Именно пустая шкатулка, которую Загоскин держал на видном месте, а после подарил Миле Москалевой «на память», смущала Соловьева.

- Что, разочаровал я вас? – вслух допытывался Иван Петрович, сверкая хитрющими глазками из-под лохматых седых бровей. – Вы же ко мне за пурбой явились, так? А ее и нет! Я и Москалеву так сказал, когда тот приехал ко мне с этим вопросом.

Вику показалось, что, упоминая вновь и вновь имя Милкиного мужа, Загоскин провоцирует ее на определенные реакции. Мила реагировала: бледнела, пугалась, приходила в растерянность. Это было опасной игрой. Не буди лиха, пока оно тихо. Не известно, как поведет себя «глаз урагана» в ситуации полной неопределенности, однако Загоскин словно желал поэкспериментировать. Знал ли он, с каким огнем играет? И если знал, то чего добивался?

Вот тогда-то, чтобы поддержать девушку и не дать сорваться, Соловьев и взял ее за руку. Профессор, разумеется, заметил, но сделал вид, будто ему все это неинтересно. Ну, милуется молодежь тайком – что в этом особенного? Однако быстрый задумчивый взгляд, которым он одарил Виктора, указывал на сделанные выводы. Вик надеялся, что те были все-таки в их пользу.

Интересно, за кого Загоскин принял его? За Хранителя? Такого же Собирателя артефактов, как он сам? Или за авантюриста вроде Дмитрия Москалева, узнавшего о «магическом кинжале» из старой статьи?

Впрочем, с Москалевым вопрос оставался неясен. Вряд ли этот человек был столь глуп и падок на сенсации, каким его старался выставить Загоскин. Иван Петрович слишком хорошо его запомнил, да и на Милу Москалеву отреагировал совершенно по-особенному, выделяя ее из массы работников пансионата.

И дело тут было не в фамилии. Во-первых, не такая уж редкая она, чтобы исключить однофамильцев. Во-вторых, если Дмитрий Москалев так ему не понравился, с какой стати симпатизировать его жене? Самое логичное – дистанцироваться от нее, молчать в ее присутствии, а не дарить книгу и шкатулку. И уж точно не распахивать гостеприимно двери перед носительницей одиозной фамилии!

В биографии Милы было нечто, пока Соловьеву недоступное, что привлекло Загоскина, вызвав в нем острое сочувствие. Но в присутствии Милы этот вопрос было бесполезно задавать. Загоскин не станет отвечать, а то и наврет с три короба, запутав все окончательно. Расспрашивать его о Москалевых следовало с глазу на глаз и вопросы подобрать такие, чтобы сразу развязать язык.

Когда раздался настойчивый звонок в дверь, Иван Петрович явно перепугался. Блудного сына он не ждал, это было очевидно, но, видимо, ждал кого-то еще. Им с Милой он открыл, когда убедился, что они – не те, кого он боялся. Но кого он боялся? Кто напал на него в пансионате? И связаны ли с этим страхом муж Милы и безымянный мужчина с перстнем на пальце?

Вик пожалел, что не успел вовремя задать вопрос, как выглядел перстень, профессор наверняка успел его разглядеть во всех подробностях. Однако в дверь продолжали звонить, и надо было принимать решение.

- Если ты ошибся, если это не Буди… - сказал ему с плохо замаскированной тревогой Загоскин. - Эх, лучше бы тебе не ошибаться!

Вик верил, что не ошибся в расчетах, но на всякий случай вышел вслед за хозяином квартиры в прихожую, попросив Милу остаться в кухне.

Загоскин предсказуемо топтался у двери. Глазок в ней был врезан низко, и ему приходилось горбиться, несмотря на то, что и сам он не был великаном.

- Папа, открывай! – глухо донеслось с лестничной площадки. – Это я, Буди! Я вернулся домой. Прости, что без предупреждения.

- Буди? – растеряно повторил Загоскин и оглянулся на Соловьева. – Но как?..

Это можно было понять двояко: и «как вы узнали?», и «как он тут, за дверью, оказался?»

Вик пожал плечами. По всему выходило, что Загоскин и впрямь не посвящал в свои секреты сына. Вот только это не означало, что сын сам себя в них не посвятил, потому как явился очень вовремя.

- Папа! Да не будь же ты параноиком! Открывай, я за тебя волнуюсь!

- Я узнал его голос, это правда он, - шепнул Иван Петрович и принялся отпирать замки.

