Наконец жрец подвел нас к нише, похожей на половинку каменного яйца, и сделал знак встать поодаль.
Мы замерли, и я воспользовался крошечной заминкой, чтобы оглядеть нишу. Она точно не была естественной. Гладкие стенки ее указывали, что строители выдолбили ее в массиве скалы, а после отшлифовали до блеска. Этот блеск не смогли убавить даже минувшие тысячелетия. В глубине на уровне глаз выделялось овальное отверстие, более темное, чем окружающий камень.
- Помести Белое солнце в отверстие! – приказал мне жрец, и я повиновался.
Камень с огромным черным корундом встал в предназначенное ему углубление как влитой. Странности и невероятности просто зашкаливали, и мои чувства отключились. Я впал в некое подобие ступора, воспринимая, но не понимая, слушая, но не слыша.
- Я покажу, как один из миллионов лучей, пронизывающих наш великий мир, проникает в наши сердца, - провозгласил Мписикиди. – Мы – букашки, живущие на листке большого древа. Свет солнца, отраженный от соседних листьев, падает на нас. Развернув зеркало, мы сможем сфокусировать блеск Андрапанагуна и увидеть то, чего луч коснулся в полете. Камень в сердце зеркала ловит восемь отражений восьми лучей. А с помощью ножа мы защитим себя от испепеляющей солнечной мощи.
Я смотрел, как жрец подходит в зеркалу и прислоняется лбом к черному корунду, бормоча едва слышные заклинания, в которых я не мог разобрать ни слова. Я видел, как начинает светиться воздух в яйцевидной нише, и вогнутые стены тают. Сквозь них проступали очертания неизвестного города. Все было почти так, как по дороге к водопаду, когда похожие картины миражами вставали на нашем пути. Только в нише все казалось ярче, плотней и вещественнее. Город не просто ткался из света, он надвигался на нас, обволакивая, и засасывал в себя. Он поглотил Мписидики, меня и умбиаси, который, не в состоянии совладать со священным ужасом, повалился на колени.
Видение вырвалось из сдерживающих его рамок и хлестко ударило мне в лицо незнакомыми запахами и шумом нездешнего ветра. Оно заполонило собой пещеру, и я больше не видел ничего, кроме высоких домов и подвесных мостов, невероятного сиреневого неба с двумя разноцветными солнцами и хищных огромных стрекоз, пролетающих перед моими глазами. Я парил в его тенетах, одновременно созерцая фантастический город со всех сторон: снизу, сверху, сбоку, снаружи и изнутри.
Я не в состоянии передать словами правду, открывшуюся мне на секунду. Как и мои эмоции. Мою многократно возросшую мудрость. Мое ничтожество в сравнении с той мудростью, что все еще оставалась скрытой от глаз. Меня больше не было, но я был. Я был всем и ничем. Ровно секунду, краткий миг – а потом одна из стрекоз стремительно бросилась на меня, и всех нас поглотила огненная вспышка.
Я не знаю, что произошло. Могу лишь подозревать, что Мписикиди сделал что-то не то, или что-то пошло не так... Стрекоза нарушила равновесие, а жрец не сумел это предотвратить.
Наверное, я кричал…
Да, я кричал! Кошмарная боль пожирала мою плоть, заливая все вокруг кровавыми отсветами. Боль забивалась в поры, в легкие и желудок...
Мы все кричали. Андрапанагуна сжигала нас живьем.
В какой-то момент сквозь пелену слез я увидел лицо Расамуэля, искаженное нечеловеческой мукой.
- Нож… - прохрипел умбиаси, - нож…
Я не знал, что делать. Не знал, что он хотел мне сказать. И я не знаю, каким образом пурба с вибрирующей, плюющейся искрами ваджрой вдруг оказалась в моей руке.
Я принялся махать непослушным, рвущимся из ладони клинком, резать им смертельную пустоту, бить ее и колоть – и боль слегка отступила.
Шатаясь как пьяный, полуослепший, я поднялся и, не сделав трех шагов, вновь рухнул на пол. Умбиаси Расамуэль лежал передо мной, и вид его рук и лица, покрытых кровоточащими язвами, поверг меня в ужас.
- Друг мой! – хрипло вскричал я. – Что с тобой? Что произошло?
- Я оказался недостоин, - шепнули его губы, и изо рта потекла густая темная кровь.
