Сам Геннадий был бездетен, и с женой у него по возвращению из Антарктиды как-то совсем перестало складываться. Сначала она обрадовалась, что муж выжил под обломками астероида, но потом ее все стало раздражать.

Вопрос был даже не в журналистах – их удалось отвадить достаточно быстро, но маленький поселок, где они жили, не терпел суеты, и вся жизнь в нем вынужденно текла нараспашку. От сплетен и пересудов было негде скрыться. Из школы Белоконев уволился: на его место, считая его погибшим, нашли другого учителя истории, а драться за часы не хотелось. Его полгода гоняли по допросам, а в дом зачастили подозрительные люди, совавшие нос не только в ящики письменного стола, но и в кухонные шкафы и в мешки с картошкой. Соседи судачили, задавали вопросы жене, мотая ей нервы, деньги в семье заканчивались... Геннадий предлагал уехать, но жена не соглашалась: хозяйство, корова, куры – все требовало пригляду. Тащить их куда-то «на выселки», как она выражалась, было проблематично.

В Межгорье, когда Пат пригласила его присоединиться к Проекту, жене тоже не понравилось. Привыкшая к простору среднерусских равнин, она чувствовала себя на окруженном горами пятачке как в клетке. Да и коров в «Ямане» не держали. Поэтому Белоконев был вынужден жить на два дома, мотаться между Башкирией и Поволжьем и с каждым годом все отчётливее видеть, как рушится его семья.

…На скамейку рядом с ним присел Андрей Семенченко, в некотором роде – коллега. Семенченко был лингвоэтноисториком, и сферы их интересов частенько пересекались. В «Ямане» Семенченко занимался расшифровкой надписей, обнаруженных на стенах антарктического храма, но Геннадий, общаясь с ним, быстро смекнул, что помимо обширных знаний в своей сфере и феноменальной эрудиции, Андрей Игоревич обладал и кое-чем еще – а именно потрясающими источниками информации, недоступными простым смертным. Видимо, лингвист унаследовал от отца и деда не только филологические таланты, но и обширнейшие связи в самых разных кругах. Это, конечно, вслух не обсуждалось, однако всем было известно, что только благодаря Семенченко Третий отдел получил доступ к редким коллекциям рукописей из Строгановской библиотеки, давно считавшимся утраченными и даже перешедшими в разряд мифических. (**)

Сейчас Семенченко почему-то находился не в отделе, на работе, а гулял с ребенком и бездельничал. У Андрея было двое детей. Его пятилетний сынишка в данный момент играл на горке с дочкой Патрисии Аделью, а старший, наверное, был в школе. Белоконев заходил однажды в ту школу – современная обстановка и оборудование в виде электронных досок его потрясли. Небо и земля с его поселковой альма-матер, где даже туалет до недавних пор размещался на улице.

- Добрый день, - приветствовал его Семенченко.

- Добрый, - с печалью в голосе отозвался Белоконев.

- Что-нибудь случилось? Вы сами на себя не похожи.

- Получил нагоняй от Ирины Михайловны. Ничего особенного, но неприятно.

- Ирина умеет шороху навести, - кивнул Семенченко, - но она тетка не злобная и отходчивая. Особенно на фоне иных умельцев портить жизнь.

- Вашими молитвами, как говорится. А вы чего гуляете? - спросил Геннадий, зная, что Андрея Игоревича в обычные дни никогда не удавалось застать праздным. Львиную долю суток он неизменно посвящал работе.

- Да вот, - Семенченко вздохнул, - образовался внеплановый выходной. Все из-за вчерашнего переполоха. В Яман слетелись люди из контрразведки, «Ваську» перевели на боевое дежурство, а наш отдел отправили по домам, чтобы под ногами не путались. Я бы и дома поработал, но они забрали всю технику.

- Технику-то зачем?

- Ищут утечку, наверное. А может, это стандартная процедура, когда случается что-то из ряда вон. Последний раз нас так шерстили после покушения на Грача. Наверное, и вчера что-то произошло.

- Что?

- Мне не сказали.

- Понятно, - вздохнул Белоконев. – Довгур меня тоже проверяла, но делала все сама. Устроила обыск.

