- То, что на фотографиях, предназначено для клиентов, это реклама. А от персонала требуется гораздо больше, чем украсить стену воздушными шариками.

- Возьмите меня хотя бы на испытательный срок. Я вам докажу, что справлюсь с любым заданием.

- Вам так нужна эта работа? - взгляд Безруцкой неожиданно смягчился: - Что ж, я войду в ваше затруднительное положение, так и быть. Диплома об окончании педагогического училища при вас, конечно же, нет…

- Университета, - поправила Милка, - я закончила Московский государственный лингвистический университет. Диплома нет, но можно написать туда и попросить выслать копию. Наверное…

- Я возьму вас на место кастелянши, - постановила директриса. – Без оформления. Во время испытательного срока будете получать половину жалования. Наличкой. Проживание и питание бесплатное. Униформа тоже. А там посмотрим.

- Спасибо! – просияла Милка.

- Надеюсь, я не пожалею об этом. И вот еще что, - директриса встала, давая понять, что аудиенция окончена, - в этой шубе вам на территории лучше больше не появляться. Я попрошу Михалыча подобрать вам чего-нибудь попроще.

Неказистому бушлату и войлочным уггам «прощай молодость», выданным местным сторожем, Мила даже обрадовалась. Шубу она сдала в комиссионку, нехило пополнив запас наличных, а в уггах было удобнее махать лопатой во дворе. «Надо во всем искать позитив», - думала она. И еще она думала: «Я справлюсь!»

1.3

1.3.

В пансионате жило двенадцать постояльцев, хотя рассчитан он был на двадцать человек.

- В этом месяце у нас трое умерли, прямо один за другим, - поведала Милке медсестра Галя Темникова, которую старики все как один звали Галочкой и, судя по блеску в глазах, появлявшемуся в ее присутствии, очень любили. – А перед Новым годом еще двое. Не подумай, что уход плохой был, но сама ж понимаешь – возраст, болячки. Да и место у нас такое, проклятое.

- Почему проклятое? – спросила Мила.

- Потому что пансионат стоит на месте сгоревших частных домов. Хозяин одного из них пьяный уснул с сигаретой, и все вспыхнуло, как соломенное. Огонь перекинулся к соседям, не все спаслись. По ночам, - Галя понизила голос, - у нас призраки бродят. Как кому помирать, так они и показываются. Забрать с собой на тот свет приходят.

- Я не верю, - твердо ответила Милка, которой, чего греха таить, стало не по себе, Галя сумела-таки нагнать на нее жути. - Ты меня нарочно пугаешь, чтобы я к тебе на квартиру съехала. Но поверь, нет у меня лишних средств, чтобы половину аренды вносить.

- Да при чем тут квартира! - возмутилась та, хотя сама не раз и не два соблазняла переселиться к ней, потому что вдвоем снимать жилье дешевле. - Я сама видала, как тень на стене колыхалась, а утром – бац, и покойница в третьих апартаментах!

С Галочкой Мила сошлась быстрей всего. В принципе, сотрудники приняли ее хорошо, но как-то по-особенному дружить тут было не принято. Веселая и жутко болтливая Галочка, пожалуй, отличалась от остальных в лучшую сторону. Она взялась опекать и наставлять новенькую, и Мила была ей благодарна, однако поддерживать всякие глупости не собиралась.

- Как знаешь, конечно, можешь и не верить, - легко пошла Галина на попятный. – Директриса наша тоже не верит. Она вообще у нас баба со стальными яйцами.

- Почему она не набирает новых постояльцев, если есть места?

- Обязательно наберет, спрос на наши услуги большой, но марку ронять не хотят. Наше заведение считается, без преувеличения, самым лучшим в республике, это не какая-то там богадельня, здесь все на совесть. Но и цены ого-го!

Милка не знала, что царило в других подобных местах, но этот дом престарелых ей, скорее, нравился, чем нет. Коллектив, за исключением сторожа, водителя и санитара (последний пил как лошадь и практически никогда не просыхал), был женским и молодым. Самой возрастной считалась повариха – ей исполнилось на днях пятьдесят пять. Милка, которой было двадцать шесть, неплохо вписалась в общество таких же одиноких сердец, как и она. У каждой ее коллеги за плечами была какая-нибудь личная трагедия или житейская неустроенность, поэтому беглянку из столицы приняли радушно. Что такое муж, распускающий кулаки, некоторые знали не понаслышке и сочувствовали искренне. Пусть особой, родственной близости ни с кем не сложилось, Милка чувствовала себя среди этих людей спокойно.

О стариках в пансионате действительно заботились: не грубили им, не бросали без помощи, хотя у постояльцев характер был часто не сахар.

Особо отличался старичок, проживавший в апартаментах номер двенадцать на третьем этаже. Можно сказать, он был местной звездой. Маленький, высохший, про таких говорят «в чем душа держится», но при этом он обладал задиристым нравом: мог довести Галочку до слез, мог нажаловаться директрисе «ни за что». Звали его Иваном Петровичем Загоскиным, и когда-то он был востоковедом-африканистом, знал несколько языков, в том числе и мертвых, писал книги, жил за границей, но потом, как выразилась Галочка, «впал в полный маразм». Его единственный сын уехал жить в Америку, и старик после смерти супруги остался совсем один. Сын поместил его в пансионат, регулярно созванивался с ним по скайпу, исправно перечислял деньги, только Иван Петрович все равно обижался на него и сильно тосковал по прежней вольной жизни. От этого он с каждым месяцем делался все раздражительнее, а когда ему начали отказывать ноги, так и вовсе превратился в желчного забияку.

Милку в первый же день предупредили, чтобы она не принимала грубость вредного старикана близко к сердцу.

- Иван Петрович любит хулиганить, - пояснила Галочка. – Постоянно нас на прочность испытывает, и если что-то ему не понравится, сразу сыну в Америку звонит. А тот – директрисе. Но иногда у Иван Петровича случаются приступы меланхолии, и тогда он просто молчит, не разговаривает почти. Если честно, в такие дни с ним комфортнее всего.

Впервые Мила застала старика именно в такой, меланхоличный период, когда медсестры не могли на него нарадоваться. Ей Иван Петрович показался безобидным. Старик сидел в инвалидном кресле у большого окна в холле, держал на коленях раскрытую книгу, но не читал, а смотрел в заснеженный сад.

Увидев Милу, проходившую мимо, он поманил ее к себе:

- Новенькая? – поинтересовался хриплым голосом. – Как зовут?

- Людмила Ильинична.

- А я Иван Петрович, будем знакомы. Поможешь добраться до моей комнаты, Людмила Ильинична?

Кресло Загоскина было дорогим, с электрическим моторчиком, но Мила понимала, что старому профессору требуется не помощь, а дружеское общение. Самое страшное проклятие в таких местах, как это, - отсутствие привычного круга, с кем можно поговорить по душам. Поэтому она с улыбкой взялась за ручки кресла.

Пока они катились к лифту, старик молчал, а в кабинке, разглядывая в зеркале ее отражение, спросил:

- Откуда к нам эта редкая птица залетела?

Мила даже не сразу поняла, что это о ней, всерьез собралась искать глазами птицу.

- Из Москвы.

- Из Москвы, значит… Странно. А на Мадагаскаре была?

- Да, - кратко ответила она, нажимая кнопку третьего этажа. Двери с легким шелестом съехались, и лифт плавно тронулся вверх.

Воспоминания о медовом месяце, проведенном в круизе по Индийскому океану, отозвались в ее сердце болью. Тогда все еще казалось солнечным, радостным, но именно после возвращения с острова Дима переменился. Нет, остров не виноват, Милка это сознавала. Просто убедившись, что жена никуда не денется, он показал ей истинное нутро.

- Странно! – повторил Загоскин и шепотом сообщил: – Я тоже был на Мадагаскаре.

Лифт открылся, и она снова принялась толкать коляску. Профессор захлопнул книгу, до того лежавшую на коленях, и протянул ей:

- Мои воспоминания о той поездке. Почитай на досуге! Досуг-то есть?

- Досуг есть, - откликнулась Мила, - немного, но есть. Спасибо, Иван Петрович.

Она перехватила книгу, оказавшуюся на удивление увесистой, и зацепила взглядом название на темной обложке: «Встреча с вечностью на двенадцати холмах Имерины». Читать не хотелось, наверняка будут лезть в голову непрошенные воспоминания, но не отказывать же старику. Надо сделать вид.