Доктор Майер, тряхнув головой, рукой коснулся нежного подбородка Анны.

– Твое лицо природа создала для того, чтобы художники рисовали с него фей, – палец коснулся надбровной дуги. – Верхнее веко, оно как выпавший ночью снег, радужная оболочка глаз и зрачок незримой цепью приковывают внимание, розовая склера и нижнее веко, наружный угол глаза – и все это залито влагой. И в этой красоте заключена красота младенца.

– А вы поэт, – красная кайма чувственных губ Анны, торжествуя, расплылась в счастливой улыбке.

– Нос, – доктор Майер с минуту его внимательно рассматривал. – Твоя ДНК отстроила его, будто тут потрудилась рука молодого Микеланджело. Крыло носа, крыловидный желобок, ноздря, под носовой перегородкой складка с треугольником над губами.

После нескольких внимательных взглядов доктор Майер, вкусив скрытый в глазах Анны сладкий мед трепетной женственности, уже не мог отказать себе в удовольствии любоваться им при всякой возможности. А тогда, когда рядом Анны не было, он представлял себе ее глаза, и плен этот для него был сладок до головокружения. Фоном девичьих глаз служили ее изящно очерченные полные чувственные губы, мягкий совершенный овал лица, заключенный в спускающиеся на тонкие плечи густые каштановые локоны, и глубокий голос, выдающий сокровенные переживания влюбленной девушки. Образ этот, войдя в сознание мужчины, овладел им, став неотъемлемой частью, а мысль лишиться подобного плена повергала доктора в оторопь.

Громкая сирена заставила собеседников вздрогнуть. К яхте, разгоняя волны, стремительно приближался катер пограничной охраны.

Руслом реки Джа экспедиция проникла в провинцию Санга, на границу Камеруна и Конго, отыскивая носителей гаплогруппы B Y-ДНК, пигмеев, делящихся на западных баку и восточных мбути. В городке Весо наши герои с лодки сошли на берег, взяли в аренду «Лендровер» и углубились в зеленую чащу экваториальных джунглей.

Мелиса и Изабель, убедившись в том, что Николай в полной мере обладает удивительным и загадочным качеством русского человека, которому сопутствует успех в самые критические моменты, тогда, когда, казалось, спасения ждать неоткуда, стали внимательно к нему присматриваться, как к непонятному миру феномену, неизменно вызывающему изумление и восторг. Они смотрели на него не так, как обычно смотрят женщины на мужчин, украдкой, будто случайно наткнувшись взглядом, а молча, пристально и подолгу, как смотрят в музеях на интригующую экспозицию.

Граница Камеруна, Конго и Габона, богом и людьми забытый край рек с заболоченными берегами и непроходимыми джунглями, была настолько дика, что сюда, опасаясь отравленных стрел аборигенов, не решались забредать ни похитители людей, ни представители властей.

Бонами с огромным трудом дорогами, смотреть на которые было страшно, подобрался к границам конголезского национального парка Одзала-Кокуа.

– Дальше пешком, – Бонами развел большими крепкими руками. – В землях пигмеев все как в каменном веке. Колеса тут не было и нет.

Разбили лагерь. Квадрокоптер, поднявшись в небо, отобразил на экране бескрайнее темно-зеленое море джунглей, прорезанных плавно извивающимися голубыми руслами рек с белыми песчаными плесами на берегах. Ни дорог, ни электроэнергии, ни связи тут не было.

Вечером у костра принимали решения о дальнейших действиях.

– Между рождением Адама с его гаплогруппой А и мутацией, породившей гаплогруппу B, прошло около ста тысяч лет безраздельного господства потомков Адама в Африке, – рассуждала Мелиса. – И новое окно возможностей для человечества открылось около девяноста тысяч лет назад.

– Молодое человечество долго набиралось сил, прежде чем однажды древо дало новый побег. Последний общий предок ныне живущих носителей гаплогруппы B жил восемьдесят четыре тысячи лет назад, – поддержал разговор Николай и, обратившись к Изабель, добавил: – Видимо, в это время природа обласкала человечество.

– Особенно облагодетельствовала, – улыбнулась Изабель, удивительным образом умевшая естественно и непринужденно расположиться и в джунглях с присущим французам шармом. – Сто тысяч лет назад Вюрмский ледник уже сковал холодом Евразию, а Африка, видимо, наполнилась влагой, и благотворная прохлада сменила иссушающий зной.