С трудом приподнявшись, я обхватил его за плечи, покрытые обгоревшей до черных дымящихся дыр одеждой, и отдернул руки – умбиаси вскрикнул яростно, так как мои прикосновения причинили ему боль. Он потерял сознание.
В отчаянии я принялся оглядываться и звать на помощь, но в пещерном храме некому было откликнуться на мои мольбы. Мписикиди исчез, Расамуэль был при смерти или уже мертв, видение города исчезло, ниша – глухая и холодная – была пуста, и только чуть поодаль, на почерневшем мозаичном полу содрогались, догорая, останки гигантской стрекозы, виновницы нашего несчастья, в которую попали жгучие искры с кончика пурбы…
Я тащил на себе Расамуэля по подземному коридору до пироги, только на берегу поняв, что взгромоздил себе на закорки холодеющего мертвеца. Я сидел над ним и плакал, подвывая. Долго сидел, всю ночь, до самого утра.
Только с первыми лучами солнца я слегка очнулся. Вернулся в пещеру поискать жреца, не нашел его, но, поколебавшись, поднял валявшийся в нише нож. Хотел было водрузить его обратно на трон, в шкатулку, но ноги сами понесли меня прочь от ступеней, от этого жуткого места, от пережитого ужаса. «Белое солнце» так и осталось висеть закрепленным в нише – даже просто дотронуться до него оказалось выше моих сил.
Когда я выбрался из холодного зева пещеры вторично, стоял яркий солнечный день. Тела Расамюэля на берегу я не обнаружил – видимо, его утащил крокодил. Я сел в пирогу и, не умея ею толком управлять, лишь по наитию, тронулся в обратный путь.
Уже оказавшись в машине, я увидел в зеркале собственную прокопченную рожу и залитую кровью обугленную рубашку, догадываясь наконец, что боль, терзавшая меня, происходит не столько от моральных страданий, сколько от физических ран. Я думал, что совсем не пострадал, сознание не вместило в себя то, что довелось пережить, целиком, но сейчас, в окружении привычных вещей в салоне автомобиля, оно начало просыпаться.
На обратном пути я, не справившись с управлением, попал в аварию. Меня, потерявшего сознание (не из-за дорожного происшествия, скорей – из-за всего вместе) доставили в больницу. Мой рассказ о произошедшем в горах Анкаратры сочли бредом. Да я и сам скоро стал считать это игрой помраченного рассудка, тем более, что мой друг умбиаси Расамюэль вдруг оказался жив и здоров и на все мои вопросы лишь загадочно усмехался.
- Придет время, - бормотал он, - придет время, и ты все узнаешь. Сорок пять лет! Тебе надо подождать всего лишь сорок пять лет.
- Но через сорок пять лет я буду глубоким стариком! – воскликнул я. Невозможно ждать так долго!
- Тогда ищи ответы сам, - посоветовал умбиаси. – Но если хочешь мой совет, то лучше не делай этого. Ты видел достаточно и даже больше того, что было тебе изначально позволено увидеть. Будет хорошо, если ты перестанешь задавать вопросы тем, кто все равно тебе не ответит, и приготовишься просто ждать. Все должно идти своим чередом.
- Ты не хочешь мне ничего объяснить?
- Я просто не знаю, - вздохнул деревенский колдун. – Мписикиди знал наверное. А я, увы, нет.
Судьба жреца Мписикиди осталась для меня не проясненной, никто больше не захотел впустить меня в религиозный центр деревеньки, где он служил, да я, сомневаясь во всем, и сам уже стремился позабыть пугающие видения. Доказательством, что я вообще где-то был, служил лишь штраф, наложенный на меня за порчу чужого имущества (машины), и пурба, оставшаяся мне на память.
Умбиаси Расамуэль, повертев клинок в руках, вернул его мне, не желая связываться.
- Значит, и в этом есть свой скрытый смысл, - сказал он, - Солнечный нож выбрал тебя своим хранителем до поры, поэтому заботься о нем, как о самой любимой вещи. Считай, что такова воля Андрианаманитры.
- Но разве я не обязан вернуть артефакт обратно в храм?
- Нет. Нож хочет путешествовать в твоем багаже. Хочет попасть в страну Людей Севера, чтобы напитаться их мощью. Кто мы с тобой такие, чтобы оспаривать его выбор? Только не бери в руки оружия, чтобы не пострадать. Солнечный нож должен быть единственным смертоносным клинком, хранящимся в твоем доме.
