- Ты думаешь, нам откроют?

- Скоро узнаем.

В подъезде был домофон, но Соловьев отпер его с помощью универсального магнитного ключа, какие бывают у почтальонов и полицейских. Лифт отсутствовал, и они по узкой лестнице с погнутыми перилами поднялись на нужную площадку.

По подъезду гулял ветер, потому что окно на втором этаже было распахнуто настежь, наверное, его не закрыли курильщики, запахом табака которых провоняли все стены. Мила поежилась и поправила шарфик, повязанный поверх порванного воротника плаща. Вик застирал кровавые пятна, но пуговицы пришил разнокалиберные, какие нашел. Стало некрасиво, и нитки в разорванном шве, восстановленном кое-как, висели неаккуратной бахромой, но у Милы не было времени, чтобы все переделать. Ни времени, ни желания. Ей представлялось, что если она начнет перепарывать, Соловьев обидится. Ведь он заботился о ней, а она – недовольна.

Вик давил на кнопку звонка долго и настырно. Им не открывали, но за дверью слышалось едва уловимое копошение.

- Там кто-то есть, - одними губами шепнул Вик. - Вот только сын или отец?

- Сын? – Мила захлопала ресницами. – Он разве должен приехать?

- Вопрос другой: доехал или еще в пути?

Как всегда, Вик знал гораздо больше, чем можно было предположить.

- Если это профессор, то он нас боится. А жаль. Я бы хотел с ним поговорить до того, как появится Михаил Загоскин.

Шептаться у двери – не лучший способ понравиться недоверчивому жильцу, подслушивающему по ту сторону двери, и Мила решилась.

- Иван Петрович! – громко позвала она, охваченная внезапным воодушевлением. – Иван Петрович, это я, Мила! Людмила Ильинична Москалева. Может быть, вы, как и я, помните то, чего больше нет? Мы с вами были в пансионате…

Она не успела договорить название, как послышались лязг цепочки и дребезжание поворачивающегося запорного механизма. Дверь немного приоткрылась, буквально на расстояние не шире ладони, и на них воззрился человеческий глаз под косматой седой бровью. Глаз, как и предполагалось, излучал чистейшее подозрение, а щека, видневшаяся под ним, нервно подергивалась.

- Ну-ка, отойди подальше, чтобы я тебя видел целиком! – прозвучал знакомый надтреснутый голос.

Мила отступила на два шага к противоположной двери:

- Иван Петрович, я рада, что вы живы и невредимы!

- Ну-ну, рада она! – ворчливо сказал Загоскин. – Отвечай: Дмитрий Москалев тебе кто?

- Никто! – выпалила она с перепугу и поспешно исправилась: - Я от него сбежала. А вы что, его знаете?

- Тут пока я вопросы задаю. Так кем ты этой сволочи приходишься – сестра что ли?

Она невольно взглянула на Соловьева и ответила твердо:

- Жена. Но бывшая. А почему вы все это спрашиваете?

Старик молчал, и Мила поспешила пояснить:

- Поймите меня правильно, Иван Петрович, Дмитрий – мое прошлое, и я его больше видеть не хочу. Честное слово! У нас нет ничего общего.

- А с тобой тогда кто? – Профессор просунулся в щель чуть дальше и скосил глаз, стараясь рассмотреть Соловьева.

- Это мой… друг, - тут ее голос все же сорвался. – Это Вик, Виктор Соловьев. Он хороший!

Вик тоже шагнул назад и вбок, давая себя разглядеть:

- Здравствуйте, Иван Петрович, - начал он. – Мы с вами встречались, хотя, подозреваю, вы этого не помните.

- Я старческим слабоумием не страдаю! Помолчи пока, - старик снова взглянул на Милу: - Зачем пришла?

Мила буквально взмолилась:

- Иван Петрович, миленький, не отказывайте нам, пожалуйста! Впустите нас, нам очень надо поговорить! Я сама ничего не понимаю, но вы, кажется, можете нам помочь!

Загоскин снова уставился на Соловьева:

- Руки покажи!

Вик поставил дипломат и вытянул руки ладонями вперед.

- Где перстень?

- Какой перстень? – вполне искренне удивился Вик. – Украшений не ношу.

- Почему?

- Просто не ношу.

- Ну, соврать можешь, что с земли поднял или кто-то подарил. Небось перед дверью стянул с пальца и спрятал, так?

