Умереть героем. Спасти мир. Вика будет им гордится, когда узнает.

...Утром, после обильного завтрака (Громова решили кормить «на убой») Элен внесла в его каюту знакомый кофр. Ее сопровождали двое: неизменный офицер Огюст и – неожиданно для Громова – Тимур Борецкий.

Юра сдержанно поздоровался, стараясь не выдать своего восхищения. Тимур обладал поистине дьявольским умением вписаться в обстановку и стать своим везде.

В кофре, как и предполагалось, хранилась статуя «Железного человека». Элен кивнула Тимуру, и тот подскочил к тумбочке, чтобы поднять откидную крышку. Статуэтку водрузили на нее и дали Громову рассмотреть ее.

- В спинке трона по центру находится природный черный сапфир, - сказала Элен по-английски, явно для всех присутствующих. – Это редкая разновидность звездчатого камня с необычным оптическим эффектом. Считается, что чем больше у сапфира лучей, тем с большим количеством миров можно установить связь, потому что каждый луч – это отдельный мир. Обычно их бывает четное количество, но у этого камня тринадцать лучей. Он уникален.

Элен посмотрела на Громова, и тот кивнул, давая знать, что проникся. Она продолжила:

- Ильгиз Маркович устанавливал контакт с пятью мирами. Пять миров для каждого из заданных объектов – это был его предел. То есть он мог проследить биографию одного и того же человека только в пяти зеркальных мирах. До тринадцати вариантов он никогда не доходил. Мы надеемся, что вы, Юрий, удивите нас и сделаете больше, чем был способен этот доходяга. Все-таки вы взрослый и здоровый мужчина. И еще вы «глаз урагана», для которого иномирные энергии не являются чем-то невероятным. Если вы пройдете хотя бы шестью мирами, то это уже будет весомым аргументом в вашу пользу.

- А если меньше шести? – хмыкнул Громов. – Или вообще только один?

- Вы сначала попробуйте. Коснитесь камня ладонью, вглядывайтесь в сапфир… Не исключено, что вам потребуется время, чтобы настроиться и войти в транс. Мы подождем.

- Сегодня может ничего и не получиться, - произнес Огюст. – Это не должно вас обескураживать. Однако вам лучше постараться.

А Моусон-Борецеий ничего не сказал. Лишь подмигнул, поощряя Юру к эксперименту.

- С кем вы желаете, чтоб я связался? – спросил Громов деловито.

Элен одобрила:

- Правильный вопрос! Говорят, что проще всего увидеть самого себя. Или человека, который вам небезразличен. Думаю, с этого и надо начать. Увидеть варианты собственной жизни в других измерениях не представит для вас трудностей.

Однако трудности Громов испытал – и еще какие! Ни в первый день, ни в последующие у него ничего не выходило, сколько он ни вглядывался в лучистые недра черного камня. Сначала он халтурил и только делал вид, но потом незаметно увлекся в ожидании, когда его оставят с артефактом наедине, чтобы сотворить с ним чего-нибудь непоправимого. Однако последнего все никак не случалось, Элен и Огюст бдили над ним аки коршуны.

Юра мечтал выбросить мерзкую статуэтку за борт. Вкрадчивый голос постоянно нашептывал, что это обязательно нужно сделать и как можно скорее, но все тренировки проходили исключительно в каюте и под присмотром. В перерывах между «сеансами», Громов был обязан выполнять упражнения на концентрацию, учился правильно дышать, стоять, ходить, за чем также придирчиво наблюдал Огюст, оказавшийся инструктором по Бон Гъер. Эти уроки слегка «размывали» намерение избавиться от Каменного Зеркала, Юре становилось интересно добиться успеха, но, выходя из транса, он спохватывался и одергивал себя.

От Громова ждали результатов, но их не было, и с каждой неудачей лицо Элен мрачнело все сильней. Она не попрекала его, но Юра чувствовал: эта неделя плавания до Крозе станет для него последней, если она не получит того, чего желает.

Громов решил, что в следующий раз изобразит, будто видит нечто, и обдумывал, как это сделать покрасивее. Он боялся, что Элен окончательно разочаруется в нем, и у него больше не будет возможности уничтожить артефакт – его попросту к нему не подпустят. Как неудачника.

