Милка прижалась носом к стеклу, чувствуя, как ее сердце забилось быстрей. Любой незнакомец был потенциально опасен, потому что мог работать на Дмитрия, который ни за что не смирится с ее исчезновением.
На прибывшем было черное двубортное пальто и пестрый шарф, небрежно намотанный в несколько слоев поверх воротника, как это было модно носить в Москве среди представителей творческих профессий. При этом голова мужчины оставалась непокрытой, и редкие снежинки, кружась, опускались на светлые волосы. Они были прямые и по длине чуть больше, чем принято. Так могли бы выглядеть импресарио, частные психотерапевты и коллекционеры, на которых Мила насмотрелась в теткиной квартире в переулке Сивцев Вражек.
«Не военный, не из службы безопасности – эти вечно ходят с коротким бобиком», - с облегчением подумала Мила, хотя ассоциации с московскими реалиями ей очень не понравились.
И все же она решила, что это какой-то родственник, прибывший навестить престарелого родителя. Пансионат «Счастливая старость» был дорогим заведением, и клиенты у него были соответствующие.
Однако посетитель повел себя странно. Вместо того, чтобы поставить машину на сигнализацию и отправиться выполнять сыновий долг, каким его понимают богачи, сбагрившие на сиделок своих стариков, мужчина замер на тротуаре, внимательно оглядывая строения, полускрытые кирпичным забором. Особое внимание он уделил охранным системам, размещенным по периметру.
Нервным движением Милка вытерла о форменный халатик вспотевшие ладони. «Что-то не так…» - мелькнуло тревожное, но она продолжала наблюдать, готовая, впрочем, сорваться с места в любой момент. Возможно, светловолосый только присматривался к заведению, подыскивая подходящее?
Со своего наблюдательного пункта на третьем этаже ей было видно его лицо. К своему неудовольствию Мила должна была признать, что человек у ворот был красив. Природа наградила его той неброской, но мужественной красотой, что отличала на картинах древних викингов. Прямой нос с изящной горбинкой, гармоничные черты, высокий лоб и темные глаза под такими же русыми, как волосы, бровями, заставили замереть ее женское сердце, но не это смутило Милку. Вернее, не только это.
Совершенно безосновательно ей представилось, что этот мужчина не может быть черствым эгоистом – а именно такие, по ее мнению, помещали в дом престарелых ставших бесполезными отцов и матерей. Черствым эгоистам было недосуг ухаживать за кем-то, кроме себя. Они брезговали нанимать сиделку, чтобы не видеть ежедневно сморщенных лиц, постепенно теряющих достоинство под натиском старости и болезни. Им не нравился запах и вид вечно разобранной постели, пусть даже эта постель оставалась за запертыми дверьми отдельной спальни. Платежеспособный контингент пансионата был характерным и специфичным, и стоящий у ворот мужчина никак не вписывался в его прокрустово ложе, несмотря на элегантный прикид. В его манере себя держать проскальзывало нечто сдержанное и суровое, но в то же время ничто в нем не отталкивало и не внушало интуитивного презрения.
Милке казалось, что «викинг» не был нарциссом и прожигателем жизни, никогда не державшим в руках ничего тяжелей кредитной карточки. Но не был он и «акулой» бизнес-проектов - хотя бы потому, что у «акул» злые, полнящиеся брезгливостью лица. Они готовы слопать любого, а человек у ворот, скорей, протянет руку нуждающемуся, чем поспешит втоптать его в грязь. Во всяком случае, ей почему-то хотелось так про него думать.
Мужчина заметил ее в окне, и девушка отшатнулась, едва не сверзившись с подоконника. Его взгляд обжег, и хотя зрительный контакт длился одно мгновение, Милка успела задохнуться и задрожать всем телом.
Уцепившись рукой за стену, она встала на ватные ноги, боясь снова выглянуть на улицу.
