Странность была и в том, что его никто не навещал, кроме врача и санитара. Оба они больше походили на держиморд, чем на образованных медиков. Санитар, хоть и облаченный в белый халат, выделялся военной выправкой, а доктор… тот удивлял иным. Плешивый, с толстыми щеками, в которых тонули вечно бегающие, как у типичных мошенников, глазки, он имел привычку игнорировать обращенные к нему вопросы. Не объясняя, что происходит и как именно он собирается ставить на ноги пациента, доктор выполнял запланированные манипуляции, шумно причмокивая мясистыми губами, и лишь иногда бросал краткие приказы на английском («Откройте рот и покажите язык!», «Повернитесь на правый бок!»). Еще он иногда вполголоса беседовал с санитаром.

Вспоминать английский Громову было хлопотно, от усилий болела голова, и он по большей части равнодушно слушал чуждую уху речь, не понимания и половины того, что произносилось в его присутствии.

Существовало несколько смутных эпизодов, когда Юре казалось, что возле кровати стоит кто-то чужой – не привычный ему врач или санитар, а некто новый, незнакомый и опасный. Однако не было уверенности, что эти посещения ему не привиделись, потому что всякий раз, когда он пытался сфокусироваться на пришельце, то видел кого-то из прошлого: жену, друга, одного из тимуровцев. Особенно часто являлся Али, закрывший его собой при взрыве. Юра благодарил его, но потом перестал, поскольку Али никак на это не реагировал.

Громов ненавидел эти визиты с бестолковыми вопросами, которые в устах «призраков» звучали нелепо, а порой глупо. Они хотели знать о секретном задании, о немецком складе, о планах на Новую Надежду, а Юра, как ни был плох, но сознавал, что говорить на данные темы не просто нельзя, но и опасно. К тому же он просто не знал ответов на большую часть того, о чем спрашивали, и потому скоро вовсе перестал отвечать. Наверное, «призраки» это поняли и больше не досаждали ему.

Несмотря на продолжающуюся слабость, с каждым днем Громову становилось лучше. Лежать сутками в кровати стало скучно, и он осторожно перебирал застрявшие в памяти воспоминания и задавался первыми серьезными вопросами.

Он вспомнил, что находился (или находится до сих пор?) в Антарктиде, куда приехал в составе экспедиции из «Ямана». Вспомнил, как они с Игорем, Сергеем и Тарасом обнаружили в подледной полости древние руины, а рядом с ними – современные следы чьего-то присутствия. Потом им в помощь прислали группу разведчиков во главе с Тимуром Борецким. Они улетели в горы Дригальского, где попали в эпицентр квантовой диффузии. После этого все изменилось: они нашли старый немецкий склад с оружием, наткнулись на базу «Прозерпины», угнали вездеход, чтобы поехать к Кратеру и там…

Дойдя до этого места, Громов в ярчайшей вспышке припомнил, что станции Новая Надежда больше не существует – она разорена, сожжена, и что на вездеход тоже напали, - и довольно резко сел на кровати. Спину тотчас заложило, и закружилась голова, но он больше не мог оставаться спокойным: он находился в плену! Все эти угрюмые врачи-иностранцы – враги, и лечат его исключительно по приказу!

В довершение потрясений, словно желая добить, перед внутренним взором Громова четко и ясно возникло пугающе-уродливое лицо молодого мужчины с красными глазами альбиноса. «Он нужен живым, я с ним не закончил».

Громов сбился с дыхания, дернулся и упал обратно на подушку.

Белый Сахир! Он будет его допрашивать, а может, и пытать, согласно своей жуткой репутации, и до сих пор он не явился сюда лишь потому, что Громов был слишком слаб, чтобы выдержать его методы.

Громко и пронзительно запищал медицинский прибор, к которому Громов был подключен. От этого звука Юрино сердце застучало еще быстрей, а ладони вспотели.

В комнату влетел санитар, за ним, чуть приотстав, доктор, и оба, ни слова не говоря, сразу кинулись к мониторам.

- Где я? – спросил Громов по-английски, поворачивая к доктору голову. – Что вы со мной делаете?

- Вы не должны волноваться, - соизволил ему ответить врач и кивнул санитару.

