За пять дней все орудия были демонтированы. Из 142-х членов экипажа осталось 138, и половина из них была новичками. Ледокол вышел из дока на встречу с кораблями сопровождения, взяв по пути тех самых пассажиров, среди которых был мой отец.

29 ноября, попрощавшись с эсминцами, охранявшими караван в акватории Черного моря, танкеры и ледокол встали на якорь у Босфорского пролива. Капитан Серегин вскрыл пакет с директивой Главного морского штаба СССР. Она звучала примерно так: «Вам предписано прорваться через Эгейское море мимо военно-морских баз противника и выйти к восточным портам союзников на Средиземном море. Прорыв совершить скрытно. Корабль ни в коем случае противнику не сдавать, при попытке абордажа - потопить взрывом, а экипажу и шестерым пассажирам в плен живыми не сдаваться».

Танкеры шли на Кипр, где поступали в распоряжение британцев (те как раз готовили операцию «Броненосец») , а вот ледоколу предстояло самостоятельно через Суэцкий канал попасть в Индийский океан и взять курс на Мадагаскар, где в укромной бухточке высадить своих пассажиров и ждать их возвращения сколько понадобится. По окончании операции надлежало вернуться в территориальные воды СССР во Владивосток и далее идти на Север для сопровождения северных конвоев в условиях ледовой обстановки повышенной сложности.

Капитан собрал экипаж в кают-компании, где обрисовал обстановку и поставленные задачи.

Мне кажется, в этот момент в рядах возникло смятение. Кто-нибудь из самых разумных и смелых, например, боцман мог встать и сказать:

- Как же нам пройти Средиземное море без оружия в условиях войны? Это равнозначно самоубийству.

Если б он так сказал, то был бы прав. Эгейское море в те месяцы полностью контролировалось итальянскими и немецкими кораблями, базировавшимися на многочисленных островах. На острове Лесбос дислоцировался отряд эсминцев, на Родосе находилась база торпедных катеров, а воздушное прикрытие осуществляли бомбардировщики и торпедоносцы итальянских ВВС.

Но боцману возразил бы замполит:

- Приказы Верховного Главнокомандующего не обсуждаются!

А капитан бы, сознавая нетипичность задачи, предпочел объяснить:

- Ни один военный корабль не имеет права пройти турецкими проливами, поскольку Анкара тщательно соблюдает нейтралитет. Таково условие, позволяющее нам покинуть Черное море. Только ради этого ледокол превратили из военного судна в гражданское.

И это тоже было правдой. Осенью 41-го Турция очень боялась вторжения советских и английских войск. У нее были на то основания после молниеносной операции, которую союзники провернули в Иране. Симпатии Анкары были на стороне Германии, уверенно побеждавшей на всех фронтах, но турецкое правительство поступило немного умнее: успело заявить о нейтралитете. В этом были свои плюсы. Фашистские эскадры отныне не могли проникнуть в Черное море, однако и советские корабли не могли точно так же его покинуть.

При этом Турция сообщала Берлину обо всех, кто проходил мимо Стамбула, отчитывалась перед Гитлером о маршрутах, составе команд и конечном пункте прибытия. Информация о ледоколе «Микоян» не стала бы исключением. Поэтому капитан Серегин, без лукавства, мог сообщить экипажу:

- По ту сторону Дарданелл нас наверняка будут ждать. Но мы с вами понимаем слово «надо». Наш ледокол нужен в Северном Ледовитом океане, здесь, на югах, он бесполезен, а там принесет пользу, помогая другим кораблям прокладывать путь во льдах. У нас нет иного выбора, кроме как выполнить приказ.

Тридцатого ноября караван вышел из Стамбула и взял курс на Кипр. Как многие думали – навстречу верной гибели.

Корабли шли тайком, по одиночке, так было больше шансов добраться до Фамагусты невредимыми. Кочегары старались сделать так, чтобы ни одна искра не вылетела из дымовых труб. Радисты прослушивали эфир, расшифровывая переговоры и выискивая засады. В светлое время суток капитан укрывал судно в районе какого-нибудь островка, подойдя к берегу настолько близко, насколько позволяли мели. И все же избежать встречи с врагом не удалось. Третьего декабря разыгралась смертельная схватка, из которой ледокол и его команда только чудом вышли живыми.

