– Впрочем, наше мнение мало что изменит. Пока обряд не начался, сыграю я на гитаре.

Ветки в лесной чаще хрустнули, и на выстланный камнями берег озера неспешно выступил большой бурый медведь. Став на задние лапы, он поднялся во весь рост и глухо зарычал, мотая головой. Фыркая и храпя, кони прижимались друг к другу.

– Курчавая Голова, предводитель племени диких людей севера, – приветствовал своего питомца Кошачий Глаз и, обращаясь к Мелисе, объяснил: – Он, как вождь индейцев кайова, пришел защитить нас от недобрых глаз и духов.

– Как он нашел нас?

– По крикам птиц, по следам лошадей и по запаху. Смешной вопрос.

Курчавая Голова, войдя в озеро, крошечными, налитыми кровью глазами внимательно высматривал рыбу. Черный нос зверя трепетал, круглые уши вращались на большой голове, улавливая запахи и звуки.

– Почему кайова? – спросила Мелиса, любуясь красочно расписанным священным магическим щитом, скрывавшим спину Кошачьего Глаза.

– Команчи, гроза североамериканских равнин, в плен уводили женщин и детей. А их союзники, кайова, предпочитали уводить лошадей.

– Тогда понимаю, – Мелиса улыбнулась, вздыхая. – Курчавую Голову привлекли наши кони. И он намерен их защищать.

– Он мой брат, и защищает он и наших коней, и тебя, Мелиса. Ты ведь знаешь историю белой женщины Синтии Паркер, девятилетней девочкой схваченной команчами в 1836 году и ставшей женой вождя Пета Нокона.

– Она родила индейцу сыновей. Одним из них оказался Куана Паркер, вождь команчей-квахади, самый непримиримый противник армии штатов, – говоря, Мелиса коснулась струн акустической гитары, – еще бы не помнить такую историю. И потом, едва ли мой университет заплатит за меня выкуп.

Кошачий Глаз достал из походного мешка трубку, набив ее табаком, раскурил и протянул Мелисе.

– Полагаю, это часть обряда очищения перед тяжелым путешествием, – Мелиса с обворожительной полуулыбкой тонкими пальцами перебирала струны, а Курчавая Голова внимательно наблюдал за ней крошечными глазами. – Возможно, мы что-то зароем в землю, например нож или сломанную стрелу.

– Обязательно, а главное – это танец вокруг пылающего огня.

Мелиса заиграла мелодию собственного сочинения, и бронзовое лицо индейца осветилось изнутри. Все природные красоты Британской Колумбии отобразились в той мелодии. Мелиса запела тонким, высоким голосом. Медведь улегся у ее ног. Кошачий Глаз, став на колени, воздел руки в небеса, и слезы восторга потекли по его обветренным щекам цвета мореного дуба.

Изабель, разломив хрустящий багет, с блаженной улыбкой насладилась его запахом. Посетители импровизированного кафе под открытым небом, расположенного на набережной Ниццы, украдкой внимательно посматривали на Изабель, указывая глазами на нее своим детям. Изабель природой была списана с портрета Дианы де Пуатье, фаворитки французского короля Генриха II Валуа. По прошествии пяти веков едва ли кто-то в прекрасной Франции затмил Диану собственной красотой. А Изабель Диану попросту воспроизвела, по мнению многих, затмив оригинал.

Яркое солнце заливало Ниццу пропитанным средиземноморской свежестью светом, и окна отелей, сверкая, слепили глаза. Вдоль длинного овала набережной под пальмами плавно двигались потоки людей и автомобилей. Морскую панораму одухотворяли изящные силуэты яхт и громадных круизных лайнеров. С невысоких, заросших пиниями гор солнечного Прованса дул ветер, смягчавший полуденный зной прохладой и запахом разогретой солнцем хвои. Из чрева города, выдержанного в канонах средиземноморской архитектуры, доносился шум вокзала. В приморском аэропорту большие самолеты, покачивая крыльями, садились и взлетали, казалось, из моря. Изабель, налив тонкой, унизанной перстнями ладонью сливки в кофе, внимательно наблюдала за двигавшимися с юго-запада к Ницце облаками.