Тот схватил Юру за плечи и придавил к постели, будто пациент в своем состоянии мог куда-то убежать. Доктор набрал какую-то жидкость в шприц и выпустил ее в капельницу, проткнув мягкую стенку полупустой бутылки.

- Кто здесь главный? Я хочу с ним поговорить, - продолжал настаивать Громов.

Он уже чувствовал, как затихает грохот сердца в ушах и язык наливается свинцом. Прибор пока еще тревожно пищал, но скоро смолк. Юрины глаза закрылись, и он провалился в сон.

Следующий эпизод осознанности наступил спустя время. Громов очнулся резко, словно кто-то нажал выключатель. Свет был приглушен, из-за чего ему показалось, что на дворе ночь, но голоса в коридоре говорили громко. Наверное, они его и разбудили.

Два человека общались на английском, и это был тот редкий момент, когда сознание Громова оказалось ясным, поэтому разговор не превратился для него в бессмысленное жужжание.

- Пациенту пора сменить седативное, - произнес мужчина, - нельзя увеличивать дозировку до бесконечности, а привыкание к препарату происходит слишком быстро.

- Поступайте, как считаете нужным, - ответила женщина, - но я бы предпочла, чтобы он побольше спал. Вы же знаете, это случается внезапно, стоит лишь ему разнервничаться. Он не контролирует свои вспышки.

- Да, понимаю. До сих пор нам удавалось держать его в стабильно ровном состоянии духа. Однако прошу учесть, что длительный прием сильнодействующих препаратов может сказаться на его умственной деятельности в дальнейшем. Вы бы узнали у господина Драгослава, сколько еще нам держать его в пограничном состоянии.

- Здесь решаю я, а не Драгослав!

- Простите, мадам.

- По-вашему, когда он будет готов к транспортировке на корабль?

- Недели через две. Может, чуть раньше. По основному диагнозу у него наблюдается устойчивый прогресс.

- Он уже ходит?

- Вполне уверенно, когда мы это позволяем.

- Хорошо. «Альбатросу» идти сюда неделю, значит, пора готовить борт. Проследите, чтобы он был стабилен к моменту погрузки…

Голоса удалялись, и разобрать дальнейшее стало невозможно, но Громову хватило и этого. Он был уверен, что речь шла о нем. Почему-то врачи-инквизиторы (он относился к ним именно так) боялись, что он разнервничается. Настолько сильно боялись, что постоянно кололи ему снотворное. Громов вроде бы никогда не считался истеричной барышней, и данная процедура была бы оправдана только в одном случае: если бы он был «глазом урагана». Как Вовка Грач.

Вспомнив о Граче, своем друге и однокласснике, Юрий невольно прикусил губу. Неужели это все же случилось и с ним тоже? Уже не подозрения – факт, кем-то зафиксированный. Он –«глаз», и его держат на привязи, побаиваясь, как бы он не стал буянить. Вот откуда этот вечный туман в голове!

Стараясь держать эмоции в кулаке, чтобы проклятый прибор не выдал его громким писком, Юра стал размышлять о том, что происходит. Он вспомнил, как они ехали к Кратеру, как ушли на разведку Тимур и Купер, а на их вездеход напали.

Накануне Тимур сказал ему: «У вас есть свое задание, у нас свое, а повернуться завтра может по-всякому. Чего не знаешь, о том не проболтаешься». А еще он сказал: «Нам надо разобраться с «Прозерпиной» и ее альбиносом, а сделать это с Новой Надежды никак не получится».

Тимуровцы, разумеется, разработали план, как выполнить поручение Вещего Лиса, и не поставили Громова в известность только потому, что догадывались: без прямого столкновения им не уйти, и высока вероятность того, что Юра угодит в плен.

«Чего не знаешь, о том не проболтаешься…»

Установить личность Громова аналитикам «Прозерпины» труда не составило. Юра не знал, кто попал к ним в руки вместе с ним. Привиделся ему Игорек в бреду или в каком-то укромном убежище действительно содержали ребят с Новой Надежды? И что стало с тимуровцами? Но даже если никто из его товарищей не проговорился, существует тысяча способов проверить кто перед ним. А Громов связан с Патрисией и секретами «Ямана», поскольку был в Антарктиде, когда образовался Кратер… «Прозерпина» охотится за этими секретами. И она охотится за «глазами урагана»!