- Подозреваю, что настоящий обыск у вас еще впереди. И ждите требования явиться на допрос.

- Допрос? – перепугался Геннадий. – Это еще зачем?

- Допрашивают всех, кто выезжал из Межгорья за последние три месяца.

- Да это ж почти все!

- Вот именно. Меня тоже допрашивали, хотя я лично не выезжал, а просто имел неосторожность позвонить на Большую землю из города одному из своих коллег.

- Вы меня пугаете. И как долго этот паралич будет продолжаться?

- Не знаю. В прошлый раз на все ушло двое суток, потом хотя бы разрешили вернуться к работе. Надеюсь, что к завтрашнему вечеру все утрясется, хотя оперативники, лезущие во все щели, будут мотать нам нервы гораздо дольше. Впрочем, нет худа без добра. Я пользуюсь возможностью пообщаться с семьей. Дети у них, к счастью, вне подозрений.

- Семья – это важно, - согласился Белоконев.

- Я еще хотел встретиться с прибывшим в Яман профессором Загоскиным, но меня к нему не пустили, - пожаловался Андрей Игоревич. - У вас, случайно, нет на него выхода?

- У меня? - поразился Белоконев. - Да откуда! Уж коли вы не смогли... А почему вас не пустили?

Семенченко пожал плечами:

- Не велено. А мне хотелось бы знать, нет ли у Загоскина других текстов, аналогичных надписям на рукоятке кинжала. Он же наверняка их искал, чтобы уточнить и расшифровать. В книге «Встреча с вечностью на двенадцати холмах Имерины» нет упоминаний о чем-то подобном. И мне кажется это странным. Мне вообще вся эта книга показалась странной от начала и до конца.

- Почему?

- Не похоже, что ее писал лингвист. Автор утверждает, что провел годы за расшифровкой древних табличек, но не приводит ни строчки из сделанного перевода. Нет ни фотографий изначального текста, ни ссылок на другие работы. Книга эта – сплошная беллетристика. В ней нет ничего ценного, однако Загоскин, как я слышал, утверждал, будто остался всего один экземпляр, и это огромное горе. Разве не странно?

- Содержание могло исказиться из-за диффузии, - осторожно предположил Геннадий.

Семенченко, выражая сильное сомнение, сморщил лицо и вытянул губы в трубочку:

- Ну нет. С испорченной книгой автор тем более не носился бы как с писаной торбой. Рискну предположить, что изначально Загоскин напечатал единственный экземпляр. Выходных данных в книге нет – ни имени редактора, ни тиража, ни даты подписания в печать. Какая-то кустарщина. Я планировал задать ему несколько вопросов в том числе и по этому поводу, но, как видите, меня не пустили. Может быть, не желают, чтобы я провоцировал его на нестандартные ходы, возбуждая подозрительность.

- Вы ему не доверяете?

- Похоже, что не я один. Вам, кстати, я тоже не советую верить Загоскину на слово. Не болтайте при нем лишнего, если вдруг появится возможность поговорить.

- С чего бы это? – нахмурился Белоконев. В памяти еще были свежи нападки Довгур, и новые наставления в том же духе вызвали в нем естественный протест, хотя обычно он к советам Семенченко прислушивался.

- Подозрительный он, - заявил Андрей. - Его рассказ о том, как Солнечный нож волшебным образом пропал у него из шкатулки, мне очень не понравился.

- Артефакты не могут себя так вести?

- Я плохо разбираюсь в поведении артефактов, но если не приписывать им изначально божественную природу, а рассматривать как обычные устройства, то они не должны сами собой перемещаться с одного места на другое. Это противоестественно и не оправдывается известными нам свойствами этих объектов, почерпнутыми из тибетских списков Ульянова и каменной летописи из Антарктиды, расшифрованной к сегодняшнему дню.

- По-вашему, Загоскин сам куда-то переправил Дри атонг?

Семенченко кивнул и выдал очередной совет:

- Я бы на вашем месте покопался в истории пурбы Воронцова-Рериха, которую Москалев приобрел на аукционе Сотбис.

- Да уж я копался... - начал Геннадий, но вдруг встрепенулся: - Погодите! Неужели вы считаете, что у Загоскина была в руках именно Воронцовская пурба, которая потом попала к Москалеву?