Мила похолодела, подумав, что Загоскин каким-то образом узнал про ее обручальное кольцо. Ей бы очень не хотелось, чтобы Иван Петрович потребовал вывернуть карманы, но Соловьев держался невозмутимо.

- Я же не девушка, мне такие подарки не дарят.

Старик, пожевав губами, задал очередной вопрос:

- Ну допустим. А чего в «дипломате»?

- Ваша шкатулка и книга.

- Какая книга?

- «Встреча с вечностью на двенадцати…»

- Цыц! Ни слова больше! - Старик, вскинув на Милку недобрый взгляд, резко захлопнул дверь.

Мила растерянно моргнула, но тут звякнула цепочка, и Загоскин целиком показался в проеме:

- Заходите! Быстро!

Пропуская незваных гостей в свое логово, он напряженно прислушивался и поглядывал на лестницу.

- Спасибо, - сказал Вик, оказавшись внутри. – Простите за вторжение, но дело и впрямь не терпит отлагательств.

- Да уж не дурак, еще соображаю кое-что! – Загоскин закрыл дверь на два замка и махнул зажатой в руке клюкой: - Тапочки в галошнице.

Вик помог Миле повесить плащ на вешалку, туда же пристроил свою куртку. Они переобулись и прошли вслед за прихрамывающим стариком на небольшую кухоньку. Там на плите, распространяя аромат, булькали кислые щи.

Загоскин прислонил клюку к стене у холодильника, взял ложку и встал к плите:

- Садитесь за стол. И покажите сначала шкатулку, - велел он, помешивая щи.

Вик беспрекословно открыл чемоданчик и выложил на выцветшую клеенку книгу и шкатулку. Загоскин бросил ложку в мойку, подумав секунду, выключил газ и уселся с кряхтением рядом с Милой на шаткий табурет. Взял шкатулку, повертел ее, но открывать не стал, поставил на книгу.

- Чего стоишь? – бросил он Соловьеву. – Табурет в углу.

Вик сел:

- Вы ведь не первый раз меняете свою судьбу, - сказал он. – Вы видите, что мир в очередной раз сбился с ритма, но встречаете это спокойно.

- Что вы знаете о спокойствии? Все это блеф и видимость. Как к такому привыкнуть? - Загоскин тяжело вздохнул. – А вы, оба, что – в первый раз?

- Да. То есть нет, - Мила метнула взгляд в Соловьева и несмело пояснила: – Мне сказали, что не в первый. Но я ничего не помню…

- А такое никто не помнит.

- Однако вы отдали мне шкатулку, потому как что-то предчувствовали?

Загоскин поерзал на неудобном табурете:

- Я не помню, как ее отдавал. Но ты права: у меня ее больше нет. Увидел сегодня новостройку, которой вчера еще не было, - профессор кивнул в сторону окна, - вон, торчит, как кукурузный початок, над крышами, и полез проверять. А шкатулки и след простыл. Когда исчезла, не знаю. Может, и давно.

- Это она? – спросил Вик. – Та самая? Не изменилась?

- А чего ей опять меняться? Она больше не изменится, хоть весь мир к чертям собачьим провалится. – Загоскин нервно постучал согнутым пальцем по резной крышке и повернулся к Миле: - Странно все это. Ты – Москалева, жена врага и убийцы, а я тебе, как утверждаешь, свою шкатулку вручил. Почему?

Мила растерялась:

- Вы не объяснили. Сказали, на память.

- И книгу свою тоже вручил на память?

- Книгу – чтобы почитать…

- Когда вы пересекались с Дмитрием Москалевым? – задал вопрос Соловьев, переключая на себя внимание старика.

- Приходил он ко мне однажды, - обтекаемо откликнулся старик. - Вместе со своим дружбаном.

- Андреем Серегиным? – влезла Милка.

- Второй не представился. Это был напыщенный тип с крючковатым носом и перстнем на пальце. - Загоскин снова уставился на руки Соловьева. – Он молчал все время, только зыркал недобро. Явно понимал, что я вру, но держался скромно. А вот Москалев наглел. Сначала денег предлагал, немного, правда, потом ругаться начал.

Вик прижал ладони к столу:

- Я в этом сообществе не состою, даю слово. Но, кажется, того типа, о котором вы говорите, видел на камере наблюдения. Перстень-печатка у него точно был. Он засветился в Москве, а недавно и в Уфе.

Старик прищурился:

- Тогда ответь-ка, мил человек, с какого боку ты в этой трагедии замешан? Она – жертва, а ты кто?