишка составных труб с кривыми коленами, подвешенная в нескольких местах на проволоке к потолку. Дровами их снабжал тайно от хозяев монастырский сторож. Он же прикатил в мастерскую приглянувшийся Степану чурбак.

— Не знаю, для чего вам этот пень, нешто камни собираетесь колоть на нем? — сказал ой при этом.

Вечерами, когда Степан оставался один, сторож частенько заходил к нему погреться и покурить, а заодно и побеседовать с умным человеком, как он называл скульптора в разговоре с другими. Впервые увидев «Монголку» и «Обнаженную», многозначительно заметил: