Неужели Борецкий подставил его?!

Громов глубоко вздохнул, выравнивая дыхание и пытаясь не нервничать. Последнее было невыполнимо. Воздух в комнате был безжизненным, застоявшимся, пах лекарствами и совсем не помогал обрести умиротворение. Наоборот, каждый вдох этой субстанции напоминал о том, что он не свободен.

Юра знал, что в живых его, скорей всего, не оставят. Едва он перестанет быть для них полезным, они избавятся от него как от свидетеля чудовищных преступлений…

Громкий писк проклятого монитора возвестил, что пациент бодрствует и нуждается в очередной порции успокоительного. Юра выругался сквозь зубы, слыша, как к палате приближается топот ног. С этим надо было что-то делать! Нельзя все время спать и превращаться в овощ.

Однако сейчас он был бессилен…

...В третий раз он пришел в себя с невероятным трудом. Он периодически выныривал из липкого болота и скатывался обратно – сон не желал его отпускать из своих липких объятий.

Наконец Громов пробудился настолько, что осознал: в палате он не один. У изголовья стоял знакомый врач, но рядом с ним Юра увидел новое лицо. Женское.

Моргнув, он встряхнулся и сделал попытку сесть. Врач помог ему, и его руки показались Юре неожиданно мягкими и услужливыми. Молчаливый доктор даже подложил ему под крестец подушку, чтобы Громову было проще сохранять вертикальное положение.

- Здравствуйте, Юра, - произнесла женщина по-русски, но с явным акцентом. - Как вы себя чувствуете?

Борясь с накатывающими волнами дремы, Громов прохрипел нечто невразумительное. Потом, откашлявшись и овладев голосовыми связками, спросил:

- Кто вы?

- Меня зовут Элен. Элен д'Орсэ де Вексен, но вы можете обращаться ко мне просто по имени: мадам Элен. Вы готовы к разговору, Юра?

Громов потер лоб и оперся рукой о кровать для большего равновесия. Взглянул на хмурого доктора:

- У меня есть выбор?

- Конечно. Если вы не готовы, я приду позже, - родовитая француженка тоже взглянула на доктора и добавила по-английски: - Ему надо привести себя в порядок. Он должен быть умыт, одет и не забудьте его покормить. Я вернусь через час.

Врач кивнул. Мадам Элен вышла. Громов смотрел ей вслед.

- До ванной дойдете сами?

Громов откинул одеяло и спустил ноги с кровати. Голова кружилась, мышцы слушались плохо, но все же он доковылял, шатаясь, умылся и даже поменял дурацкую пижаму на спортивный костюм, ожидавший его на вешалке в ванной. Там же у стены притулились кроссовки. К счастью, они были на липучках – со шнурками он бы сейчас не справился. Когда он вернулся в палату, на прикроватной тумбочке его ждал завтрак. По его мнению, слишком обильный, чтобы он мог его полностью одолеть. Обычно его кормили куда скромней.

После еды, в мозгу еще больше прояснилось. Юра отдыхал (жевать и глотать оказалось утомительной работой) и пытался собраться с мыслями. Эти попытки были похожи на блуждания в туманном лесу, когда бредешь наугад, выбирая не те тропинки, которые бы обязательно привели к цели, а те, что сами ложатся под ноги.

«Элен – француженка, - думал он, - значит, несмотря на англоязычный персонал, на базе заправляют французские семейства, стоявшие у истоков «Прозерпины». Остальные – союзники или подчиненные. Кажется, это именно Элен д'Орсэ приходила сюда с вопросом, когда я буду транспортабелен... Куда она хотела меня увезти? Какой-то корабль, что ли... Зачем ей это?»

Громов двумя руками потер лицо, разгоняя кровь, а вместе с ним и мышление. Тянуло в сон, но спать было нельзя.

- Думай, думай! – поторопил себя Юра, хлопая себя по щекам. Часов у него не было, и казалось, что время вышло, мадам Элен появится тут с минуту на минуту.

Итак, он в плену. На какой-то тайной базе. Возможно, в горе, и эта палата – всего лишь маленькая секция, наспех собранная из тонких перегородок. Вот почему потолок казался ему странным! На нем не было плафонов и вентиляционных решеток. Свет поступал через мутное окно и от двух торшеров, стоявших по углам. В ванной тоже был торшер…

Это не госпиталь! Госпитали так не строят. Даже отделения на антарктических станциях так не строят. Юра все это время ни разу не слышал других пациентов, поскольку их и не было, а врач и санитар были единственными приставленными к нему работниками. Декорации – вот что его окружало! Он находился в замкнутом пространстве, в такой большой коробке с одним-единственным выходом, который наверняка отлично охраняют. Воздух тут был тяжелым и неподвижным, прогнанным через многочисленные фильтры и обогревательные системы, расположенные далеко отсюда. Одно счастье – в его «коробке» было достаточно тепло, чтобы не подхватить простуду.

Но если он все еще в Антарктиде, возможно ли ему сбежать отсюда? Должен ли он мечтать о побеге или стоит смириться с уготованной участью?

Юра допил остатки сока в стакане. Несмотря на действие успокоительных, не выведенных полностью из крови, он чувствовал возрастающее возбуждение. Эмоции пока не доросли до пугающих размеров, страха не было – наличествовало легкое беспокойство, но в том, что он сравнивал себя с щепкой, попавшей в водоворот, хорошего было мало. Беспомощность угнетает дух…

Громов взял салфетку, чтобы промокнуть выступивший пот, развернул ее – и замер. На желтоватой бумаге что-то было написано карандашом. Едва-едва заметно, но это точно был не типографский рисунок, поскольку текст был нанесен только на один, внутренний, квадратик.

Оглянувшись на дверь, Юра быстро выпрямился и повернул салфетку так, чтобы на нее падало больше света.

«Если ты читаешь это, дай знать. Салфетку не комкай, а сверни трубочкой и положи под тарелку. Ты не один, мы рядом. Будь осторожен и, чтобы тебе не предложили, соглашайся, тяни время. Надо, чтобы тебя отправили на Крозе»

Господи, какое же невероятное облегчение он испытал!

Подступавшая паника сразу же и отступила, будущее обрело четкие формы. С восторгом и бесконечной признательностью Юра перечитал записку и выполнил просьбу: свернул салфетку в трубочку и сунул под тарелку с недоеденным бутербродом.

Стало легче дышать. Друзья рядом! Тимуровцы не бросили его, и он не умрет как ненужный свидетель. Во всяком случае, они поборются за него. И он тоже поборется.

Почерк Юре был незнаком, но он был уверен, что записка – не обман и не подстава. Борецкий выжил и знает, что делать. «Надо, чтобы тебя отправили на Крозе». Что ж, надо – так надо.

Когда в палату пришла Элен, Громов был готов к любому испытанию.

27.2

27.2/7.2

Беседа с высокопоставленной француженкой вышла прелюбопытная. Элен явилась в сопровождении офицера в форме. Громов не разбирался в чужеземных воинских отличиях, но решил, что перед ним офицер – больно надменная рожа была у этого парня, катившего перед собой инвалидное кресло. На кресле лежал большой пакет, в котором обнаружилась верхняя одежда.

- Одевайтесь, Юра, - велела Элен, - я хочу вам кое-что показать. Дорога будет длинной, а снаружи холодно.

Громов без возражений натянул плотные штаны, куртку, шапку. Куртка была новенькая, как и брюки, а вот вязаная шапка – его. С подпалинами на макушке, небрежно зашитыми неподходящего цвета ниткой. К удивлению, в пакете нашелся еще и его старый ремень с помятой пряжкой, поврежденной в Орвинской пещере. Штаны были на два размера больше (Юра похудел на капельницах), и ремень был необходим, чтобы их удержать. Видимо, другого, подходящего, на базе не нашлось.

Элен все это время стояла у стены и наблюдала за ним, ни разу не отвернувшись ради приличия. Юра тоже не стеснялся бросать на нее изучающие взгляды.

Француженка, как оказалось при ближайшем рассмотрении, была старше, чем ему показалось сначала. Ей было под шестьдесят, не меньше, но сбивали с толку ее темные волосы без единого седого волоска, общая ухоженность и стройная фигура, скрытая за приталенным жакетом с накинутым поверх, сейчас расстегнутым, темно-синем пальто. Однако, несмотря на ухищрения косметологов и стилистов, возраст давал о себе знать в мелких морщинках, скопившихся в уголках глаз и губ, в дряблой коже век и шеи. Да и пальцы, унизанные некоторым количеством колец, были узловатыми и сморщенными в районе костяшек.