Конечно, подобное предположение было слишком смелым. Вик не являлся специалистом по диффузиям и понимал, что не имеет права толковать факты на свой вкус. Связать смерть владельца артефакта и последовавшие перемены, включая Милино похищение и аварию, – означало признать, что у диффузии есть логика, и, следовательно, ею можно управлять. И даже, возможно, ею кто-то управляет прямо сейчас… Однако Пат, за спиной которой стоял целый отдел квантового прогнозирования, до сих пор утверждала, что изменения носят спонтанный характер, а впоследствии не значит вследствие.

Они все стремились к этому, желая управлять хаосом, но все еще были далеки от цели. Но вдруг кто-то вырвался вперед и как никогда близок к последней черте? Сегодня представилась возможность проверить это.

Въехав во двор, куда выходили окна квартиры Загоскина, Вик убедился, что надежды небеспочвенны. Он отлично помнил, что в прошлый его визит квартиранты предпочитали занавески совсем другого цвета. Конечно, вкусы людей могли поменяться, как и прочие обстоятельства, однако с учетом происходящего, шторы имели значение, только если сами жильцы поменялись.

Разумная вселенная не плодит изменений без веских оснований, из прихоти. Поскольку Михаил Загоскин вылетел в Россию внезапно, купив билет накануне, сменить дизайн в квартире он бы не успел. Заказывать услуги дизайнера на расстоянии глупо, куда логичнее предположить, что квартиру попросту не сдавали, а профессор так и жил в ней все это время.

Шанс застать живого Загоскина дома возрастал. Вот только убедить подозрительного старика, что откровенность с незнакомцами в его собственных интересах, та еще задачка! Вик не смог наладить с ним доверительные отношения до его смерти, не факт, что сможет после.

С последним неожиданно помогла Мила. Она сориентировалась мгновенно и нашла слова, зацепившие Загоскина. То, что старик среагировал на фамилию Москалева, нуждалось в отдельном осмыслении, но главное, что он их впустил.

К слову, Мила с каждым днем нравилась Виктору все больше и больше. Он видел в ней следы глубокого переживания, но девушка, очнувшись после болезни, отныне ни словом, ни делом не давала понять, насколько ей плохо. Она не ныла, хотя он бы понял – кому еще громко сетовать на судьбу, если не ей? Мила неизменно показывала себя с наилучшей стороны, и если бы не корень зла, проросший в ней...

Выбрать такого человека в друзья – все равно, что подружиться с хоботом смерча, засасывающего в себя все подряд. Вик это прекрасно сознавал. Он знал, что Пат права, и ему следует держаться от нее подальше. Мила несла в себе прямую угрозу, но он не желал бросать нуждающегося в помощи человека в одиночестве.

Нет, не так: он не желал бросать симпатичную, добрую, умную и влюбленную в него девушку. Однажды уже преданную и потерявшую все, а теперь возрождающуюся к жизни, в том числе и его усилиями. Он не должен был так с ней поступать.

Не должен и не хотел.

Рассказ и последующие хаотичные ответы Загоскина Мила слушала, округлив глаза и стиснув зубы от обуревающих эмоций, и, желая поддержать, а еще больше успокоить, Вик взял ее за руку.

Это простое действие возымело сумасшедший эффект. Мила тотчас отвлеклась от рассказа, забыла про возрастающий страх и переключилась на куда более приятные мысли. Непонимание в ее глазах сменилось на сдержанный восторг, тревога заместилась обожанием и надеждой. Вик мог бы гордиться собой, но в глубине души почувствовал не гордость, а светлую радость. И рад он был не тому, что сгладил негатив и отсрочил взрыв, а тому, что удостоился ее любви – всепоглощающей и безбрежной, как океан.

К некоторому его удивлению, простой жест – взять Милу за руку – помог и ему тоже. Оберегая ее, он открывал в себе неизведанные источники сил. Это был еще один плюсик к ее карме. И еще одно подтверждение, что их встреча была запланирована где-то на небесах.

Увы, он не имел права погрузиться в новое для себя чувство с головой – Загоскин требовал внимания. Хитрый старик вел игру, превращая диалог в подобие поединка. Вик был вынужден принять навязанную тактику, попеременно атакуя и обороняясь, в надежде отыграть упущенное в первые минуты преимущество.

