— Долго еще осталось ходить? — спросила Марья, чтобы поддержать разговор.

— Кто знает, с месяц, пожалуй, еще похожу.

Марья поторопилась попрощаться с Васеной. На дворе было холодно, и она замерзла бы, легко одетая.

Под вечер к Нефедовым зашел сосед Назар. Он снял у порога шапку, перекрестился и, оглядывая избу, спросил:

— Знать, не вовремя пришел, хозяина не видно?

— Присаживайся, дядя Назар, хозяин сейчас будет, вышел напоить лошадь, — сказала Марья.

Они все еще с Фимой возились у стана, налаживали основу.

— Ваши уже начинали ткать? — спросила она, чтобы занять гостя.

Старик Назар провел рукой по густой бороде:

— А кому у нас ткать-то, одна сноха, Орину не считай. За что ни возьмется, все перепутает... Стара стала.

Со двора пришел Дмитрий, поставил пустое ведро под лавку в предпечье и, как был в зипуне, сел на свое обычное место за столом.

— Чего хорошего принес, дядя Назар? — промолвил он.

Старик Назар опять провел рукой по бороде, но с ответом не торопился. Значит, собирается сказать что-то особенное.

— Пришел тебе сообщить хорошую новость, — заговорил наконец Назар.— Прослышал я от добрых людей, что за рекой Сурой есть большая пустошь, около речки, между лесом. И пустошь ту не возбраняют заселить. Вот я и удумал, чего ради мы тут живем, на сухом юру — ни воды у нас нет, ни сена, а о лесе и говорить нечего.

Дмитрий молчал еще дольше Назара. Вечерние сумерки сгущались. Марья оставила ткацкий стан и принялась готовить ужин. Воспользовавшись свободной минутой, Фима выскользнула на улицу. Степа складывал на печи липовые чурки, которые положили за трубу сушиться на лучину. Марья, не дождавшись, когда Дмитрий соберется ответить Назару, вмешалась в разговор сама:

— Для чего нам уходить от насиженного места куда-то на сторону?

— Место можно и новое насидеть, было бы что подбросить под себя, — пошутил Назар.

Он не придал значения словам Марьи. Мало что ляпнет баба. Вот что скажет хозяин. Но хозяин еще не мог что-либо сказать. Уж больно дело-то такое, со всех сторон надобно обмозговать.

— Толку нам в сене мало, ни коровы у нас, ни овец, — опять вмешалась Марья.

— Чай, не всю жизнь собираетесь прожить без коровы и без овец? — сказал Назар басовито, его стало раздражать молчанье Дмитрия. Тот наконец отозвался:

— Это следует обдумать...

Когда он провожал Назара и они ненадолго задержались у ворот, он снова повторил: «Следует обдумать...» Разумеется, с родного гнездовья трогаться куда-то в неизвестность — дело не шуточное... «Это надо обдумать...» — сказал Дмитрий теперь уже самому себе.

Новость старика Назара крепко запала в душу Дмитрия. Где бы ни находился, что бы ни делал, на уме у него была дума о новой земле. Какова собой эта пустошь? Может быть, глина и камни? Почему до сего времени никто не осел на ней? И то следует сказать, раздумывал он, на насиженном месте нет ничего хорошего. Ничего не потеряешь, если переедешь на другое. Дмитрий дошел до конца полосы, посмотрел в кошелку— пожалуй, туда и обратно не хватит. Пошел к телеге, чтобы добавить семян. Нога у него все еще хромала, ему казалось, что она стала немного короче. Так вроде уже и не болит, а ступить на нее как следует боишься. Видимо, просто привык к больной ноге.

Иваж сидел на краю телеги и ожидал, когда отец засеет часть полосы, потом он начнет закрывать бороной семена. Лошадь, запряженная в борону, стояла на конце межи. Перед ней, на расстеленном зипуне, был насыпан овес.

Проходя по дороге мимо полосы Нефедовых, у их телеги остановился старик Кудаж. Это сосед Никиты-квасника, которому тот вымаливал у бога бычков. Был он невысокий, светлобородый, любил поговорить. Пожелав Дмитрию благополучного сева, он кивнул головой на лошадь и сказал:

— Твоя коняга, Иваныч, видать, прозимовала на барском дворе. На ней сподручней разъезжать по ярмаркам.

— На сытой лошади и пахать сподручней, — недовольно отозвался Дмитрий.

Он не любил пустых шуток.

— Не сердись, докучаю тебе не из-за пустяков. Про лошадь это я так, — сказал Кудаж и облокотился на грядку телеги. — Люди собираются переселиться на новую землю. Слышал об этом что-нибудь?

«И этот о новой земле», — подумал Дмитрий.

— Слышал... Об этом надо подумать.

— Чего тут долго думать? — возразил Кудаж. — Надо пойти и посмотреть эту новую землю... Вот закончим сев и пойдем! Коли подойдет для нас, озимь посеем там...

Дмитрий поднял голову, посмотрел на светло-голубое небо и долго не отвечал Кудажу. В небе звенели жаворонки: «Новая земля, — думал он.— Там, может, и небо-то не такое, как над Баевом, может, и птицы-то поют по-другому...»

— Это уж очень поспешно, — сказал он наконец.

Старик Кудаж махнул рукой и пошел своей дорогой.

Дмитрий наполнил кошелку семенным овсом и направился засевать полосу.

Иваж крикнул ему вслед:

— Чего же ты, тятя, ничего не сказал, когда бороновать начнем?!

— А вот досею и начнешь бороновать.

Домой они вернулись в сумерках. Иваж остановил лошадь перед окнами и здесь выпряг ее. Незачем было заводить телегу во двор. Дмитрий накрыл пологом полмешка оставшихся семян, чтобы утром рано их не нашли куры. Разулся он во дворе перед дверью в сени, тщательно стряхнул лапти и онучи от земли и спросил сына, почему он не разувается.

— Я, тятя, хочу выйти на улицу.

— Знать, не устал? — улыбнулся Дмитрий.

— А с чего тут устать-то, — отозвался Иваж.

Он постучал лаптями о ступеньки крылечка и вошел в сени. Дмитрий видел, как сын наклонился, переступая через порог, чтобы не задеть головой притолоку. Да, Иваж становится взрослым. В старое время таких уже женили, брали взрослых здоровых девушек, годных для любой работы. Да и теперь бывают случаи, когда за малолетнего сына сватают таких работниц. Никита-квасник женил третьего сына в четырнадцатилетнем возрасте. Молодые лишь в прошлом году ездили в церковь венчаться, а до этого жили так. При нужде чего не сделаешь. Была бы Марья одна, без Фимы, пришлось бы и ему так поступить. Он тряхнул головой, взял онучи с лаптями и пошел в избу.

На дворе еще было светло, но в избе уже надвинулись вечерние сумерки, и Дмитрий не сразу заметил сидящего на лавке Охрема. Тот, вероятно, пришел к ним, как только пригнал с поля стадо.

Марья сидела за ткацким станом, положив руки на баттан с бердом. До прихода Дмитрия они с Охремом, видимо, о чем-то разговаривали.

Дмитрий поглядел на замолкшего Охрема.

Разговор начала Марья:

— Охрем пришел к нам жаловаться, зачем мы его женили на Васене Савкиной.

— Разве Васена плохая женщина? — сказал Дмитрий. Охрем промолчал. — А ведь я, признаться, подумал, что у тебя волки корову задрали, потому и сидишь хмурый.

— Я сам двух волков задеру! — заговорил наконец Охрем.— Разве я от нее ждал девочку?! Для чего мне третья дочь?! И двух девать некуда.

— Думаешь, в этом виновата одна Васена, а ты в стороне? — спросила Марья.

— Я же ей сразу сказал, как только поженились, роди мне мальчика. Не родишь мальчика — и смотреть на тебя не буду, — говорил Охрем почти сквозь слезы.

— Взрослый человек ты, Охрем, а разум у тебя, как у ребенка, — сказал Дмитрий.

— Тебе хорошо говорить, у тебя двое сыновей, — промолвил Охрем.— Вот если бы Марья принесла тебе вторую девочку, запел бы по-другому.

— Все были бы мои. Если посеешь овес, то и соберешь овес, рожь на этом месте не уродится.

Охрем некоторое время молчал, озадаченный доводами Дмитрия. Он посопел носом и вдруг спросил:

— Слушай, Дмитрий, ты надо мной не смеешься? Серьезно говоришь?

— Разве я когда-нибудь и над кем-нибудь смеялся?

Это верно. Если уж Дмитрий что-нибудь говорил, то лишь то, о чем думал.

— Вот тебе на-а-а! — в раздумье протянул Охрем.— Чего посеешь, то и пожнешь. По-твоему, значит, виноват я сам, а вовсе не Васена?