– Что же делать? – потрясенно спрашивала Рита.

– Почитайте Кафку, Камю, там все очень хорошо описано. Будет мало, принесу другие книги. Субкоманданте Маркоса, например. И поправьте джинсы, у вас нижнее белье видно. Думаю, это не меньше капитализма калечит вашу личную жизнь, – говорил провокатор Рощин, а доверчивая Рита брала в библиотеке «Чуму» и покупала целомудренные джинсы.

Прочитав первые десять страниц романа Камю, Рита решала круто изменить свою жизнь, бросала молодого потребителя, которого интересовал только секс, и безоглядно влюблялась в Рощина.

На почве неразделенной любви бедная Рита одолевала еще «Превращение» и «Процесс» (потому что они были сравнительно короткими), но на Ги Деборе ломалась, мирилась с молодым человеком и снова натягивала джинсы, выставляющие на всеобщее обозрение предметы интимного туалета.

В педагогической практике Рощина был еще один забавный случай, связанный с Камю. Некий юноша бледный, студент первого курса, вдруг перестал ходить в университет. Все думали – болеет. Пока в деканат не позвонили испуганные родители бледного Миши и не сообщили, что их драгоценный отпрыск если и болеет, то какой-то неведомой болезнью.

Целыми днями он лежал на диване, разглядывал потолок и отказывался принимать участие в жизни. Симптомы были самые тревожные.

«Все бессмысленно...» – говорил Миша голосом, полным неподдельной пубертатной тоски. А на дальнейшие расспросы неизменно отвечал:

«Там на полу... почитайте и поймете... если вы способны хоть что-то понять...»

У одра, в пыли и паутине, среди кассет «Нирваны» и грязных носков, лежал виновник Мишиной печали: замусоленный «Посторонний» Альбера Камю. Родители требовали, чтобы преподаватель литературы, «всучивший ребенку эту гадость», приехал и «предпринял меры». Иначе родители обещали подать в суд. Почему-то за совращение малолетних. Интеллектуальное совращение, уточняли они.

Рощин проблем с законом иметь не хотел. Хотя амплуа «интеллектуального совратителя» ему льстило. Он отправился вызволять бледного юношу из пут экзистенциализма.

Миша, похожий на усопшую панночку, лежал, скрестив руки на груди, и страдальчески морщил лоб. Рощин примостился у изголовья и, как Хома Брут, стал читать заклятия.

Начал он с Лимонова, так как считал, что его яростно инфантильные тексты способны вытащить из самой глубокой депрессии.

“Мне уготовлена смерть героя, а не случайной жертвы или обманувшегося любовника...”

Экзистенциальная панночка угрожающе заворочалась и, уперев в Хому горящий взор, произнесла: «НЕ ВЕРЮ!»

Рощин поспешно уронил Лимонова на мшистый пол и перешел к Генри Миллеру.

«О, Таня, где сейчас твоя теплая пизденка, твои широкие подвязки, твои мягкие полные ляжки? В моей палице кость длиной шесть дюймов...»

Рощин читал как можно тише, дабы целительные слова старого развратника Генри не долетели до слуха бдительных родителей. Панночка заинтересованно замерла на месте и скосила на Хому вполне осмысленный взгляд.

«Я разглажу все складки и складочки между твоих ног, моя разбухшая от семени Таня...»

Бледный Миша заерзал и впервые за две недели сел на кровати.

«После меня ты можешь свободно совокупляться с жеребцами, баранами, селезнями, сенбернарами. Ты можешь засовывать лягушек, летучих мышей и ящериц в задний проход...»

С Рощина уже семь потов сошло. Родители могли нагрянуть в любую минуту. И тут уж обвинений в совращении было бы не избежать. Между тем панночка заметно оживилась, слезла с дивана и, судорожно сглотнув, спросила:

– А можно мне ЭТО почитать?

Исцеление бледного первокурсника от Камю прошло успешно. Проглотив за ночь «Тропик Рака», Миша на следующее утро явился в универ. Характерным охотничьим движением озираясь по сторонам, он пружинисто крался по коридору. Каждая потенциальная «Таня», коих по филфаку бродило преизрядное количество, изучалась им с нормальным человеческим интересом.

Про то, что «все бессмысленно», Миша явно позабыл. Рощин наблюдал за ним сквозь открытую дверь кафедры и хохотал, пугая плешивых методисток.