Нет, незнакомец не походил на того, кто стал бы иметь дело с ее мужем, и с кем Дмитрий сам бы охотно имел дело. Между человеком внизу, умеющим носить яркие шарфы и не бояться мороза, и ее жестоким супругом, казалось, было мало общего, но Милка все равно переполошилась, буквально до обморока. Прошло несколько минут, пока она снова заставила себя приблизить нос к стеклу. К тому моменту черный внедорожник, развернувшись, уже отъезжал от пансионата. Мужчина к ним так и не зашел.
Глядя вслед огромной машине, Милка испытала одновременно и облегчение, и острое разочарование. Она не понимала себя. После насилия и унижений, которыми запомнилась ей семейная жизнь, ей представлялось, что больше никогда она не посмотрит ни на одного представителя противоположного пола без затаенного страха. Этот страх жил в ней и сейчас, но к нему примешивались и другие, совсем неожиданные чувства.
- Милка!
Раздавшийся из глубины коридора голос сиделки Тонечки заставил ее вздрогнуть. Сердце снова забилось в горле.
- Милка, ты где? В седьмые апартаменты срочно нужно новое постельное белье, мы там все заблевали!
- Да, я сейчас! – отозвалась Милка.
Бросив последний взгляд на улицу, она заспешила в кладовку. Работа не ждет, и если ее застанут за бездельем, ей не поздоровится.
Мила вовсе не хотела быть выгнанной за порог и остаться без крова, денег и такой, хотя бы и примитивной, защиты, как здешние кирпичные стены и наполовину отключенная охранная сигнализация. Она цеплялась за свое прибежище и будет за него цепляться, пока не ощутит себя готовой к очередным переменам.
Продолжение будет завтра, а далее - по графику понедельник-среда-пятница стабильно в 8.00 по москве. Приятного чтения!
1.2
1.2.
Пансионат «Счастливая старость» располагался на берегу реки Белой в одном из старых районов города, приречной слободе, которую местные называли Архиерейкой. Окруженный небольшими частными домиками, лепящимися на склоне горы, новенький четырехэтажный пансионат казался недоразумением из другого, более современного века.
Работа у Милки была несложная, но выматывающая физически, к которой ее городской организм адаптировался с трудом. Прежде всего она занималась постельными принадлежностями, униформой, стиркой и глажкой, еще ей приходилось мыть общественные пространства: холлы и лестницы, подменяя девочек, отправившихся на выходные к родственникам, помогать поварихе на кухне. А иногда ее отправляли махать лопатой во дворе, расчищая дорожки – такое случалось после обильного снегопада, когда сторож (он же и дворник) Михалыч не справлялся, но последнее было разовыми акциями и оплачивалось директрисой отдельно, в виде премий.
Тратить деньги ей было негде, и в кошельке за три месяца скопилась неплохая сумма (правда, несопоставимая с прежними московскими заработками). Мила откладывала на новый рывок, планируя летом пуститься в очередное путешествие. Ей было страшно оставаться долго на одном месте, да и работа в пансионате расценивалась ею лишь как временное пристанище. Сниматься с места второй раз она хотела только после тщательной подготовки.
Пока же Мила почти никуда не выходила, жила там, где работала, питалась в столовой казенными харчами, и по ее скромному виду было невозможно догадаться, что когда-то она посещала модные галереи, участвовала в аукционах, носила бриллианты и ездила на иномарке с личным шофером.
Жизнь Милки напоминала качели, летающие над пропастью. За взлетами следовали падения, за падениями – взлёты, а потом она и вовсе, можно сказать, сорвалась и рухнула в бездну.
Морально Милке было лучше на дне, чем в золотом дворце, потому что сказочный принц, за которого она вышла замуж, уже через месяц обернулся злым колдуном и тираном. Он считал ее своей собственностью, одевал как куклу, хвастался ею, а вернее – собой, потому что у статусного человека и вещи должны быть статусные. Жена являлась для него всего лишь одним из атрибутов люксовой жизни. Но все это можно было перетерпеть, смириться, если бы не тот ужас, что творился за закрытыми дверьми супружеской спальни. Увы, о садистских наклонностях Дмитрия Мила узнала слишком поздно.
