В воротах появился Дмитрий.

— Ты чего так медленно? — спросил он жену, когда она подошла к нему.

— Как медленно? Не бежать же мне?

Марья торопливо прошла в ворота, стараясь, чтобы он не видел ее искаженное болью лицо.

— Где Иваж? Ты ходила за ним?

— Сейчас придет, пошел к Назаровым за, Фимой.

В избе Марья присела на коник. Дмитрий все время поглядывал на нее и наконец не выдержал, спросил:

— Тебе, знать, нездоровится? И лицо у тебя какое-то желтое...

— Ничего, сейчас пройдет, — отмахнулась Марья. — Оставь меня, немного отдохну.

Дед Охон, сидевший у стола с неизменной трубкой, по-своему понял состояние Марьи:

— Не видишь, что ли: горюет о сыне...— и заговорил, ни к кому не обращаясь: — С Иважем наше дело пойдет хорошо. Пойдем в мужской монастырь, будем делать столы, стулья. Эти вещи и монастырям всегда нужны.

Вскоре пришел Иваж с Фимой. Паренек быстро сообразил, что в баню ему идти придется с матерью. Отец с дедом Охоном уже успели попариться.

— Опять мне вместе с бабами, — поморщился он.

— Чего ты боишься баб? — с усмешкой сказал дед Охон.— Они тебя почище помоют.

Отдышавшись, Марья собрала белье себе и детям. Как ни ворчал Иваж, все же пошел с матерью. Баня находилась за огородом. Иваж по пути выдернул в огороде несколько морковок и репок.

— А мне? — сказала Фима.

— Вот. Помоем их в бане теплой водой и будем есть.

Бабушка Орина уже была в бане со своими внуками-близнецами, одногодками Фимы. Они с завистью смотрели, как Иваж мыл в корыте морковь и репу. А когда он им дал по морковке, они с жадностью вцепились в нее.

— Оставить дома не с кем, вот и привела с собой, — сказала бабушка Орина.— Да и закоптились они...

— Не беда, бабушка Орина, воды и пару хватит всем.

Марья села на низенькую лавку, Иваж стал подавать ей деревянным ковшом из кадки воду. Она вымыла ему и Фиме головы щелоком, ополоснула их чистой водой и велела выйти в предбанник освежиться. Вверху, на полке́ бабушка Орина парила ревущих от жары внучат. Жарко было и внизу: Марья села на пол. Она с трудом промыла густые, длинные волосы. В жаркой бане ей стало совсем плохо. Она не вытерпела и рассказала бабушке Орине о том, как скатилась по склону в овраг.

— В Перьгалее? Как же ты упала? — стала расспрашивать старуха.

— Поскользнулась и сорвалась.

— Чай, не забыла перекрестить то место, куда упала?

— Где уж там мне было помнить об этом, еле до дому дошла.

Старуха изумилась:

— Как же ты забыла? Ведь может нехорошо обернуться. Можешь скинуть дитя. Непременно нужно было перекрестить и три раза сплюнуть через плечо. — Старуха охала и ахала, пока не решила: — Сейчас же надо пойти на то место и перекрестить. Да уйти оттуда не просто, а пятясь задом. Ладно, я сама пойду. Как только приду из бани, так сразу и пойду. В каком месте упала-то?

— На задах у Савкиных, там, где полощут белье.

От испуга у Марьи дрожали губы.

— Найду, не печалься, все будет хорошо. Я знаю такую молитву, она тебе поможет, — пообещала бабушка Орина.— А сейчас иди домой, больше тут не оставайся. Жаркая баня тебе не в пользу. Ложись в постель и не вставай. Вечером пусть сам Дмитрий и корову подоит. Попроси, чтобы он принес тебе из погреба льда, заверни его в тряпицу и положи себе пониже на живот...

Она еще что-то говорила, но Марья уже не слышала ее, вышла из жаркой бани, кое-как оделась и прислонилась к косяку, думая, как теперь дойти до дома. Иваж и Фима с пугливым удивлением смотрели на мать, не понимая, что с ней творится.

— Идите в баню, здесь прохладно, — сказала Марья.

Бабушка Орина наспех помыла своих внучат и вышла за Марьей. Она провела ее огородом до ворот и вернулась, сказав, чтобы Марья за детей не беспокоилась, она сама домоет их и отправит домой, а затем побежит в Перьгалей-овраг и перекрестит место, где она упала.

Марья вошла в избу, еле переступая ногами. Дмитрий, удивленный, поднялся с лавки к ней навстречу.

— Ты что так скоро? — с тревогой спросил он.

— Уж очень жарко в бане. Немного полежу, — сказала Марья и взглянула на коник.

Дмитрий расстелил скатанную постель, помог жене лечь.

— Принеси с погреба лед, может, скорее освежусь, — попросила она.

Дмитрий взял чашку, пошел в погреб. Он ни о чем больше не расспрашивал, решив, что Марье пришло время рожать. Только для чего ей лед, понять не мог.

— Позову старуху Орину, — сказал он, вернувшись из погреба.

Дед Охон вышел из избы, сел на завалину, ожидая Иважа из бани.

— Не надо звать... Посиди во дворе, оставь меня одну, — попросила Марья.

Дмитрий молча вышел из избы. «У женщин в такое время всякие бывают причуды, — решил он.— Разве в этом разберешься...»

Из-за бани и болезни Марьи обедали сегодня поздно. Марья не вставала с коника. Иваж налил щей, Фима принесла ложки, Дмитрий нарезал хлеба. Дед Охон одобрительно наблюдал за ребятами.

— Хорошие у тебя, Дмитрий, помощники, с этими не пропадешь.

— Да, за столом-то они хорошо помогают, — отозвался Дмитрий.

— Не только за столом, — возразил старик. — Иваж сам себя кормит. Лето пас стадо, теперь вот отправится со мной, опять свой хлеб будет есть.

Дмитрий промолчал. Что правда, то правда, Иваж — настоящий помощник. Ему теперь и самому стало жаль отпускать паренька из дома. Но не идти же на попятную. Конечно, им без парнишки будет очень трудно. Марья родит и будет как привязанная к зыбке, придется везде управляться самому — и во дворе, и в поле. Он взглянул на жену и подумал, отчего бы ей не походить еще месяца два пока не окончатся полевые работы, потом станет легче. Марья лежала с закрытыми глазами, не поймешь, спит или нет. Ее лицо побледнело, нос заострился. Дмитрий хорошо помнил, что так же было и при рождении Иважа и Фимы. Жалея ее, он сказал:

— Поела бы, Марья?

— Ешьте, я после, — отозвалась она.

Когда управились со щами, Иваж поставил на стол глиняную миску с картофелем, полил его ложкой конопляного масла и размешал. Заметив, что к его ложке прилип ломтик картофеля, обильно промасленный, Фима попросила:

— Иваж, дай мне облизать твою ложку.

В другое бы время Иваж и бровью не повел. Но как отказать этой стрекозе сегодня, когда он уходит с дедом Охоном? Отдал без разговора.

Пообедав, дед Охон поклонился иконам, поблагодарил хозяев и принялся набивать в дорогу трубку.

— Ну, Иваж, обувайся да собирай пожитки, — сказал он.— Дотемна нам надо добраться в Алатырь. Ночью монахи ворот не откроют. Придется до утра околачиваться в монастырском саду, а теперь не средина лета.

Иваж взял лапти и онучи и присел на лавку. Лапти у него были новые, сплетенные Охремом, и новые портянки. Он все лето ходил за стадом босиком.

Дмитрий приготовил для сына сумку с хлебом. Марья велела положить туда же новую холщовую рубаху, портки и вязанные крючком толстые шерстяные носки.

— Носки будешь надевать, когда наступят холода...

Прощаясь, Иваж наклонился к матери и поцеловал ее в щеку. Марья перекрестила его, провела рукой по светлым волосам:

— Иди, сынок, с богом.

Дмитрий проводил путников до Перьгалейского моста. Здесь он остановился и смотрел им вслед, пока они не поднялись на противоположный склон оврага.

Дед Охон немногим выше Иважа, но широк в костях и крепок, точно приземистый дубовый пень, идет — будто катится. Его топор засунут за пеньковый пояс, повязанный поверх зипуна. Поперечная пила с обмотанным тряпкой зубчатым полотном — под мышкой. Ножовка, рубанок и прочий мелкий инструмент — в мешке за спиной. Это все его богатство, и оно всегда с ним.

Шагая рядом с дедом Охоном, Иваж, несколько удивленный, спросил, почему они идут полевым проселком, когда дорога на Алатырь не здесь, а в конце села, прямо на большак.

— Знаю, сынок, где проходит большая дорога, — сказал старик. — Да не про нас она. Та дорога пролегает вблизи барских усадеб, а знаешь, какие у бар злые собаки? А на этой дороге, если кого и встретим, так таких же, как сами, бедных людей.