Странные знакомые из новой Ясиной жизни невольно наводили Никиту на печальные размышления. Хотя он мужественно пытался не думать. Однажды начинающая порномодель позвонила ему среди ночи и сообщила, что уже несколько месяцев не видела ни одного человеческого лица. Никита поймал машину и поехал по указанному адресу. В веселом Ясином голосе слышалось отчаянье.

Дверь Никите открыл краснощекий батюшка. На груди у него вместо креста почему-то болталась аккредитация на шоу парикмахера Сергея Зверева. В коридоре, на куче обуви спало несколько блудных потомков Чингисхана. На одном сыне Востока были чулки, черное кружевное белье и следы губной помады по всему телу. На кухне перед бутылкой виски сидела красивая измученная Яська. Батюшка налил Никите и пошел искать матушку, приговаривая: «Матушка-то моя – алкоголица, проклянет, если не позвать».

– Кругом одни пидарасы! – злобно сказала Яська, не глядя на Никиту, и отхлебнула из бутылки.

– Звезда моя! Ты почему без меня выпиваешь?! – На кухню, профессионально виляя задом, ворвалась «матушка», оказавшаяся чернявым мальчиком с пирсингом в нижней губе.

Батюшка тяжело шествовал сзади.

– Ой, какой заяц! – пискнула вертлявая матушка, ткнув пальцем в Никиту. – Подруга, познакомь нас немедленно, я его хочу!

– Отвали, – устало отмахнулась Яська. Матушка надулась и занялась виски. На кухню притопала толстая бородатая девочка с маслянистыми глазами, пала на широкую грудь батюшки и разразилась рыданиями.

– Не плачь, Аполлон! – нудно приговаривал священнослужитель, поглаживая мелированные локоны страдалицы. – Ты же знаешь, он вернется. Погуляет немного на стороне и вернется. Сколько раз уже так было. Лучше выпей!

– Он подонок, подонок! Я его ненавижу! Я все для него делала! Кожаный пиджак свой подарила! Таблетки доставала! А он... – тоненьким голоском жаловался Аполлон, уткнувшись в черную рясу.

Матушка, выглядывая из-за бутылки, строила глазки Никите и выспрашивала у Яськи, «что лучше – крем-пудра или обычный тональник».

– Твою рожу, чем не мажь, больше десятки на панели не получишь! – рявкнула бородатая девочка неожиданно мужским голосом.

– Сам дешевка! Иди в лес и там сдохни! – жеманно протянула матушка, облизывая Никиту похотливым взором.

– Не по-христиански это, не по-христиански, – загудел батюшка.

На кухню, разбуженные запахом виски, друг за другом заползали азиатские модели.

– Яся! Что ты здесь делаешь? – спросил Никита.

Яся посмотрела на него тусклыми кукольными глазами. Азиаты продолжали прибывать. Раскосый юноша в черных чулках упал перед батюшкой на колени:

– Отец мой! Отпусти мне грех! Страшный грех!

– В чем ты согрешил, сын мой?

– Мне нравится трогать большие титьки!

Матушка покатилась со смеху. Азиаты осуждающе смотрели на своего земляка. Батюшка широким жестом благословлял грешника.

– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?! – закричал Никита прямо ей в ухо. Яся отшатнулась. Пидары испуганно заткнулись, только матушка восхищенно прошептала:

– Ах, какой мужчина!

– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!

Восточные принцы один за другим стали на цыпочках покидать кухню.

– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!

Бородатая девочка, истошно охая, выбежала следом.

– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!

Батюшка, отдуваясь, встал, взял в одну руку бутылку, во вторую – матушку и степенно поплыл к выходу. Матушка, изогнувшись, послала Никите воздушный поцелуй.

– ЯСЯ! ЧТО...

– Замолчи, а? Не позорь меня, и так уже всех распугал! – смущенно и как-то чересчур миролюбиво сказала Яся, пытаясь прикурить. Никита выхватил у нее сигарету.

– Посмотри мне в глаза! Не можешь?! Зачем ты так?! ЯСЯ! Ведь это не ты! Ведь я же помню...

– Так. Только не надо устраивать вечер воспоминаний. Я тоже все помню. Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ ПОМНИТЬ! Это моя жизнь. Я ее выбрала. И мне нравится! Да!