10.2

10. 2

- Сейчас, сейчас, - бормотал Загоскин, гремя замками.

Вик прислонился плечом к стене, ожидая, чем все закончится.

Будучи дотошным, он не пренебрегал на первый взгляд излишними мелочами, поэтому о биографии Михаила Загоскина, обладателя милого домашнего прозвища «Буди» (что переводилось с индонезийского как «мудрец»), был осведомлен.

Сын Екатерины (Кайяны Вуландари) и Ивана Петровича Загоскиных пошел по стопам родителей в науку, только выбрал не лингвистику или археологию, а сложную область нейробиологии. Защитив кандидатскую, а спустя год и докторскую, отправился обмениваться опытом в Калифорнию. Если верить сегодняшнему заявлению старика, в Америку он полетел прежде всего за своей внезапно переместившейся невестой – по-видимому, ею была Агдалия Беглова, учившаяся с ним на одном курсе, а позже занявшая место аспирантки в Институте биологических исследований Солка. Но как бы там ни было, накануне диффузии фото Михаила Загоскина все еще красовалось на сайте Солка по соседству с фотографией Бегловой, и оба они значились холостыми.

Сейчас перед Виктором стоял смуглокожий (пошел в мать) и черноглазый мужчина лет 45-ти, мало напоминающий улыбчивую фотографию с сайта Института. Сходство, конечно, просматривалось, но, по сравнению со снимком, Михаил сегодняшний прибавил с десяток килограммов, поседел на висках и обзавелся очками в тонкой оправе, делавшим его взгляд излишне простодушным.

Шумно пообнимавшись с отцом и издав все положенные случаю междометия, Михаил затащил в квартиру три объемных чемодана и принялся раздеваться. На Виктора он никак не отреагировал, просто поздоровался, словно присутствие в семейном гнезде посторонних было в порядке вещей.

Вика это нарочитое пренебрежение удивило, но старый профессор выглядел счастливым и беспокойства не проявлял.

Наконец Михаил, одернув тонкий свитер цвета абрикоса, обратил внимание на подпиравшего стенку Соловьева.

- Папа, познакомь нас, пожалуйста, как следует.

Не дожидаясь рекомендаций, Вик выпрямился и сделал шаг вперед, протягивая руку:

- Виктор Соловьев, врач общей практики. Заглянул к Ивану Петровичу на огонек.

- Михаил, единственный сын Ивана Петровича, - живо откликнулся Загоскин-младший, отвечая на рукопожатие. – Я нейробиолог, занимаюсь пограничными состояниями сознания.

Лицо у Михаила было живое, округлое, с безвольным подбородком и без заметных морщин. Он был массивным, но рыхлым, и возвышался над своим отцом на целую голову, настолько же уступая при этом в росте Соловьеву. Пожимая его руку с широкой ладонью и короткими пальцами-колбасками, Вик однако ощутил в ней недюжинную силу.

- Значит, я не напрасно волновался, раз застал в квартире врача? – Михаил изобразил преувеличенную тревогу. Именно что изобразил – Вик уловил неловкую фальшь. И что-то еще, какую-то тень, промелькнувшую на дне увеличенных линзами глаз. – Что с ним? Опять сахар упал или давление?

- Ах, оставьте! – Загоскин замахал руками. – Я здоровее всех живых. Виктор просто знакомый. Мы с ним немножко поболтали на кухне…

Однако он не добавил, что гость уже уходит – значит, считал разговор неоконченным и выставлять за дверь никого не собирался, несмотря на изменившиеся семейные обстоятельства.

Вик быстро прикинул, стоит ли ретироваться, оставив отца и сына наслаждаться обществом друг друга, но потом решил, что ответы на вопросы важней семейной идиллии. Раз не гонят, значит, стоит подождать и посмотреть, что последует дальше.

- Рад, очень рад знакомству – глаза Михаила за стеклами очков блеснули заинтересованно. – Вы сосед? Бывший коллега?

- Я работал в пансионате, где некоторое время жил Иван Петрович.

- Понятно. Наблюдаете по-дружески за бывшим пациентом?

- Можно и так сказать.

Михаил повернулся к отцу:

- Папа, ну что ты держишь нас в прихожей? Нашу встречу надо отметить. И обмыть! – он проворно полез в чемодан, откуда извлек бутылку дорого виски, показав Соловьеву этикетку: - Как насчет более близкого знакомства? Посидим тесной мужской компанией…