Загоскин хотел вытащить из Соловьева как можно больше, сообщив в ответ как можно меньше. Он сыпал «откровениями», мешая ложь с правдой, и даже естественная скорбь вдовца была им искусно вплетена в ловчую сеть для простаков. Поблескивающие из-под полуприкрытых век глаза пристально следили за собеседниками.

Вик совсем не ожидал, что старик вообще затеет эту дуэль, щедро сдобренную смысловыми нюансами. Он ошибочно считал его дряхлым и с чудинкой – таким, каким Загоскин демонстрировал себя в пансионате. Инвалидное кресло, нелогичные повороты в разговоре, вздорный характер ворчуна – все это казалось похожим на правду, потому что выглядело типичным и объяснимым, но сейчас, в этой новой реальности, прошлые выводы оказались помехой. Загоскин изменился. Словно вернув себе способность передвигаться без кресла, он заодно сбросил и маску выжившего из ума деда.

Они обменивались репликами, как мушкетеры уколами шпаг, задевая широкий диапазон тем: от функций артефактов до открытых порталов. Вик убедился, насколько старик крепок духом. Он все помнил, все подмечал, а его ум быстро реагировал на скрытые ловушки, помогая обходить острые вопросы и не особо проговариваться.

Мила, наивная душа, не улавливала подоплеки развернувшейся игры. Но оно и неудивительно. Целился Загоскин персонально в Виктора Соловьева, которого посчитал, как минимум, равным себе по степени посвящения.

Ни одна из затронутых тем не вызвала у профессора ни оторопи, ни острого любопытства. Чувствовалось, что он шел по знакомой дорожке. Диффузия (и неважно, в каких терминах ее описывали), «точки привязки», существование научной лаборатории, охота за древним наследием – все это являлось привычной частью его жизни. Вик не сообщил ему ничего нового.

Зато все-таки узнал кое-что сам и надеялся, что информация правдива. По описанию он опознал храм и постамент, предназначенный для Черного солнца – такой же в точности он видел в обледеневшем храме в Антарктиде.

Вне сомнений, профессор догадался, что сидящему напротив гостю слышать подобное не в новинку. На словах «чаша, из которой пил бог Андрианаманитру» он кинул взгляд на Соловьева и едва заметно кивнул с удовлетворением.

Загоскин не спросил, где и когда Вик видел подобную чашу, откуда прознал про нее, но зарубку на память себе сделал. Он всю жизнь искал «Черное солнце» и вот наконец-то встретил человека, возможно, способного к ней привести. Вик стал ему интересен.

Следовало воспользоваться этим обстоятельством, чтобы перетянуть профессора на свою сторону.

Однако Загоскин не спешил выражать лояльность и по-прежнему осторожничал. Его шитая белыми нитками попытка убедить, будто пурба исчезла из сейфа после пожара, легко обманула Милу Москалеву, но для Виктора явилась неприятным намеком. Иван Петрович словно бы сигналил ему: «Я знаю больше, чем говорю, но у тебя нет ничего стоящего на обмен. Разве что сведения о Черном солнце, но ты их мне не предоставишь, у тебя нет таких полномочий. Или все-таки есть? Ты способен поторговаться?»

Магические предметы, как повествуется в сказках, могли проявлять характер и дематериализоваться на глазах у изумленной публики, но в том-то и дело, что речь здесь шла вовсе не о магии. Квантовая физика, конечно, наука совершенно невероятная и дикая, особенно в том, что касается множественности миров, но даже она была неспособна объяснить, каким образом техническое устройство Дри Атонг исчезает из закрытой шкатулки без участия человека. Нож мог слегка измениться внешне при диффузии пространств, мог изменить набор функций (при условии наличия изначальной вариативности), но растаять без следа, оставив после себя пустую тару… Это больше попахивало дешевым фокусом, как представлялось Соловьеву.

Знавший толк в фокусах, он и сам владел приемами для отвлечения внимания. «Волшебное» исчезновение людей из запертого сундука – отличный пример того, как легко морочить людям голову с помощью яркой упаковки. Сундук вроде как на месте, а его содержимое – испарилось.