Акил Ядав считал, что между кланами в «Прозерпине» готова начаться грызня, и что именно Громов своим поведением вобьет последний клин, но Тим привык доверять более обоснованной информации, чем эфемерные видения. Ему очень не хватало веры в надежность получаемой информации, но другой у него не имелось...
Ночью снова поднялся ветер, запуржило, неся с побережья ледяную крошку, и к утру палатку здорово выхолодило. Мало удовольствия было вылезать из-под теплого одеяла и облачаться, как в железные латы, в остывшую одежду.
Когда Тим вышел наружу, стараясь не шуметь и не будить товарищей, тучи уже разогнал ветер, и небесный купол над головой сиял пронзительной чистотой. Тимур проделал несколько упражнений, разгоняя кровь. Нахохлившийся поморник, сидевший у палатки, долго терпел вид наглого человека, размахивающего руками и ногами, косил опасливо на него круглым глазом, но в итоге не выдержал – резко каркнул и снялся с места, хлопая крыльями.
Добежав до берега, где стоял обложенный со всех сторон валунами «Бурлак» (к счастью, невредимый), Тим умылся ледяной водой Вдохновения.
Прямо перед ним простиралось на четверть оттаявшее озеро – загадочное и неизведанное, снизу, у дна, соленое, поверху – пресное. Его ледяная поверхность, примыкающая к леднику Маргариты, казалась матовой и была иссечена тенями от вмерзших в него глыб. А какое небо раскинулось над ним! Сказочное небо. Над горами оно пенилось розовеющими поверху облачками, а в узкой полоске ближайшего ущелья темнело синевой. Вкупе с голубым льдом под ногами и скалами цвета ржаных сухарей все это напомнило Борецкому картины Николая Рериха с его резкой палитрой.
После ограниченного и подслеповатого мирка палатки ему было приятно смотреть на раскинувшуюся красоту, но Тимур помнил о главном. Что толку бессмысленно глазеть, когда каждый час на счету? Он глубоко вдохнул, прищурился и усилием воли сместил настройку. Неукротимое время словно замедлило бег, позволяя человеческим глазам заглянуть в вечность...
Не так давно, в Гроте Павловского, когда они переживали похожую бурю, Громов рассказывал Тимуру, что сразу после шторма в горах иногда случается удивительное состояние атмосферы. Воздух успокаивается, очищается, и над мгновенно прогревающимися верхушками нунатаков в дрожащем потоке возникают невероятные миражи.
То, что увидел Борецкий сейчас, отчасти и правда напоминало мираж после бури. Картина была настолько четкой, что он поначалу решил, будто на широкой площадке, мостиком нависающей над ледником, действительно находятся люди.
Среагировав на движение, Тим вгляделся в уступ повнимательней, но в обычном «человеческом режиме» тот был абсолютно голым, пустым. А вот если всмотреться в глубь изображения и вслушаться в него, то все менялось.
Три изящные грации, облаченные в воздушные, развивающиеся лентами на ветру одежды, не скрывающие практически ничего, танцевали на площадке под едва уловимую мелодию. Завороженный, Тимур смотрел на них, ощущая, как бежит холодок между лопатками. Легкие фигуры «небесных танцовщиц», изгибаясь в причудливых позах, плавно двигались в прозрачном антарктическом воздухе.
Это было фантастично. Это было отголоском слов Акила о «поцеловавших его дакини» и надеждой самого Тимура на успешное будущее, но было ли это правдой?
На ум сами собой пришли полузабытые строки, которые он, будучи еще безумно влюбленным студентом, читал своей романтично настроенной барышне:
Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами -
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий -
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?(*В. Соловьев)
Солнечный луч добрался до уступа, тронул скалы, вспыхнувшие сотней серебристых искр, и мираж пропал. В реальности пропал или в зазеркалье, Тим уже и сам не знал, до такой степени все это перепуталось в нем. Танцовщицы улетели, но после них в душе осталось странное эхо от разлившейся над миром божественной музыки.
Тим напряженно улыбнулся.
С барышней тогда у него не сложилось, но... Всё это – сбывшееся и несбывшееся – было неотъемлемой частью его мира. Тем, что он защищал. Тем, что дал клятву сохранить в неизменности. Не только люди, за которых он был готов сражаться до последней капли крови, но и пейзажи, ассоциации, легенды и видения... Антарктида, Европа, Россия и даже крошечный остров в океане – все это было им самим, входило в него, давало ему опору и заполняло объем до краев.
Это трудно было выразить словами, но в этот миг Тим чувствовал себя по-настоящему целым. Он знал, ради чего рискует и готов умереть. И он точно знал, что это и есть теперь его главная сила.
Тим вытянул правую руку – и в ладонь ему легла пурба. Та самая, что находилась в своем чехле в палатке, под матрасом, на котором он спал. Но чехол сейчас остался на месте и был пуст, а «Солнечный нож» покорно позволил обхватить пальцами свою рукоятку. Глаза вырезанного на ней демона светились ровным белым огнем – знакомым, один в один похожим на серебристые клубы тумана, отмечавшего «колдовской» взгляд Акила.
- Милый друг, иль ты не чуешь, что одно на целом свете - только то, что сердце к сердцу говорит в немом привете? – прошептал Тимур окончание стихотворения, написанного в далеком 1892 году.
Он повернул пурбу так, что ее острый конец прочертил в воздухе восьмерку. И пурба отозвалась. Она заговорила с ним легко и более того – ожидала, что скажет он ей в ответ, готовая исполнить любое желание. Начертанная восьмерка горела, отбрасывая на одежду Борецкого мягкие сполохи.
- Давай, Юра, приходи в себя! – проговорил Тим, устремляя взгляд в центр этой восьмерки и сквозь нее. Сквозь прореху, проделанную им в ткани бытия. – Слышишь, Юрка? Хватит лежать овощем, ты нужен нам! Вставай!
Антарктическое солнце неспешно возносилось над Землей Королевы Мод, роняя розовые лучи на дымящийся испарениями Кратер и острые пики Дригальских гор. Дремлющее в ледяных оковах Зло просыпалось вместе с людьми, служащими ему. Питаемое очередной диффузией, Зло встречало рассвет, глядя на него чужими глазами, и предвкушало грядущее освобождение, рассчитывая, что все идет по установленному им плану.
Зло еще не ведало, что уже выбрана рука, способная его поразить, и конец его близок, но Тим увидел это совершенно отчетливо. Так же четко, как и открывающего глаза после продолжительной комы Юру Громова.
- Вот так, - удовлетворенно произнес он и, по-прежнему крепко сжимая в руке пурбу, зашагал обратно к палатке.
Предстояло набрать угля и затопить печь. И рассказать наконец Куперу и Зине о том, какие изменения претерпел их командир по воле – нет, не Акила, а танцевавших на уступе дакини.
Глава 27(7) Путь на Крозе. 27.1
Глава 27(7) Путь на архипелаг Крозе
27.1/7.1
Юрий Громов. Антарктида, параллельная реальность
Юра поправлялся долго, очень долго. Как ему потом сказали, два месяца он провел между жизнью и смертью. Ожоги и раны заживали медленно, и постоянно возникали осложнения. Последнее из них, обернувшееся воспалением легких, едва не доконало его, но организм выдюжил.
Когда Громов начал хоть что-то осознавать, на календаре уже был февраль. Не желая и дальше оставаться беспомощным куском мяса, в течение еще двух месяцев он упорно прилагал усилия, чтобы заново научиться управлять своим телом и сознанием.
С телом дела шли проще. На дрожащих ногах, с опорой на кресло, снабженное колесиками, и с поддержкой санитара он с великим трудом преодолевал – но все-таки уже преодолевал! – расстояние от палаты до уборной, благо дорога была короткой. Этот подвиг оставлял его без сил на полдня, но Громов мог собой гордиться.
С мыслительным процессом все обстояло куда хуже. Думалось медленно и вяло – наверное, из-за лекарств. Из-за них Юрий оставался равнодушен ко многим вещам, от которых в прежние времена пришел бы в неистовство или отчаяние. Его покинуло любопытство, он не задавался вопросами, где находится и кто его лечит. Чаще всего в период бодрствования он просто лежал, глядя в плоский белый потолок. Потолок казался странным, но в чем его странность, понять было невозможно, поскольку в памяти царила каша. После двух-трех попыток сосредоточиться Юра всякий раз малодушно решал, что ему просто следует набраться сил, а пока достаточно и того, что он жив, сыт, ему регулярно меняют повязки и ставят капельницы. С остальными вещами он разберется потом.
