— А в центре — монолит!

— И бюреры хороводом!

— Вон смотри, снарк побежал!

— Поплыл, поплыл!

— Тихо... — Негромкий голос Лиса мигом остановил нараставшую волну детского стёба. — В Москве теперь и без снарков всякой дряни хватает. И если жоры в том леске теперь кучкуются также, как в метро или Коммунарке...

Он не стал заканчивать мысль, продолжив задумчиво жевать травинку. Но все всё и так поняли. И никто из его команды не стал огрызаться в ответ или пытаться продолжать прикалываться над Баджером. Все напряжённо начали всматриваться за далёкую сетчатую изгородь. Но за проваленными ржавыми секциями с колючей проволокой не было заметно иного движения, кроме раскачивающихся на ветру деревьев. И за шумом ветра не было слышно ничего подозрительного.

— Так и чё? Я правильно поняла, что там в лесу какой-то радиоактивный могильник? — Первой тишину нарушила Кира, продолжая искать признаки аномальной активности через бинокль.

— Именно так. И никто толком не знал, откуда он взялся. По крайней мере, официально.

— А неофициально? — Тихо спросил Лис.

— А неофициальных версий много. Вплоть до самых фантастических. Типа пришельцы оставили, когда стартовали отсюда на своём межзвёздном лайнере. Но, как говорится, если не знаешь, из-за чего что-то произошло, значит — произошло из-за денег.

— Это как?

— Да как... Говорят, местный приборостроительный завод хоронил без документов и разрешений, по тихой. Чтобы не то сэкономить, не то освоить бюджет на грамотное захоронение. А может, посреди начинающейся разрухи и кончающегося социализма кто-то оформил левый контракт на захоронение импортных отходов. Оплату за ввоз взял полностью, а чтобы не платить за сам факт легального захоронения по регламенту — тупо прикопали в глуши. Даже не особенно заморачиваясь на счёт того, чтобы отвезти подальше от пункта приёма. Не удивлюсь, если рабочие, которым заплатили какие-нибудь копейки за рытьё ям и разгрузку контейнеров, даже не знали, что именно они в этом лесу хоронят. И в течение нескольких лет кончились — кто вроде бы как от рака, кто и просто спился. Страна тогда активно сама с собой кончала. И народ не особо отставал в этом процессе.

— Так и что? — К разговору присоединилась Майка. Она уже давно вернулась в Люберцы из Мытищ, когда перемирие между крюками и байкерами подтвердилось не только словом, но и делом. И теперь сидела рядом с Лисом, прижавшись к нему плечом. — Потом, когда эту аномалию всё-таки нашли — что, никто ничего не сделал кроме заборчика? Почти за сорок лет? Тут же вокруг люди жили! Там вон — аэропорт, в другой стороне — Раменское. Дачи вон вообще почти вплотную к забору! Дорога, по которой машины ездили...

— Дезактивация таких могильников — дело дорогое и сложное. И опасное. А лишних денег никогда ни у кого не бывает. Гораздо проще и дешевле сорок лет сочинять отчёты и отписки о том, как мы вот-вот, вот сейчас, вот уже, вот прям почти... А по факту всё ограничилось взятием проб, составлением заключений о том, что там за забором форменный... Форменное фиаско. И заборчик, да. На него денег всё-таки дали. Ещё при советах. Поэтому он уже тоже не вполне живой.

— А чё, там в натуре никаких мутантов, да? — Констатация бездействия прежних властей была слишком скучна для Баджера. И он с надеждой продолжал вглядываться в лес на другом берегу озера.

— Отсюда не видно, но если посмотреть на этот пятачок на спутниковых картах... Ну... Тогда, когда можно было это сделать.... То можно было заметить, что растительность на нём заметно отличается от окружающих деревьев. Помельче, пожелтее... — Я огляделся и отметил, что все до одного подростки слушают меня очень внимательно. И не без удовольствия продолжил. — Радиация не превращает живые организмы в супергероев, к сожалению. Чаще всего излучение просто разрушает молекулярные связи в живых клетках. Или меняет. Это можно назвать мутациями, конечно. Чисто технически. Но эти изменения тоже ни к чему хорошему, как правило, не приводят. Нарушается последовательность самокопирования генетического механизма. И эти ошибки в теории, конечно, могут оказаться полезны. Но шанс на это ничтожен. А вот шанс на то, что все новые клетки с этими ошибками в генах в итоге станут раковыми или просто нежизнеспособными — просто огромен.

— А зачем тогда жоры в такие места лезут? — Один из юных мотоциклистов кивнул в сторону кучки заражённых, которые плелись по дороге, проходящей вдоль чахлого ограждения. — Они, конечно, тупые. Но не самоубийцы же. Вон у воды постоянно тусят, но на глубину просто так не лезут. Значит, всё-таки, чё-то понимают.

— А если еду кинуть, то лезут не только в глубину, но даже в огонь! — Кира явно вспомнила недавнее испытание с поросятами. — Сама видела!

— Да, голод в них сильнее самосохранения. — Согласился я, украдкой наблюдая за поведением девчонки. Находясь в кругу байкеров, она явно попала в зону собственного комфорта. Такое благостное выражение лица у неё я видел только в тот раз, когда она воспользовалось моей душевой на Митинском кладбище. — Думаю, в этом и нужно искать ответ на то, почему жор привлекает излучение. Точнее, не их самих по сути, а захваченную инфекцией нервную систему.

— В смысле, они лезут к радиации потому что надеются найти там пожрать? — Предположил Баджер. И пригляделся к противоположному берегу с ещё бОльшим интересом.

— Не так всё просто, но в главном ты прав. Где в современном мире можно найти много питательной еды?

— Ну... Щас-то уже почти нигде... — На лице паренька нарисовалось искреннее сожаление. — Но раньше... На складах всяких... Овощебазах, там... Элеваторах со всяким зерном. Так?

— Ещё внутри разных плантаций! Я рядом с такой жил — там всё время небо от неё светилось! — Один из юных мотоциклистов неожиданно решился поучаствовать в беседе, но тут же стушевался, когда все обратили на него внимание. — Ну... В смысле там теплицы были...

— Всё так, правильно. И все эти места — создали люди. И все эти места нашпигованы электропроводкой, лампами и всякого рода излучениями, если можно так сказать.

— То есть... То есть, жоры типа надеются найти там какую-нибудь теплицу или овощебазу? — Баджер оглянулся на своего приятеля и, похоже, высказал общую с ним мысль.

— Они уже ни на что не надеются. Точно так же, как, к примеру, растущий подсолнух тоже ни о чём не думает и на что не надеется. Но всегда разворачивается соцветием к солнцу. Просто потому что запрограммированный в его генах обмен веществ заставляет клетки ствола быстрее расти в тени, чем под светом. И теневая часть от этого становится немного больше, наклоняя цветок в сторону солнца. И энергия света в итоге помогает ему лучше набирать массу семян или привлекать на согретое лучами солнца соцветие больше насекомых для опыления. И в итоге — лучше размножаться.

— А кто это запрограммировал? — Чумазый байкер снова выступил голос поколения.

— Естественный отбор. Те растения, у которых такое движение по каким-то причинам не получалось — размножались меньше и хуже. И исчезли, уступив место более приспособленным собратьям.

— А почему у одних этот прикол с растущими в тени клетками появился, а у других — нет? — Кира проявила похвальную прозорливость.

— А вот как раз тут всё дело в тех самых случайных мутациях при копировании генетического материала. Не только радиация может стать причиной ошибок в этом процессе. Любой внешний фактор может повлиять. И если мутация окажется полезной — скорее всего она пройдёт отбор и широко распространится в популяции. Так работает эволюция. Но очень медленно. По крайней мере — на уровне таких больших существ как подсолнухи. Или мы с вами. Которые размножаются раз в год, а то и реже. Но работает всегда. При каждом копировании.

Некоторое время все подростки задумчиво молчали, переваривая основы эволюционной теории. И первым не выдержал всё тот же любопытный Баджер:

— Ну так а жоры и радиация-то тут при чём? Они что? Хотят как-то особо быстро... Это... Эволюционировать?