Учась в магистратуре университета, изучая точные науки, Изабель избрала удивительную профессию. Начав исследовать молнии, она, страстно их полюбив, превратилась в охотницу за ослепительно яркими разрядами чудовищной энергии. Ее влекли эстетика и тайна происхождения молний. И Изабель скоро перевоплотилась в профессиональную путешественницу, оснащенную современной аппаратурой, способной пролить свет на одно из самых загадочных явлений природы.

Вечером Изабель ожидал самолет, вылетавший в столицу Танзании Дар-эс-Салам. Она была приглашена на конференцию в национальный парк Серенгети, в городок Мусома, расположенный при впадении реки Мара в озеро Виктория.

К столику Изабель подошел мужчина.

– Твой билет в Африку.

– О, Пьер.

Спрятав билет в сумочку, Изабель поднялась, мгновенным движением заключив своего научного руководителя в объятия со свойственным любящим жизнь французам беспечным шиком и галантностью.

Пьеру подали кофе, сливки, багет. Пьер был родом из Пьемонта. Он был смугл и коренаст и, как это свойственно французам-южанам, в присущей им эмоциональной беседе движениями рук придавал мыслям форму. Французский язык – язык мировой дипломатии, и в устах Пьера, с его ясным умом и классическим образованием, он превращался в инструмент, исчерпывающе точно и изящно формулирующий смыслы. Как истинный француз, Пьер ничего не принимал на веру, и в научных дискуссиях иностранные коллеги, отдавая должное красноречию пьемонтца, про себя отмечали невольно: неясно – это не по-французски, и воистину – кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Пьер искал себя всю жизнь, часто меняя научную тематику и место жительства, пока однажды не пленился молниями и энергией солнца, щедрого к Пьемонту.

Красавица Изабель, галантная и остроумная, была родом с севера Франции, из Нормандии, из края солидных, спокойных, худощавых, голубоглазых северян. И дуэт Изабель и Пьера характеризовал всю Францию с ее размеренным образом жизни и умением, заметив красоту всюду, где это возможно, естественно вписав себя в ее раму, насладиться ею сполна.

Две яркие индивидуальности объединяла беззаветная любовь к Франции, к ее искусству, литературе и атмосфере, проникнутой безупречным вкусом и стилем, облагороженными уникальной кухней и своеобразной манерой общения.

В кафе отсутствовала музыка. Клиенты с книгами и газетами в руках часами сидели с чашкой кофе, созерцая море и оживленную набережную.

Изабель и Пьер обсудили недавний совместный визит на воскресную барахолку и содержимое нескольких винтажных магазинов Ниццы. Условились по возвращении Изабель из Африки в воскресенье вместе посетить рынок и городской парк для обсуждения итогов конференции.

– Я всегда мечтал увидеть саванны Африки и подняться на Килиманджаро, – Пьер коснулся внешними сторонами ладоней своих щек, подчеркивая переживаемые эмоции. – Но ты знаешь нашу чудовищную бюрократию, все решающую с помощью писем и вечно ставящую тебя в тупик. Дела, будь они неладны.

Изабель мягким движением белоснежной руки высказала понимание.

– Ради бога, будь осторожна, – Пьер был очень серьезен. – Ты не представляешь, насколько Африка опасна.

В аэропорту Дар-эс-Салама Изабель ожидал ее заочный партнер по научным исследованиям Бонами, учившийся в докторантуре местного университета. Бонами был масаем. Его имя означало «боец». Изабель видела его впервые.

Бонами будто час назад сменил красную накидку кочевника на рубаху и брюки и, отложив копье, надел на руку часы. Худой, стройный, немногословный, с лицом черного европейца, разбавленного генетикой обитателей Верхнего Нила, прародины масаев, спустившихся на юг в саванны, к подножию Килиманджаро, сравнительно недавно, пять столетий назад.

Ослепительно белая, держащаяся исключительно прямо, улыбающаяся одними глазами красавица Изабель и высокий, стройный, как стебель бамбука, масай Бонами в зале аэропорта составили по-своему органичную пару. Спешившие на сафари англичане и немцы, с улыбками кивая друг другу, посматривали на исследователей молний, отдавая должное причудам провидения.