Поговорить с Тимуром наедине и попросить совета Юре тоже никак не удавалось, с ним рядом постоянно ошивался бдительный Огюст. Наконец Громов вспомнил, как Борецкий рассказывал ему про альбиноса в пещере. Парню, правда, вводили какие-то стимуляторы, чего Юра не желал категорически, но изображать конвульсии и закатывать глаза можно было и без специальных средств. Он поверил, что это прокатит, и доступ к артефакту не будет перекрыт.

Утром он, полный отчаянной решимости, приступил к воплощению плана.

Неизвестно, что в итоге сработало: возросшее волнение и готовность к неизбежному или мысли об Ильгизе, работавшем со статуэткой, но в эту свою последнюю попытку Громов вдруг что-то увидел.

Это походило на удар молнии: прикоснувшись к камню, он почувствовал, как тело пронзил болезненный разряд. Юра вскрикнул и словно провалился в темную яму, заполненную яркими цветными вспышками. Одна из них, фиолетово-малиновая, воссияла, расползаясь, и затопила «яму» до краев, подобная горящему фонарю, осветившему узкую улицу.

Громов и очутился на ней, на этой неведомой улице, под холодным дождем, шатко балансируя на неровной брусчатке.

- Здесь всегда идет дождь, - произнес из темноты простуженный голос. – Странно, да?

- Что? – переспросил Юра, оглядываясь и нелепо взмахивая руками, чтобы не свалиться в лужу. – Кто здесь?

- Здесь все странно, - продолжил голос, - вне зависимости от того, что такое это «здесь». Мне кажется, что на этой улице прошли первые годы моей жизни. Знаешь, от солнца у нас на коже вспухали огромные волдыри, которые лопались и сливались в язвы, поэтому мы с братом выходили из дома только по ночам. Или в дождливую погоду. Но однажды Драго вытолкнул меня на крыльцо в полдень, в самое летнее пекло. Не помню, за что он на меня рассердился, но уверен, что он был счастлив от меня избавиться. Я плакал, кричал и молотил кулаками в дверь, пока мама не прибежала и не втащила меня в дом. А Драго смеялся. За это ему всыпали по первое число, и он стал ненавидеть меня еще больше.

- Почему? – спросил Громов. Он догадался, что с ним вступил в разговор Ильгиз, но все еще не видел его.

- Такой вот он есть, мой братец, - голос младшего из альбиносов рассыпался каркающим смехом. – Я думаю, что он – реинкарнация инквизитора Арбуэса(*), придумавшего «кровавые шахматы». Всегда найдутся те, кто оправдают любую подлость и садизм, если все это приумножает их собственное богатство. Драго такой же. Тоже не прочь полюбоваться на мучения других. Но пока он делает свою работу, на его пороки закрывают глаза. Я не раз спрашивал Бога, особенно часто, когда еще верил в него, почему ему повезло больше, чем мне? Почему ему доктора ввели вакцину, меняющую ДНК, а мне – обычное плацебо? Почему он стал правой рукой могущественного Доберкура, а я – жалкой тенью, ползающей в его ногах, вымаливая очередную дозу «синтетика»? Почему я гнию заживо, а он – палач и садист – продолжает наслаждаться преступными удовольствиями? Почему?!

Голос замолчал, и повисла звенящая тишина.

- Вы хотите, чтобы я дал ответ? – уточнил Громов.

- Нет, не хочу. Ты не знаешь ответа.

- Я тебя не вижу. Ты прячешься нарочно? – он тоже перешел на ты в угоду моменту.

- Я не прячусь, меня просто нет, - ответил Ильгиз. – Больше нет. Вообще нет. Тебе достался один кусочек моей памяти. Ошметок. Эхо мыслей, которые ненадолго пережили носителя, болтаясь в пространстве подобно всплывающему в проруби дерьму.

- Так ты… умер?

- Да. Наверное.

- Мне жаль… правда, жаль.

- А мне нет! – голос снова хохотнул. – Так чего ты хочешь услышать от мертвеца, странник? Спрашивай, пока я добрый и разговорчивый.

- Мы виделись однажды, – неуверенно начал Громов, смущенный этим странным разговором. – Ты кричал мне на родном языке. Думаю, это было важно, но я не понимаю по-боснийски...

- Я кричал: «Он идет!». Я кричал тебе: «Скажи ей!». Девочка не виновата. Все ее обманывают, и я тоже. Я называл себя ее папой. Но другой ее папа гораздо, гораздо хуже меня! Когда он придет, то превратит эту землю в ад.