Да, друзья, когда я говорю «чудо», то имею в виду буквальный смысл этого слова. Когда ледокол окружили торпедные катера итальянских фашистов и открыли огонь на поражение, на палубу поднялись таинственные пассажиры и встали в тесный круг. Они стояли, закутанные в просторные плащ-палатки и с капюшонами, надвинутыми на головы, равнодушные к свисту пуль, канонаде и маневрам, предпринимаемым экипажем, чтобы уклониться от торпед, но зрелище их неподвижных фигур наверняка было запоминающимся.

Матросам и офицерам, впрочем, было не до них. Вряд ли кто-то вообще понимал, зачем эти непонятные люди вышли из каюты в разгар боя, откуда практически никогда не выходили. Пассажиры плыли инкогнито и держались наособицу, заговаривать с ними экипажу было запрещено, да никто и не рвался. Не зря отобрали для похода именно этих людей, коммунистов и отличников боевой подготовки, они не совали нос куда не следует. Личности таинственных пассажиров, конечно, вызывали интерес, но все понимали: секретная операция есть секретная операция, и ее подробностей посторонним лучше не знать.

И здесь настало время мне сделать важное признание.

Дело в том, что все мои родственники по мужской линии обладали редкими способностями. Кто-то умел лечить и заговаривать боль. Кто-то понимал язык зверей и птиц. Кто-то умел находить заговоренные разбойничьи клады в земле и правильно их «брать». У всех таланты были разными, но питала их одна и та же сила, название которой мне не ведомо.

Мой отец, Петр Загоскин, умел чувствовать людей, драться и побеждать. Он умел отводить глаза и сбивать с ног невидимыми ударами – способность, весьма полезная на войне. Он был командиром отряда специального назначения. Другие «пассажиры» были его учениками и ему подчинялись.

Умело используя свой дар, о физической природе которой они, коммунисты и атеисты, предпочитали не думать, группа концентрировала всю свою силу на противнике. Благодаря их незримой помощи и защите ледокол выходил из столкновений невредимым. Он уцелел даже в самых безнадёжных ситуациях. Он уворачивался от глубинных бомб, сбивал торпеды кильватерной струей, а однажды матросам даже удалось потопить фашистский гидросамолет из пожарного брандспойта – история невероятная, но тем не менее правдивая. Не умоляя мужества и находчивости замечательных членов экипажа, я хочу лишь подчеркнуть, что Удача – капризная богиня. И она неизменно оставалась на их стороне благодаря отчасти и ловкости советских «боевых магов».

Отец говорил, что один из его учеников умел управлять погодой. Такое мирное, казалось бы, умение тоже сослужило им добрую службу. Когда фашисты подожгли спасательный катер, висевший над палубой, среди практически ясного неба неожиданно для всех налетел шквал, сопровождаемый сильнейшим дождём. Ливень моментально сбил пламя, и ободренные матросы кинулись к катеру, чтобы сбросить его за борт. Ударившись о воду, полные баки сдетонировали, и катер взорвался. За пеленой дождя враги подумали, что взорвался сам ледокол и, празднуя победу, отступили. Советский же корабль продолжил следовать своим курсом, а пассажиры, пошатываясь, ушли с палубы, не сказав никому ни слова.

В бою с итальянцами «Микоян» получил более 500 пробоин, но они не повлияли на плавучесть. Однако ремонт был необходим, да и артиллерию для защиты раздобыть у союзников теперь ничто не мешало. Из Фамагусты ледокол ушел в Бейрут, а оттуда в Хайфу, где в течение двух с половиной недель латал дыры под огнем немецкой авиации.

Союзники-британцы пушек не дали, обманули, несмотря на правительственные договоры и мужество советских моряков, спасавших их подданных от пожара в порту Хайфы. «Микояну» пришлось следовать и далее совершенно безоружным.

Переход был трудным. На абсолютно не приспособленном к плаванию в тропиках ледоколе команде пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы выполнить поставленную задачу. От изнуряющей жары особенно туго приходилось машинной команде: температура у работающих двигателей превышала 60 градусов по Цельсию.