Летом Алексей был выбран в городскую Думу. Началась для него новая жизнь. От старой она отличалась сильно, прежде всего тем, что теперь шиковать было не на что. От взяток он поначалу отказывался – свежи были в памяти подробности «соляного» скандала, – поэтому поддерживать планку на должном уровне было очень трудно. Постоянные приемы, подарки для Арины, новый автомобиль, скаковые лошади. Пришлось продать оставшуюся недвижимость. Пообвыкнув, начал понемногу брать взятки, но больших денег ему не давали, а маленькие разлетались в мгновение. Так, к лету 1905-го продавать было нечего. Но осталась у Алексея Ананьевича одна драгоценность – его дочь. Свое сокровище он ни за что бы не продал плохому хозяину, но ведь есть надежда на то, что новый владелец окажется благородным, добрым, а главное – богатым. Барышникову обрыдла такая никчемная жизнь! Он, рожденный в роскоши, должен крутиться, клянчить, подбирать объедки с чьего-то стола, принимать подачки. У-ни-зи-тель-но!

Всякий раз, когда Барышников смотрел на дочь, он больше и больше убеждался в том, что девушка вытащит его из нищеты. Арина выросла красавицей: рослая, статная, уже в столь юном возрасте спелая. Золотые волосы, яркие глаза, постоянно меняющие свой цвет: в ясную погоду голубые, в пасмурную зеленоватые, а вечерами, в сумерки – дымчато-серые. Но самое прекрасное в ней было не это, а удивительная свежесть, задор, веселье. Она казалась молодым олененком, резвым, вольным. Когда она прибегала с улицы зимой и щеки ее, пухлые, с приятными ямочками, покрывались ярким румянцем, волосы выбивались из-под шапочки, а глаза сверкали, не было девушки красивее ее. Отец видел, как хорошеет его дочь, как формируется и наливается соком ее тело, как заглядываются на нее мужчины, когда она идет по улице… Невинная, не понимающая, что походка ее грациозна, по-взрослому плавна, и все это переполняло его гордостью и радостью…

Радостью, которую он пытался в себе заглушить.

Он продаст Арину очень-очень-очень дорого!

Бал проходил в красивейшем зале Ярмарочного дворца – Зеркальном. Огромное сводчатое помещение с узорчатым мраморным полом, единственным украшением которого, помимо, естественно, зеркал, покрывавших стены почти сплошь, была многоярусная люстра. Она переливалась, как гигантский бриллиант, и отражалась каждой своей блесткой в отделке зала. От этого и без того большое помещение казалось просто бесконечным.

На этот бал мечтали попасть многие, но мало кто удостаивался такой чести. Устроителем столь достойного мероприятия был предводитель местного дворянства – барон Аненков, поэтому формально принять в нем участие могли только титулованные особы. Но в последнее время делались исключения для самых достойных, считай богатых, семей N-ска, а так как миллионеров в городе в связи с ростом экономики и престижа ярмарки появилось предостаточно, то и среди гостей добрая половина происходила из купцов и даже крестьян. Барышников, видя такое падение уважения к порядкам, заведенным еще в прошлом веке при его дедушке, только качал головой. Он считал, что выскочкам-крестьянам здесь не место, как и обнаглевшим купцам, возомнившим себя чуть ли не богами. Всяк сверчок знай свой шесток!

Арина, если б узнала о думах папеньки, с ним бы не согласилась и, наверное, даже поспорила, но она пребывала в неведении о причинах его недовольства, поэтому помалкивала и только с любопытством озиралась.

В Зеркальном зале она оказалась впервые – его открывали только по особо торжественным случаям, а этот бал был ее дебютным выходом в свет. Сначала, когда она только переступила порог, ей показалось, что попала она в хрустальную пещеру, кишащую Белоснежками и гномами, – так много было блеска и людей, но, приглядевшись, поняла, что гости, которых было немало, просто отражаются в многочисленных зеркалах, как и хрустальная люстра, нависающая над ними словно драгоценная гроздь винограда.

Девушек ее возраста было немного. В основном помладше, но все в сопровождении родителей или всей семьи, включая и братьев, и тетушек. Одеты все были великолепно. Богато и изысканно, что и естественно, по-другому на такие балы не одевались.

Арина придирчиво осмотрела каждую и осталась довольна своим нарядом – ее самый лучший. Она вспомнила, с какой неохотой подчинилась просьбам мадам не увешивать себя украшениями и не задрапировываться шелками. «Догогуша, – говорила француженка, – вычугность не в моде. Сейчас носят пгостые туалеты и жемчуг». Арина уступила, но скрепя сердце, ей казалось, что ее платье из розового шифона слишком простое, будничное. Но мадам настояла на своем и предложила украсить платье живыми цветами. Цветами? Они же завянут. Но мадам заверила, что нет.

Утром перед балом Арина со своей бывшей гувернанткой обматывали каждую розочку влажной марлей, потом непромокаемой тряпочкой, а сделав это, нашивали их на платье – по вырезу горловины, по талии, по длинному шлейфу. Они трудились и рыдали, понимая, что это шитье последнее, что они делают вдвоем. Когда наряд был готов и Арина облачилась в него, мадам распустила тщательно завитые и скрепленные гребнем кудри воспитанницы, собрала прядки у висков «невидимками» – прическу не украсили ни заколками, ни лентами, ни перьями, только розами. Подав девушке длинные перчатки и застегнув у нее на шее жемчужное ожерелье, мадам Фурше покинула ее навсегда.

Пгощай, догогуша!

В то время как Арина загрустила, вспоминая сцену расставания, ее отец повеселел. Да и как не радоваться, когда твоя дочь самая прекрасная леди на балу. Молодых и привлекательных было много. Еще больше – расфуфыренных, увешанных драгоценностями, аляповато одетых. Дочери нуворишей блистали своими тяжелыми украшениями, парчой. Арина среди этой разряженной толпы была как богиня весны, невинная, свежая, благоухающая. Граф с гордостью взял дочь под руку и провел к дивану, где уже сидел барон Фредрикс со своей тучной бровастой дочерью, давно вышедшей из возраста дебютантки, но так и не нашедшей желающего с ней обручиться.

Бал удался на славу. Позже Арина не могла вспомнить ни одной детали: ни как разговаривала, ни как знакомилась, ни как выбегала дышать воздухом на балкон – для нее бал остался в памяти как один сплошной танец. Штраус и аромат роз – вот два фрагмента, которые не забывались никогда.

…На следующее утро после бала Арина узнала, что произвела фурор. Папа пришел к ней в спальню и дрожащим от волнения голосом поздравил с первой победой.

– Но, папочка, я ничего не делала такого, чтобы ты меня хвалил, – оправдывалась она, розовея от удовольствия.

– Ты была мила и очаровательна, причем со всеми. Молодец.

– Но я должна тебе кое в чем признаться.

– Ты облила соусом губернаторского сынка? – Папа шутил, что делал нечасто в последнее время.

– Нет. – Она понизила голос до шепота: – Мне никто не понравился.

– Совсем?

– Совсем.

– А как же Антон Рукавишников? Ты с ним танцевала чаще, чем с другими.

– Он пригласил меня первый, поэтому сразу выпросил четыре танца.

– И он тебе нисколько не понравился? Он очень приятный, образованный.

– Он хороший, милый, но ведь я могу еще повыбирать, ты сам сказал, что с замужеством можно не торопиться. – Арина испугалась, что теперь отец выдаст ее за первого, кому она приглянулась. Этого, естественно, Алексей Ананьевич делать не собирался. Теперь он не продешевит. Антон – первый, но далеко не единственный в очереди. Посмотрим, кто последует за ним.

– Доченька, не говори глупостей. Все будет, как ты захочешь. Не нравится Антошка, найдем тебе другого. Но ты, главное, не пренебрегай им. Будь ласкова со всеми. Тебе ведь нетрудно, да, душечка?

– Конечно. Я даже разрешила ему прийти к нам в гости, когда он попросил.

– Умница. – Довольный отец чмокнул Арину в розовую щечку и отправился в клуб играть в бридж.

Антон пришел на следующий день с букетом и слоеным тортом из кондитерской господина Кука, которую тот, к слову, продавал по причине отъезда из России вслед за своей возлюбленной мадам Фурше. Рукавишников был невысок, полноват, с копной огненно-рыжих волос и россыпью веснушек на носу. Арине он нравился, но не настолько, чтобы она хоть на минуту представила его в роли своего мужа. Она с удовольствием болтала с ним, гуляла по набережной, выезжала в коляске за город и находила веселым и милым, но глуповатым для своего возраста.