– И в экваториальном лесу Африки от потомков бушменов и готтентотов с их монголоидными чертами появились на свет низкорослые негроиды, – Бонами с невозмутимым видом помешивал в котелке пузырившуюся на огне кукурузную кашу. – Западные пигмеи бака и восточные мбути.

– У народа хадза в Танзании, – заметила Мелиса, – гаплогруппа B представлена на 52 %. Но как мы проникнем к пигмеям?

Бонами достал из сумки горсть расплющенных гвоздей, объясняя:

– Пигмеи меняют у соседей банту железо и, смазав железные наконечники стрел и копий ядом, отправляются на охоту.

Изабель полулежала, прислонившись спиной к стволу пальмы, в окружении корзин, платков и шарфов. Казалось, она пребывала на террасе собственного шале в Шамони на склоне заснеженного Монблана.

Мелиса хлопотала у огня и пищи, подкладывая в очаг хворост, и, рассчитав рацион участников экспедиции, следила за порционным потреблением продуктов. Казалось, Мелиса пребывала на юге Англии или на западном побережье Канады в Британской Колумбии.

Созерцавший огонь Николай выглядел отрешенным от всего сущего, словно голова его была занята загадкой утраты Марсом атмосферы и магнитного поля или воспоминаниями о периодах смягчения морозов Вюрмского ледника, интерстадиалах, представлявших крепнувшему, набиравшемуся опыта человечеству редкие окна возможностей.

Бонами сливался с темной экваториальной ночью, и о его присутствии напоминали белки глаз и ослепительно белые зубы. Бонами представлялся бестелесным духом, властителем саванн и джунглей, хранившим очаг экспедиции.

Облизывая алюминиевую ложку с кукурузной кашей, Изабель спросила:

– Углерод и фосфор – основа ДНК, а что же мы должны есть, восполняя их в наших организмах?

– Углерод – это 18 % веса человека, – объяснила Мелиса, укрывая пакет с кукурузной мукой от мышей в металлическом ведре. – С пищей мы потребляем органические соединения углерода и воды, углеводы. Всасываясь в стенки желудочно-кишечного тракта, углеводы поднимают уровень сахара в крови. Кукуруза, хлеб, рис, картошка, манная каша – все это углеводы.

– Выходит, мы питаемся правильно, – Изабель вспомнила хрустящий багет с прованским маслом. – А фосфор?

– Его много в фасоли и чечевице, – Мелиса как раз считала их объемы в открытом контейнере с продовольствием. – Фосфор мы получаем с рыбой, со свининой, курицей и индейкой, с молоком, тыквой, орехами, овсом, рисом, пшеницей и со злаками: амарантом и киноа.

Спать легли в палатке вчетвером. Засыпая, Изабель спросила:

– А что такое окисление? Говорят, оно очень вредит организму.

– Окисление, – Николай помял рюкзак у себя под головой. – это потеря атомом электрона.

– Кажется, объелась, – Изабель едва шептала. – Я чувствую, как съеденные за ужином углерод и фосфор отстраивают спираль ДНК новой клетки. Надеюсь, не мутировавшей.

Проснувшись утром, обнаружили отсутствие Бонами. Он появился в обществе десятка осторожно ступавших голых пигмеев. Они выглядели заинтересованными в общении с обладателями железа. Вывернутые наружу чувственные темно-розовые губы пигмеев, крупный нос спелой сливой, черные, как тропическая ночь, глаза взрослых детей, обрамленные курчавыми волосами высокие лбы и крохотный рост. Все это растрогало и заворожило Мелису, Изабель и Николая настолько, что они некоторое время, растерявшись, казалось, утратили дар речи, разом сознанием умчавшись на восемьдесят тысяч лет назад и оказавшись во втором окне возможностей человечества.

Час брели едва различимой тропой под сенью пяти ярусов реликтового экваториального леса. На небольших расчищенных участках открывались посадки маниоки, кукурузы, сахарного тростника и бананов. У идущего впереди пигмея из висящей на бедре кожаной сумки вилась пепельная струйка дыма. Изабель глазами указала на нее Бонами, и он объяснил: